— Канюли в аорту и полые вены. Подключаем аппарат искусственного кровообращения, — командовал Тайга.
Я ассистировал: придерживал края раны, подавал инструменты, отводил ткани.
Когда аппарат искусственного кровообращения заработал, взяв на себя функцию сердца и лёгких, наступил самый ответственный момент. Сердце пациента остановили с помощью специального раствора — кардиоплегии. Оно замерло. Теперь у нас было ограниченное время, так называемые «золотые» часы ишемии, пока сердечная мышца могла обходиться без кровотока.
— Отжим на аорту, — голос Тайги был абсолютно спокоен.
Я тут же наложил зажим, перекрывая главный сосуд. Тайга взял скальпель и вскрыл аневризматический мешок. Я мгновенно сунул в полость отсос, убирая остатки тёмной крови.
— Вот, смотри, — он ткнул инструментом в стенку сосуда. — Расслоение. Стенка истончена, как мокрая папиросная бумага. Ещё пара недель, и он бы не дошёл до своей антикварной лавки. Стал бы сам частью антиквариата.
Тайга работал быстро и чётко. Иссечение поражённого участка аорты, удаление деформированного клапана. Я же готовил протез, состоящий из искусственного клапана и синтетической трубки-аорты.
— Нить, — бросил Тайга, и медсестра моментально вручила ему инструмент.
И тут начался самый кропотливый этап. Вшивание протеза. Сначала шло кольцо клапана. Десятки П-образных швов на специальных прокладках, чтобы не прорезать нежные ткани. Каждый стежок должен был быть идеальным. Любая неплотность — и после запуска сердца кровь хлынет, как из прорванной плотины.
Тайга накладывал швы, я ассистировал, затягивая и срезая нити. Мы работали в полном молчании, понимая друг друга без слов. Он делает прокол, я подхватываю иглу. Он формирует узел, я готовлю ножницы. Это был тот самый профессиональный тандем, о котором мечтает каждый хирург. Я знал, какой инструмент ему понадобится в следующую секунду, он знал, что я подам его под нужным углом. Я видел, как он ценит мою помощь и то, что не нужно отвлекаться на объяснения.
Затем пришла очередь коронарных артерий — тех самых сосудов, что питают само сердце. Их нужно было аккуратно вырезать из удалённого участка аорты, как крошечные окошки, и вшить в отверстия, проделанные в новом синтетическом протезе. Ювелирная работа, не иначе. Одно неверное движение, и можно нарушить кровоснабжение сердца.
— Микропинцет, — кинул я медсестре, видя, что Тайга уже заканчивает предыдущий манёвр. Он благодарно кивнул, не отрывая взгляда от операционного поля.
Когда и этот этап был завершён, оставалось пришить дистальный конец протеза к здоровой части аорты.
— Снимаем зажим, — скомандовал Тайга.
Я медленно ослабил давление. Сердце начало наполняться кровью, розоветь. Анестезиолог внимательно следил за мониторами.
— Готовим дефибриллятор.
Часто бывает, что после такой остановки сердце не может завестись само. Оно в фибрилляции, то есть хаотично подергивается, но не качает кровь. Ему нужен мощный электрический, так называемый, «пинок», чтобы поставить на место и перезагрузить систему.
— Разряд!
Тело пациента слегка дёрнулось. Я смотрел на монитор. Прямая линия… ещё одна… и вдруг — ровный, уверенный синусовый ритм. Завелось.
По операционной прокатился тихий вздох облегчения. Тайга же не проявил никаких эмоций. Он лишь внимательно осмотрел швы.
— Ушиваем, — констатировал профессор.
Остальное было уже делом техники. Сведение грудины, швы на мышцы, кожу. Когда я накладывал последний косметический шов, аккуратно сводя края кожи, чтобы шрам был как можно незаметнее, то почувствовал, как по спине течёт пот. Четыре часа пролетели как одна минута.
— Отлично сработано, Херовато, — сказал Тайга, когда мы снимали перчатки. Это была высшая похвала, которую от него можно было услышать.
— Вы были великолепны, профессор, — честно ответил я. И это была не лесть.
***
Послеоперационный «отходняк» — вещь коварная. Адреналин уходит, оставляя после себя гулкую пустоту и свинцовую усталость. Единственное, что могло спасти меня от немедленного превращения в лужу на полу, — это кофе. Двойной, чёрный, желательно с тем самым отвратительным привкусом, который гарантировал, что ты точно не уснёшь.
Я добрел до кухни для персонала, мечтая о большой кружке чего-нибудь горячего и черного. Кофемашина, этот древний агрегат, который, казалось, помнил еще основание больницы, кряхтела и плевалась, но все же выдала мне стаканчик мутной, пахнущей грязью жидкости. Я прислонился к стене, прикрыл глаза и сделал первый глоток. Да, это была все та же смесь дегтя с асфальтом, но сейчас она казалась мне амброзией.
Именно в этот момент на кухню заглянула медсестра Аяка. Сейчас она была похожа на испуганного оленёнка, пришедшего на водопой и обнаружившего там крокодила. В её руках была стопка историй болезни.
— Херовато-сан?
Она стояла у двери, прижимая к груди какую-то папку. Ее щеки были чуть розовыми, а глаза смотрели на меня с уже привычным благоговением и страхом.
— Вы как всегда, спасаете мир, а потом пьете этот ужасный кофе, — чуть слышно прошептала она. — Вы заслуживаете лучшего.
— Аяка-сан, после пяти часов на ногах даже этот яд кажется нектаром, — усмехнулся я, и Аяка вздрогнула, видимо, не ожидая, что я услышу ее слова.
В этот момент на кухню вальяжной походкой вошел Кенджи. Его взгляд скользнул по мне, полный плохо скрываемой неприязни, а затем остановился на Аяке, и на его лице появилась по-настоящему сальная ухмылка.
— О, Аяка-тян, какая встреча! — протянул он, подходя к ней слишком близко. — Все порхаешь, как бабочка? Может, спустишься на землю и выпьешь кофе с простым смертным?
Аяка сделала крошечный шаг назад, ее улыбка вдруг стала напряженной.
— Спасибо, Кенджи-сан, но у меня много работы.
— Да брось, — он не унимался, его рука потянулась к ее плечу. — Такая красивая девушка не должна так много работать. Тебе нужно отдыхать, веселиться. Со мной, например.
Кенджи сделал ещё один шаг к ней, вторгаясь в её личное пространство. Аяка попятилась и вжалась в стену. На её лице отражалась истинная паника. Она явно не знала, как избавиться от этого прилипалы, не устроив скандал. Японцы… Готовы унижаться и страдать, лишь бы лишний раз не показаться грубыми. Особенно девушки. Наши бы как влепили пощечину, и летел бы этот герой дальше, чем видел.
Я никогда не считал себя принцем на белом коне, который спасает принцесс. Но как же мне захотелось подойти и просто сказать этому павлину пару ласковых. Да и Кенджи меня откровенно бесил, не могу не признать. Однако я понимал, что это лишь усугубит ситуацию, особенно для бедной медсестры Аяки. Нужен был другой подход.
Я сделал глоток своего жуткого кофе, громко отхлебнув, чтобы привлечь внимание.
— Какого чёрта, Херовато? Не видишь, мы разговариваем? — прошипел Кенджи.
— Вижу, что ты мешаешь человеку работать, — спокойно ответил я. — Аяка-сан, профессор Тайга просил вас зайти к нему. Очень срочно. Кажется, что-то по поводу того пациента из седьмой палаты. Говорил, что кроме вас никто не разберётся.
Глаза Аяки на секунду расширились от удивления, но она тут же все поняла. В них мелькнула искра благодарности. Кенджи же нахмурился.
— Тайга-сенсей? — переспросил он с недоверием.
— Да, — невозмутимо кивнул я, делая еще один глоток своего пойла. — Сказал, что вопрос не терпит отлагательств. И выглядел он, как обычно, не очень… довольным.
Одно упоминание недовольного Тайги подействовало на Кенджи, как святая вода на черта. Он тут же отступил от Аяки на безопасное расстояние.
— А, ну раз профессор зовет… — пробормотал он. — Тогда, конечно, беги, Аяка-тян. Работа прежде всего.
Аяка низко поклонилась, прошептав одними губами «Спасибо, Херовато-сан», и пулей вылетела с кухни. Кенджи проводил её расстроенным взглядом, словно у щенка отняли любимую косточку, а потом развернулся ко мне.
— Ты, Херовато! Вечно лезешь не в своё дело. Думаешь, раз пару раз повезло, так ты теперь герой?
