— Шанс есть, — медленно произнес он. — Но он очень мал. Операция невероятно сложная, и исход непредсказуем. Мы можем попытаться. Но я не могу вам ничего обещать. Решение за вами.
Женщина посмотрела на него, потом на меня. В ее глазах, полных слез, была не только мольба, но и какая-то отчаянная решимость. Удивительно, но взгляд матери, отчаянно жаждущей спасти своего ребенка, одинаков у всех наций и народов.
— Делайте, — прошептала она. — Делайте все, что нужно. Только спасите ее.
Тайга кивнул.
— Херовато. Готовь операционную.
Подготовка к операции была похожа на подготовку к высадке на вражескую территорию во время войны. Мы собрали целый консилиум. Анестезиологи, реаниматологи, перфузиологи — все были напряжены до предела. Я, если честно, даже удивился, что кто-то согласился. Ладно мы с профессором, там уже давно понятно, что мы отбитые на всю голову. Но, видимо, у Тайги здесь была целая бригада «своих» людей, готовых идти даже на самые сумасшедшие операции.
В это время профессор быстро рисовал на доске схемы, объясняя план. Голос его был ровным и четким, но я видел, как сжаты его кулаки.
— Мы сделаем радикальную коррекцию в один этап, — говорил он. — Закроем дефект межжелудочковой перегородки заплатой из ее собственного перикарда. Затем — самое сложное. Реконструкция выводного тракта правого желудочка. Мы должны расширить его, чтобы обеспечить нормальный кровоток в легкие.
— Мы будем использовать гомографт? — спросил один из хирургов.
— Нет. У нас его нет, и времени на поиски тоже, — ответил Тайга. — Мы сделаем трансаннулярную пластику. Рассечем кольцо легочного клапана и вшьем заплату, чтобы расширить его.
Это был рискованный, но единственно возможный в наших условиях план. Я стоял рядом и молчал, но в голове уже прокручивал каждый этап. Я уже знал, где могут возникнуть проблемы.
Когда мы вошли в предоперационную, я увидел свое отражение в зеркале. Бледный, осунувшийся японец с горящими глазами.
— Не бойся, Херовато, — сказал Тайга, когда мы мыли руки. Его голос был необычно тихим.
— Я не боюсь, профессор, — ответил я.
И это была чистая правда. Я стоял над операционным столом, и весь мир сузился до этого маленького, отчаянно борющегося за жизнь сердечка. Вся усталость, все сомнения, все мысли — все это ушло. Остался только хирург. И его работа.
Мы начали.
После разреза и мобилизации сосудов мы тут же перешли на искусственное кровообращение.
— Гепарин в дозе, — скомандовал Тайга.
Я подтвердил дозу и следил за коагулограммой на мониторе. Всё было под контролем. Аппарат ИК запущен, температура понижена. Затем началась основная часть.
Операция была пыткой и чудом одновременно. Маленькое сердце, не больше кулачка самой девочки, было хрупким, как фарфор. Все ткани были тонкими, нежными. Каждый шов, каждое движение требовали нечеловеческой точности. Мы работали под микроскопом, и наши инструменты казались грубыми и громоздкими.
Тайга был великолепен. Его руки не дрожали. Он был спокоен, как скала. Но я видел напряжение в его плечах, видел капельки пота на его лбу, которые периодически стирала медсестра. Я ассистировал:отсасывал кровь, держал ретракторы.
Самый сложный момент настал, когда мы закрыли дефект заплатой и начали реконструкцию легочной артерии. Ткани были настолько истончены, что нить просто прорезала их.
— Черт! — вырвалось у Тайги. — Кровотечение.
Кровь тонкой струйкой начала заполнять операционное поле. Мелочь для взрослого, но для ребенка с ее объемом крови — это катастрофа.
— Прокладки. Тефлоновые прокладки под швы, — сказал я вдруг. — Мы укрепим края. Это сработает. Я читал об этом в одном исследовании.
Тайга на секунду замер, посмотрел на меня поверх очков. В его взгляде не было сомнения над словами ординатора. Он кивнул.
— Давай.
Мы наложили швы через крошечные тефлоновые прокладки, и кровотечение остановилось. Я выдохнул. Затем постепенно вышли из искусственного кровообращения, контролируя давление и насыщение. Перфузиолог кивнул, мол параметры в норме. Я отключил ИК. Оставалось запустить сердце.
Но оно не заводилось. Фибрилляция. Хаотичные, беспомощные подергивания.
— Разряд. Еще. Еще!
Сердце не отвечало.
— Адреналин. Прямо в аорту.
Я вколол препарат. И снова разряд.
И вдруг на мониторе появилась слабая, но ровная синусоида. Оно забилось. Медленно, неуверенно, но само. Я посмотрел на грудную клетку девочки. Кожа на ее пальчиках и губах начала медленно, очень медленно розоветь.
Казалось, мы победили саму смерть.
Когда мы вышли из операционной, было уже утро. Шесть часов ада и надежды. Тайга прислонился к стене и закрыл глаза. Он был бледен, как полотно.
— Иди, Херовато, — прошептал он. — Скажи матери.
Я подошел к женщине, которая всю ночь просидела в коридоре, сжавшись в комок. Она подняла на меня полные слез и страха глаза.
— Она жива, — сказал я. — Операция прошла успешно. Состояние тяжелое, но стабильное. Она будет жить.
Женщина зарыдала, но теперь это были слезы облегчения. Она пыталась что-то сказать, благодарить, но могла только плакать. Я стоял рядом и чувствовал, как меня самого накрывает волна эмоций.
Я вернулся в ординаторскую и рухнул на кровать. Танака спал, свернувшись калачиком и обняв учебник по анатомии. Я закрыл глаза. В голове была абсолютная пустота. А потом я вспомнил ту девочку. Эми. И ее маленькое, отважное сердце.
Я поднялся, подошел к окну. Начинался рассвет. Город просыпался.
___________________________________________________
Справка:
Тетрада Фалло — это сложный врождённый порок сердца у детей, при котором сердце неправильно развито в четырёх местах, из-за чего кровь плохо насыщается кислородом.
Перфузиологи — это специалисты, которые управляют аппаратом искусственного кровообращения во время операций на сердце, временно заменяя работу лёгких и сердца.
Радикальная коррекция в один этап — это исправление всех основных проблем с сердцем за одну операцию, а не за несколько, чтобы сразу устранить все дефекты.
Гомографт — это так называемая "запчасть" для сердца (например, клапан или сосуд), взятая у другого умершего человека-донора и пересаженная пациенту.
Трансаннулярная пластика — это расширение слишком узкого выхода из сердца к лёгким путём вшивания специальной заплатки, чтобы улучшить кровоток.
Тефлоновые прокладки под швы — это крошечные, прочные "шайбы" из тефлона, которые подкладывают под хирургические швы, чтобы они не прорезали нежную ткань сердца.
Глава 16
Есть в японских летних вечерах что-то неуловимо-печальное, какая-то светлая тоска, которую не выразить словами. Когда дневной зной спадает, воздух становится густым и тягучим, как остывший сироп, а тени удлиняются, превращая знакомый до последней травинки двор в таинственный, полный загадок мир. Цикады, молчавшие весь день, вдруг вспоминают о своем предназначении и начинают оглушительно стрекотать, словно пытаются перекричать наступающую ночь. Именно в такой вечер, когда солнце уже лениво опускалось за крыши соседних домов, окрашивая небо в немыслимые оттенки розового и фиолетового, детвора нашего приюта решила, что для полного счастья им не хватает щепотки мистики.
Меня, разумеется, никто не спрашивал. Мое участие в этом шабаше подразумевалось по умолчанию, как наличие риса на завтрак. Сегодня в программе была «Кагомэ-кагомэ».
Если вы думаете, что детские игры — это сплошь веселье и смех, то вы никогда не слышали эту песенку. В ней есть что-то первобытное, жутковатое. Что-то от древних ритуалов и сказок, которые рассказывали русские бабушки шепотом, чтобы их, не дай Бог, не услышали злые духи. Зато японские дети пели во всю глотку, совсем не боясь злобных духов.
Первым демоном, или же «óни», по жребию выпало быть мне. Чему я, честно говоря, был несказанно рад. Сидеть с закрытыми глазами, пока вокруг тебя водят хоровод, — это почти отпуск. Если бы не громкие песни прям под ухо, то и заснуть можно было бы.
