Лань вздрогнула и попыталась отпрянуть, но было поздно. Сильные руки втянули её в объятия, и прежде чем она успела понять что происходит, его губы жадно и властно прижались к её губам.
Это был не нежный поцелуй влюблённого. Это был поцелуй-притязание, поцелуй-клеймо, в котором было всё: и «я нашёл тебя», и «как ты смела», и «ты принадлежишь мне».
Мозг Лань на мгновение отключился от шока. А потом сработали инстинкты. Инстинкты Снежи, которая однажды уже отбивалась от назойливого ухажёра в тёмном переулке. Её тело среагировало само, без участия разума.
Резко, с короткого замаха, она двинула коленом вверх.
Не рассчитав силу и траекторию в порыве паники, она попала ему не совсем точно, но достаточно болезненно — под колено, в нежную подколенную ямку.
— А-а-аргх! — из горла Цан Синя вырвался не крик, а скорее удивлённый, полный боли стон. Его нога подкосилась, и он, не выпуская её из объятий, тяжело рухнул на одно колено, вытянув вторую, травмированную ногу.
В этот момент его проклятая, ненавистная широкая шляпа слетела с головы и с глухим стуком покатилась по полу.
Лань, вырвавшись из ослабевших рук, отскочила на шаг, готовая к дальнейшей обороне. Её грудь вздымалась, губы горели. И тут её взгляд упал на его лицо.
На знакомое лицо. На эти тёмные глаза, полные сейчас не властности, а чистейшего изумления и физической боли.
Лань застыла, как вкопанная. Ледышка ужаса пронзила её с головы до ног.
— Цан… Синь? — выдохнула она, и голос её оборвался.
Император, всё ещё скорчившись от боли, поднял на неё взгляд. Ярость, обида и шок боролись в его чертах.
— Тан Лань! — прошипел он, и в этом обращении было всё: и её настоящее имя, и фантастичность ситуации.
В голове у Лань пронеслись обрывки мыслей, каждая безумнее предыдущей. «Сын Неба… Император… Я только что ударила императора… Я, Тан Лань, двинула коленом будущего Владыку демонов в публичном доме…»
Её лицо побелело, как мел. Руки задрожали. Весь её гнев, вся ярость и страсть, выплеснувшиеся в танце, мгновенно испарились, уступив место животному, первобытному страху.
— Я… я… — она попятилась, не в силах вымолвить ни слова. Осознание того, что она натворила, было настолько чудовищным, что её разум просто отказался это обрабатывать. Она только что совершила акт величайшего святотатства, за который полагалась одна-единственная кара — мучительная смерть.
Лань вылетела из комнаты «Нефритовая бабочка» как вихрь, сметающий всё на своём пути. Её лицо было белым как снег, глаза расширены от ужаса, а губы всё ещё горели от прикосновения, которое теперь казалось кощунственным. Она не бежала — она неслась, путая двери, пока не ворвалась в их общую комнату, где Сяофэн настраивала цитру, а Мэйлинь с наслаждением доедала пирожное.
— Нас нашли! — выдохнула Лань, хватая ртом воздух. — Он здесь!
Мэйлинь подавилась крошками и уставилась на неё с недоумением.
— Кто «он»? Бандиты? Мы же договорились Ранье заплатить!
Но Сяофэн, чья реакция всегда была острее, уже подняла голову. Её взгляд скользнул по плечу Лань в дверной проём — и остекленел. Её пальцы, только что перебиравшие струны, замерли.
Мэйлинь, видя шок на лице старшей сестры, медленно, как во сне, повернула голову следом.
В дверях, опираясь одной рукой о косяк и слегка прихрамывая, стоял он. Цан Синь.
Его волосы были всклокочены, на лице застыла смесь ярости, боли и решимости, а дорогой, но простой халат выглядел помятым. Но в его осанке, во взгляде не было никаких сомнений — это был Сын Неба.
— О, чёрт… — прошептала Мэйлинь, и её пирожное бесславно упало на пол.
В этот миг Сяофэн проявила скорость, достойную лучшего дворцового гвардейца. Она не стала кричать, спрашивать или паниковать. Она молча, с размаху швырнула свою бедную цитру на кровать — инструмент жалобно звякнул — и, как тигрица, набросилась на Мэйлинь.
— Бежим! — её шипение было похоже на свист рассекаемого воздуха.
Она схватила ошеломлённую младшую сестру за руку и, не глядя на Лань, рванула к противоположной двери, ведущей в чёрный ход и на кухню. Дверь распахнулась и захлопнулась с оглушительным стуком.
Лань осталась стоять одна посреди комнаты, парализованная. Её мозг отказывался работать. Она видела, как силуэт императора отделился от дверного косяка и сделал шаг вперёд. Она попятилась, наткнулась на стол и замерла, как мышь перед удавом.
Цан Синь не бежал за другими. Его взгляд был прикован к ней. Он шёл медленно, слегка прихрамывая, но каждый его шаг отдавался в тишине гулким эхом судьбы.
— Тан Лань, — произнёс он её имя, и в его голосе звучала сталь. — Ты думаешь, у тебя получится сбежать от меня во второй раз? И после… после этого? — Он сделал жест в сторону своей повреждённой ноги, и его лицо исказила гримаса, в которой было и боль, и чистейшее негодование.
Лань бессмысленно покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Побег сестер был настолько стремительным, что она даже не успела среагировать. А теперь было поздно. Он перекрывал единственный выход.
Она была поймана. Не гвардейцами, не заговорщиками, а самим императором, которого она только что ударила коленом в ногу в доме терпимости. Ирония ситуации была настолько чудовищной, что хотелось либо плакать, либо смеяться. Но Лань могла только стоять и смотреть в глаза своему будущему владыке, понимая, что на этот раз игра действительно окончена.
Примечание
Песня «Lay All Your Love On Me» (Отдай всю свою любовь мне) группы ABBA
Глава 89
Стук захлопнувшейся двери, за которой скрылись Сяофэн и Мэйлинь, отозвался в тишине комнаты оглушительным финальным аккордом. И в этой внезапно наступившей тишине Лань осталась наедине с ним.
Паралич, сковавший её, был не просто страхом, а тем самым древним, животным ужасом, который сковывает мышцы и вышибает из головы все мысли, кроме одной: хищник.
Его взгляд был тяжёлым, как свинец. Он не просто смотрел на неё — он будто впивался в неё, проходил насквозь, выжигая всё нутро. В этих тёмных глазах, обычно скрывавшихся под маской спокойствия, теперь бушевала буря.
Она попятилась, наткнулась спиной на край стола и поняла, что отступать некуда. Не только в этой комнате, но и в целом мире. Для человека по имени Цан Синь у неё не было ни убежища, ни пощады. Стены Шуя были бумажными по сравнению с той стеной ненависти между их кланами.
Она машинально оглянулась, ища путь к отступлению, оружие, хоть что-то. Но там была только цитра, брошенная Сяофэн, да разбитое пирожное Мэйлинь на полу.
Он сделал шаг вперёд. Всего один. Но этот шаг был шагом палача на эшафот. Он не говорил ни слова. Он просто смотрел на дочь Тан Цзяньюя. И в этом молчании была вся тяжесть имперского правосудия.
Она чувствовала его тепло, исходящее от него. Оно казалось ей жаром костра, на котором сжигают предателей. Она видела каждую чёрточку его лица — лица судьи и вершителя её судьбы.
И она поняла. Поняла окончательно. Это не просто плен. Это конец. Казнь за кровь, за предательство, за имя, которое она носила. И этот ослепляющий ужас перед не просто мужчиной, а перед императором-мстителем, был настолько всепоглощающим, что она готова была просто рухнуть на пол и ждать, когда топор палача прервет это невыносимое ожидание.
Мысль о казни, холодная и отточенная, пронзила её панику, как лезвие. «Клан Тан. Клан Цан. Казнь». Это был не просто страх смерти — это был страх уничтожения всего её рода, воплощённый в одном человеке.
И это осознание выжгло в ней последние искры надежды, но разожгло что-то иное — отчаянную, животную волю к выживанию. Если уж умирать, то не стоя на коленях.
Пальцы за её спиной, спрятанные от его взгляда, судорожно сжались. Внутри всё сжалось в ледяной ком. Она чувствовала, как по венам, вопреки страху, пробегает знакомый холодок — слабый, едва живой. Она собрала в кулак всё, что осталось от её ци: страх, ярость, обиду. И выдохнула.
