Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 (СИ) - Юй Фэйинь

— Живу, ваше высочество, — пробормотал он, всё ещё не веря происходящему, глаза его бегали от её лица к неподвижной фигуре Лу Синя и обратно. — Спасибо за… за лекаря. Я думал, это служанка Сяо Вэй… по своей воле проявила милосердие…

— Это была моя воля, — мягко, но твёрдо прервала его Снежа. Она опустилась на низкий табурет у его постели, не обращая внимания на пыль и грязь, покрывавшую его сиденье. Лу Синь, стоя на посту у двери, в тени, наблюдал за этой немыслимой сценой с каменным, непроницаемым лицом, но его глаза, острые и внимательные, казалось, впитывали каждую деталь, каждую микроскопическую эмоцию на её лице. — Ван Широнг, мне нужно знать. Что случилось у озера в ту ночь? — она сделала паузу, давая ему собраться с мыслями. — Почему ты… почему ты меня оставил? Что ты видел?

Страх, ясный и отчётливый, мелькнул в глазах раненого стража. Вопросы принцессы могли быть ловушкой. Любой неверный ответ мог стоить ему жизни. Но он видел её взгляд — не холодный и оценивающий, а полный искреннего, неподдельного ожидания. И он кивнул, слабо, готовый подчиниться. Его губы дрогнули, пытаясь сформулировать слова.

Слова стражника повисли в воздухе тяжёлым, ядовитым облаком. Снежа слушала, не двигаясь, но внутри неё всё приходило в стремительное движение. Каждое его слово было кусочком пазла, который она бессознательно собирала с самого своего пробуждения. И теперь картина обретала чёткие, пугающие очертания.

— Вы… вы разговаривали с её высочеством второй принцессой Тан Сяофэн. Это была она… она попросила всех отойти. Сказала, что сестринский разговор, не для чужих ушей. Мы отошли. А потом… ко мне подошёл начальник охраны бюро расследований, отвлёк вопросами. Когда поднялась паника… вас уже не было в воде. Лу Синь бросился в озеро первым. А принцесса Сяофэн вышла из-за деревьев позже и сказала, что вы поссорились, вы остались у воды одна, ждали… меня, наверное. Чтобы выговорить за то, что отошёл. Всё это я говорил на допросе, но… — он горько усмехнулся, — меня всё равно наказали. За недосмотр.

«Её высочество принцесса Тан Сяофэн…» — это имя отозвалось в её памяти глухим ударом грома. Оно было не просто титулом сестры, а ключом, который она бессознательно искала. Оно было связано со смутными, обрывочными видениями: вспышками гнева, шёпотом в тенистых садах, холодным блеском зависти в глазах, скрытым под малой сестринской нежности.

«Сестринский разговор, не для чужих ушей…» — какая идеальная, железобетонная отмазка. Кто посмеет ослушаться принцессы? Кто усомнится в её праве на уединённую беседу с сестрой? Это была не просьба, это был приказ, искусно завуалированный под доверительную близость.

«Начальник охраны бюро расследований, отвлёк вопросами…» — здесь Снежа почувствовала холодок вдоль позвоночника. Это уже не совпадение, это спланированная операция. Отвлечь главного телохранителя, изолировать жертву. Чья-то воля, чей-то умный и коварный план привёл её к ледяной воде.

«Вышла из-за деревьев позже… сказала, что вы поссорились…» — и идеальное алиби. Спокойная, владеющая собой, она вышла уже с готовой легендой, которую никто не мог проверить, кроме одной-единственной свидетельницы, лежащей без памяти на дне озера. И самое ужасное — в этой легенде была доля правды. Они наверняка ссорились. Сяофэн спровоцировала ссору… или я?

Она видела картину целиком: себя, взволнованную, расстроенную после разговора, стоящую у воды. Возможно, плачущую. И тихий шаг сзади. Лёгкий толчок в спину. Или просто исчезновение той, кто должен был быть рядом, пока она, не справившись с эмоциями, сама не оступилась… на глазах у «случайного» свидетеля, которого подослали и тут же увели.

И последняя горькая усмешка стражника, его слова о наказании за недосмотр, были финальным штрихом к этой картине цинизма и подлости. Наказали пешку. Виновный же остался в тени, чист и неприкосновенен.

В её груди бушевала буря — ярость, холодный ужас и жгучее разочарование. Но ни одна из этих эмоций не проступила на её лице. Её черты оставались спокойными, почти отрешёнными, лишь глубокая тень в глазах выдавала интенсивную внутреннюю работу. Она не могла позволить себе выдать свои догадки. Ещё не время.

И чтобы перевести дух, чтобы отвлечь и себя, и его от этой страшной истины, она задала следующий, практичный и в данных обстоятельствах пронзительно-жестокий вопрос: «У тебя есть родные? Кто о тебе позаботится?»

Её голос, когда она задавала этот вопрос, был тихим, почти шёпотом, но в нём слышалась неподдельная, усталая грусть. Она уже знала, что услышит в ответ. В этом мире люди вроде него всегда были одни. Винтики в огромной машине, которые легко сломать и выбросить, и никто не придёт их искать.

И его ответ: «Никого, госпожа. Я один» — прозвучал не как жалоба, а как констатация давно известного, неотвратимого факта. В этих трёх словах заключалась вся его жизнь — одиночество, беззащитность и полная зависимость от милости сильных мира сего, которые только что продемонстрировали, насколько эта «милость» жестока и беспощадна.

В этот момент между ними повисло молчание, полное взаимного понимания. Они оба были жертвами в этой игре, только её пытались убить, а его — просто сломали и выбросли за ненадобностью. И в этой тишине родилось её следующее решение. Тихое, твёрдое, неизбежное.

Снежа вздохнула. Боль в её голосе была неподдельной.

— Ты… ты вряд ли сможешь снова быть стражником. Носить доспехи, держать меч…

Её вздох был не просто звуком, а целой историей — историй сожаления, усталости и неподдельной боли. Каждое слово о том, что он не сможет быть стражником, падало, как молоток: «носить доспехи» — удар, «держать меч» — удар. Это был приговор не просто профессии, а всей его прежней жизни, всей его идентичности. Ван Широнг принял его с пугающей покорностью. Его «Я знаю» было выдохом человека, который уже пережил свое поражение и теперь лежал на его дне. Он смотрел в потолок, но видел там лишь пустоту, отражавшую пустоту внутри него самого. Он потерял не просто работу — он потерял своё место в мире, своё предназначение, своё «я».

— Но ты сможешь держать поднос, — неожиданно сказала Снежа. — Или присматривать за садом. Как только поправишься… если захочешь… вернись ко мне. Не стражником. Слугой.

Его глаза, до этого потухшие и безучастные, расширились до предела. Челюсть действительно отвисла, обнажив бледные дёсны — классическая реакция организма на абсолютный, всепоглощающий шок. Он не просто услышал слова — он не смог их осмыслить. Его мозг, смирившийся с участью нищего калеки, отказывался обрабатывать информацию о спасении. Попытка подняться была инстинктивной, движимой адреналином потрясения и первой, ошеломляющей волной благодарности. Слёзы, выступившие на его глазах, были горькими от ощущения собственного недостоинства и сладкими от внезапно брезжившей надежды.

— Госпожа! — Широнг снова попытался подняться, на этот раз движимый шоком и благодарностью. Слёзы выступили у него на глазах. — Я… я не достоин! Я…

Его протест — «Я не достоин!» — был криком всей его жизни, всей системы ценностей, в которой он был воспитан. Он был сломанным инструментом, а сломанные инструменты выбрасывают. Такова была правда его мира.

За спиной Снежи Лу Синь, всегда бывший воплощением бесстрастной стены, дрогнул. Его спина выпрямилась на миллиметр, чего было достаточно, чтобы это заметили. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Его узкие глаза сузились ещё больше, став двумя буравящими щелочками. В его голове молниеносно заработал аналитический аппарат, сканируя ситуацию на предмет скрытых угроз, политических манёвров или слабости. И ондал сбой. Этот поступок не поддавался никакому расчёту. Это было экономически нецелесообразно, социально неприемлемо и политически бессмысленно. Его картина мира — стройная, жёсткая иерархическая система, где у каждого свое место и цена, — треснула по швам. Он видел перед собой не принцессу, действующую по логике власти, а загадку, которую не мог разгадать, и это пугало его куда больше, чем явная опасность.