Мой Неидеальный прынц (СИ) - Тудаль Наталья

Амалия поняла, что совершила роковую ошибку. Она захлебнулась собственными слезами. В этот момент в дверях появилась Кристина. В ее руках была изящная бархатная шкатулка.

— Льера, простите, что беспокою, — сказала она, кланяясь. — Это только что принесли из села. Ювелир говорит, вы заказывали у него срочную работу… реплику жемчужной серьги? Он выполнил и привез.

Орик взял шкатулку, открыл ее и вынул оттуда сережку. Она была поразительно похожа на настоящую, но взгляд опытного ювелира — а герцог Людвиг был знатоком — сразу уловил разницу. Фальшивый жемчуг был слишком идеальным, без природных дефектов.

Амалия была в ловушке. Собственной ловушке. Герцог подошел к ней вплотную.

— Ты не только лгунья, но и глупа. Ты чуть не устроила скандал из-за собственной же прихоти. Собирай вещи. Мы уезжаем. Сегодня же.

Он развернулся и вышел. Мы с Итаном последовали за ним. В коридоре он остановился и посмотрел на меня с тем самым новым, обретенным уважением.

— Ты, — сказал он с смесью гордости и дикого веселья, — ты просто потрясающая. Ты заставила ее самой себя высечь. Как ты догадалась?

— Муравьи, — ответила я с самым серьезным видом. — Они не только в логистике сильны, но и в разведке. Их агенты повсюду.

Он рассмеялся, потянул меня к себе и поцеловал — ликующим, победным поцелуем.

— Герцог уезжает. Угроза миновала.

— Одна из угроз, — поправила я его.

— Главная, — он улыбнулся. — Теперь мы можем сосредоточиться на внутренних проблемах. Например... на вопросе исполнения супружеского долга.

— Да, — прошептала я, чувствуя, как краснею. — Эта проблема требует самого неотложного решения.

Он снова поцеловал меня, на этот раз более осознанно и целеустремленно, и повел за руку по коридору. Не в мою комнату. В свою.

Сердце колотилось где-то в горле. Я выиграла одно сражение. Но теперь наступала решающая битва. И я понятия не имела, кто в ней окажется победителем.

Глава 31

Дверь в его покои закрылась с тихим, но внушительным щелчком. Звук был громче, чем удар копья о щит. Это был звук точки невозврата.

Комната Итана была такой же, как и он сам: минималистичной, суровой, но с намеком на скрытую мощь. Большая кровать с балдахином из темного дуба, шкуры на каменном полу, оружие на стенах вместо гобеленов. Пахло кожей, деревом и им — его неповторимым запахом, который уже стал для меня таким знакомым.

Он отпустил мою руку и повернулся ко мне. В свете единственного канделябра на столе его лицо было похоже на резную маску — с резкими тенями, скрывающими выражение. Но глаза горели. Горели тем самым огнем, который я видела в ночи после ловушки, смешанным с чем-то новым, животным и не терпящим возражений.

— Ну что, льера Мэриэм, — его голос был низким, почти глухим. — Кажется, мы пришли к тому, с чего должны были начаться все нормальные супружеские отношения. Теперь, когда… — он запнулся, и в его глазах мелькнула тень той боли, которую, как он думал, мы разделяли, — теперь, когда мы оплакали нашу потерю, и твое здоровье позволяет…

Я сделала шаг назад, наткнувшись на резную спинку кресла. Мой сарказм, моя уверенность, все мои блестящие планы куда-то испарились, оставив лишь первобытный страх и… дикое любопытство. И острую, режущую вину. Он говорил о нашем «общем горе». О ребенке, которого никогда не было.

— «Нормальные» — это громко сказано, — выдавила я, пытаясь отыграть время. — Учитывая, что один из супругов пару месяцев назад планировал заморить другого голодом.

Он рассмеялся, коротко и глухо, и сделал шаг ко мне. — Мы оба знаем, что нормальность — это не про нас. Никогда и не была.

Еще шаг. Пространство между нами сокращалось с пугающей скоростью. Я могла чувствовать исходящее от него тепло.

— Итан, подожди, — я подняла руку, пытаясь создать хоть какую-то преграду. — Мы уже достаточно говорили, — он парировал, не останавливаясь. Его пальцы коснулись завязок моего платья. — О муравьях. О носках. О финансовых схемах. Сейчас время для другого языка.

Он был прав. Все слова были уже сказаны. Остались только действия. Но одно дело — теоретически понимать, что рано или поздно это случится, и совсем другое — стоять перед ним здесь и сейчас, с грузом лжи о самом болезненном для него.

Его пальцы были грубыми, мозолистыми от рукояти меча, но движение их было удивительно точным и бережным. Он не торопился, развязывая шнуровку на моем платье, словно разминируя хитрое устройство. Я замерла, не в силах пошевелиться, наблюдая, как ткань расходится, обнажая плечо, ключицу. Его взгляд скользнул по моей коже, и по моему телу пробежала мелкая дрожь.

— Холодно? — прошептал он, и его горячее дыхание обожгло мое ухо. — Нет, — выдохнула я, и это было правдой. Внутри меня пылал пожар.

Он стянул с меня платье, и оно мягко шурша упало на шкуру у моих ног. Потом последовала нижняя юбка. Я стояла перед ним в одной тонкой рубашке, и сквозь нее я видела, как темнеют его глаза, как учащается его дыхание.

— Боги, — прошептал он сдавленно. — Как же я долго себя сдерживал.

Он притянул меня к себе, и его губы нашли мои. Это был не нежный поцелуй и не ликующий. Это был поцелуй-захват. Поцелуй-заявление. В нем была вся накопленная ярость, все недоумение, вся та странная нежность, что прорвалась сквозь лед недоверия. Я отвечала ему с той же страстью, с отчаянием и облегчением, впиваясь пальцами в его волосы, чувствуя под ними мощные мышцы его шеи.

Он поднял меня на руки — легко, как перышко, — и понес к кровати. Мир сузился до ощущений: жесткости его рук, тепла его кожи под моими пальцами, вкуса его губ, запаха его волос. Он опустил меня на прохладные шелковые простыни и последовал за мной, своим телом заслоняя меня от всего мира.

Его руки скользили по моим бедрам, срывая с меня последние преграды, и вот уже его грубая ладонь легла на мой живот. Я замерла, ожидая вопроса, упрека, чего угодно. Но он лишь провел рукой по моей коже, низко хрипя от наслаждения.

— Такая гладкая… — прошептал он, и его губы опустились на тот же путь, что и пальцы, оставляя горячие следы по моему животу, шеи, груди.

Не было больше лжи между нами в эту секунду. Была только правда его прикосновений и моих ответных вздохов. Он исследовал мое тело с благоговейным любопытством, словно впервые видя женщину. А я открывала его — могучее, покрытое шрамами тело воина, которое вдруг стало таким уязвимым и прекрасным в своем желании.

Когда он вошел в меня, это было не больно. Это было… неизбежно. Как слияние двух стихий после долгой разлуки. Он вошел медленно, давая мне привыкнуть к его размерам, к его полноте внутри меня. Его глаза были прикованы к моему лицу, ловя каждую эмоцию.

— Хорошо? — хрипло спросил он, и в его голосе была неуверенность, которую я слышала от него впервые.

— Да, — прошептала я, обнимая его за плечи и притягивая ближе. — Очень.

И тогда он отпустил последние тормоза. Его движения стали глубже, увереннее, ритмичнее. Он не закрывал глаза, а смотрел на меня, и в его взгляде было что-то первобытное, дикое и в то же время бесконечно преданное. Я отвечала ему, двигаясь в унисон, теряя голову в нарастающей волне наслаждения, которое копилось где-то глубоко внизу живота и вот-вот должно было вырваться наружу.

Он чувствовал это, чувствовал, как мое тело сжимается вокруг него, и его ритм стал еще более яростным. Он прижал меня к себе так сильно, что у меня перехватило дыхание, и прошептал мое имя — не «Мэриэм», а «Марина» — то самое, настоящее, которое я обронила когда-то в полусне. И этого оказалось достаточно, чтобы волна накрыла меня с головой, вырывая из груди глухой, сдавленный стон.

Его собственное освобождение наступило сразу за моим, с низким, хриплым криком, который он подавил, уткнувшись лицом в мою шею. Он замер надо мной, весь напрягшись, а потом обмяк, всей своей тяжестью прижав меня к матрасу.

Мы лежали так несколько минут, слушая, как трещит воск в канделябре и как бешено стучит наши сердца, постепенно успокаиваясь. Он не отпускал меня, его рука все так же лежала на моем животе, а губы — в моих волосах.