Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 (СИ) - Юй Фэйинь

Глава 40

Тан Сяофэн сидела в полумраке своих покоев, сжимая в потной, липкой ладони маленький шелковый мешочек цвета увядшей розы. Он был легким, почти невесомым, но давил на её совесть — или то, что от неё оставалось — тяжестью свинца. Внутри, за тонкой тканью, лежала тихая, изящная смерть для её старшей сестры. Подарок от «любящей» мачехи.

Их сегодняшняя встреча в будуаре императрицы была настоящим шедевром придворного лицемерия. Императрица Линьфэй, восседая в кресле, словно тёмная богиня, говорила мягко, с обволакивающей, ядовитой материнской заботой. Она выражала «глубокое беспокойство» за душевное здоровье Тан Лань, её «неадекватное и непредсказуемое» поведение, которое, по её словам, могло запятнать репутацию всей императорской семьи. Она не приказывала напрямую. Она искусно намекала. Сокрушалась, вздыхая, что «страдания бедной, больной девочки лучше бы прекратились», что «дворец вздохнул бы с облегчением, вернувшись к порядку». И в самом конце, с лёгким, почти невесомым вздохом, как бы невзначай, вручила этот зловещий мешочек — «особое, сильнодействующее успокоительное» от лучших придворных лекарей, которое «надо подливать в чай регулярно, для её же собственного блага».

Каждое слово было отточенным кинжалом, обёрнутым в бархат. Каждый взгляд — ядом, приправленным сахаром. И Сяофэн, дрожа от страха и тайного восторга, поняла всё с полуслова. Она держала в руке не лекарство, а приговор. И возможность стать орудием его исполнения.

Сяофэн не была дура. Её ум, отточенный в интригах, понимал всё с полуслова, с одного намёка, с одного многозначительного взгляда. И она прекрасно понимала, почему эту грязную миссию доверили именно ей, а не какой-нибудь безликой служанке. Императрица создавала себе идеальный рычаг. Если что-то пойдёт не так — яд обнаружат, Тан Лань выживет или поднимется шум — во всём обвинят её, Сяофэн. Убийцу-сестру, движимую завистью. А императрица останется в стороне, чиста, как слеза, вся в белом, скорбящая и непричастная.

Мысленно она вернулась к тому роковому разговору у озера. Тан Лань, странно серьёзная, почти отчаянная, с глазами, полными незнакомой ей тогда искренности, пыталась её предупредить, схватив за руку: «Она нас использует обеих! Сяофэн, она играет нами, стравливает нас друг против друга!» Но Сяофэн, ослеплённая собственной завистью и амбициями, увидела в этом лишь очередную уловку, новую хитрость надменной соперницы. Она лишь злорадствовала, вырывая руку.

А что, если та была права? — впервые за всё время к ней, словно холодный червь, закралась предательская, леденящая мысль. Она даже не толкнула её тогда в озеро. Просто резко развернулась и ушла, оставив одну в сумерках. А потом… потом с замиранием сердца узнала, что Тан Лань не приходит в себя, и… обрадовалась. Искренне, по-детски жестоко обрадовалась. Сейчас эта радость казалась ей такой глупой, такой слепой и такой чудовищно наивной. Она играла в опасные игры, сама того не ведая, и вот теперь держала в руке настоящий яд, разменная монета в руках той, кого считала своей союзницей.

Сяофэн смотрела на зловещий мешочек, лежавший на её ладони, словно на ядовитого паука. Казалось, он пульсирует в такт её учащённому сердцебиению. Использовать его? Стать вечной марионеткой императрицы, с вечной петлёй на шее в виде тайны убийства собственной сестры? Или отказаться? И мгновенно навлечь на себя безжалостный, сокрушительный гнев самой могущественной женщины империи, которая не простит неповиновения?

Но даже в этом вакууме страха и давления её хитрый, изворотливый ум искал лазейку. У неё был свой козырь. Свои условия. Она не просто слепо согласилась. Она, дрожа внутри, но с внешним спокойствием, поторговалась.

— Ваше величество, — сказала она тогда, опуская глаза с притворной покорностью, но тщательно подбирая каждое слово, — я сделаю всё, абсолютно всё для благополучия нашей семьи и спокойствия дворца. — Она сделала искусную паузу, позволяя императрице оценить её готовность. — Но моё сердце… моё сердце разрывается от неизвестности и тревоги. Пока я не обрету своё собственное, скромное счастье, своё твёрдое место под этим небом, мне будет слишком тревожно, чтобы мыслить ясно и действовать решительно.

Она подняла на императрицу взгляд, полный наигранной, но убедительной тоски.

— Шэнь Юй и я… мы так долго, так терпеливо ждём вашего высочайшего благословения на нашу свадьбу. Уже так долго. — Её голос дрогнул, изображая искреннее страдание. — Если бы это свершилось скоро, моя душа наконец обрела бы покой, и я смогла бы сосредоточить все свои силы и внимание на… помощи моей бедной, больной сестре. Я бы обрела ту ясность ума, что так необходима для столь деликатного дела.

Она снова опустила голову, давая своим словам повиснуть в воздухе. Это был не отказ, а ультиматум, завёрнутый в обёртку почтительной просьбы. Она продавала свою душу, но назначала за неё цену. И ценой этой была её собственная безопасность и статус, которые должны были стать щитом от будущих обвинений.

Она прекрасно знала, почему императрица все эти месяцы тянула с её свадьбой. Пока Сяофэн не замужем, она оставалась контролируемой пешкой в руках двора, её статус был неопределённым, а будущее — разменной монетой. Но стоит ей выйти замуж, особенно за человека из влиятельной семьи Шэнь, и родить сына раньше Мэйлинь… права на трон могли сильно усложниться. Её сын, как потенциальный первенец следующего поколения (пусть даже и от дочери наложницы), мгновенно стал бы мощным политическим игроком, живым упрёком и угрозой для планов императрицы.

И потому ответ императрицы, к её глубочайшему удивлению, прозвучал как гром среди ясного неба.

— Конечно, дитя, — голос Линьфэй прозвучал сладко и обволакивающе, как сироп. Холодная, безжизненная улыбка тронула её идеальные губы. — Твоё счастье — моя главная забота. Я сама поговорю с императором. Твоя свадьба состоится в самое ближайшее время. Готовься.

Цена была назначена, сделка заключена. Свадьба в обмен на убийство. Её будущее — в обмен на жизнь сестры.

Теперь Сяофэн сидела одна в полумраке, сжимая в потной ладони шелковый мешочек с ядом, и в её сердце бушевала настоящая дилемма. Она ненавидела Тан Лань всей душой — за её происхождение, за её высокомерие, за то, что та просто существовала. Но ненавидела ли её достаточно, чтобы стать слепым орудием в руках другой, куда более могущественной и опасной ненавистницы? Чтобы навсегда запятнать свои руки сестринской кровью и навечно связать свою судьбу с императрицей, став её вечной заложницей? Или её собственные амбиции и жажда власти, её мечта затмить всех и занять подобающее место, были сильнее страха и тех жалких остатков совести, что ещё шевелились в глубине её души? Она смотрела на мешочек, и он казался ей то бесконечно тяжёлым, то невесомым, а её будущее висело на волоске этого страшного выбора.

Окно в покоях Тан Сяофэн с оглушительным грохотом распахнулось — не от порыва ветра, а от резкого, мощного движения, заставившего вздрогнуть самый воздух в комнате. Сяофэн даже не успела обернуться на звук, как сильная, железная рука в грубой перчатке схватила её за горло, с силой прижав к холодной стене.

Перед её глазами, всего в сантиметре, пылали два ярко-алых уголька, полные такой всепоглощающей злобы, что у неё мгновенно перехватило дыхание. Она судорожно попыталась понять, кто это, и в полумраке, в искажённом яростью лице, с трудом узнала черты стража Тан Лань — Лу Синя. Но это был не тот молчаливый, сдержанный страж, чью спину она видела. Это был демон, явившийся из самых тёмных кошмаров. Мысль пронеслась в её голове, парализуя её ледяным страхом.

Её пальцы разжались сами собой. Злополучный шелковый мешочек выскользнул из её ослабевшей ладони и беззвучно упал на мягкий, густой ковёр, будто и не содержал в себе смертельной угрозы.

Лу Синь не изрёк ни слова. Он стоял недвижимо, и взгляд его, тяжёлый и пронзительный, будто отточенный клинок, вонзался в самую душу Сяофэн. И в глубине этих очей она прозрела не одну лишь слепую ярость — но холодное, всеобъемлющее знание, от которого кровь стыла в жилах. И тогда он заговорил, и голос его, низкий и скрипучий, был подобен скрежету камня о камень в подземных склепах.