Магия, кофе и мортидо наставника Медея. Дилогия (СИ) - Ютин Макар

Разумеется, они отправились на поиски приключений, не забыв прихватить с собой полупустую амфору божественной амброзии.

Пьяные ноги неудобно заплетались, в голове стоял приятный шум, зато веселье било из обоих наставников ключом, фонтаном, гейзером перегара. Медею приходилось поддерживать на своем пути и другое тело, помимо отродья, но помощь в фарме ценного источника оболов оправдывала временные неудобства.

— Пра-льно!

— «Тот, кто не пил, — не человек, / а тень бледнеющая в царстве мертвецов!» — торжественно провозгласил Медей.

Аристон хрюкнул Наполеоном в ответ.

Они все брели и брели сквозь темноту, сквозь неверный синий огонь светильников, мимо огромной медной таблички для совсем уж идиотов. Кажется, там как раз таинственно зеленела нужная надпись. Что-то там про подземелья или лестницу. Какая разница? Это Академия магии, а не Общество Мертвых Поэтов.

Впрочем, идиотом Медей себя не считал, поэтому вместе с Аристоном двинулся ровно вниз, под табличку. Они как раз нашли удачный темп, когда две ноги шли в унисон, две руки поддерживали друг друга за пояс, а другие руки с ногами подтягивали безвольные телеса на небеса.

Они спускались и спускались по подозрительно неудобной, тяжелой лестнице.

«Вверх по лестнице ведущей вниз», — хмыкнул Медей, — «главное, на Колхиду не наткнуться. А то диалог вида: „Привет, училка; привет, зубрилка“ она не оценит точно».

Проклятые ступеньки практически опрокидывали их на спину, сбивали дыхание, издевались над путниками и замковой топонимикой, разжигали в них азарт охотника, который вот-вот доберется до добычи

— Это не Бугульма!!! — закричал разочарованный Медей, когда им открылся вид на внутренний двор замка.

Далекий-далекий вид. Выше, чем пятый этаж его бывших апартаментов в какой-то нью-йоркской помойке вроде Бруклина.

— Это не Бугульма, — злобно прохрипел Аристон в бездумном повторении.

Он тоже догадался, что они забрались не в подземелье. Сложно не догадаться, когда далеко внизу расцветали огни на воротах в Академию и переливался магическими светлячками призамковый сад. Какой бы магией не оказался пронизан Эвелпид, он все еще не мог выдавать желаемое за действительное в масштабах джина, золотой рыбки или министерства обороны.

«Надо спускаться… нет! На верхних этажах тоже полно разной дряни. Вперед, на поиски приключений!» — решил он, толкнул локтем недавнего собутыльника,

после чего пьяная колония, единая душа в двух телах, синяя магическая хламидомонада поплелась ложноножками в первый попавшийся коридор.

Следующие четверть часа сливались в один фоновый шум так, как сливаются девушки со свиданий: ловко, естественно, заметно лишь под конец. Дул стылый коридорный ветер, как в старых общагах нулевых годов, где-то завывали дурным голосом мартовских кошек, с другого где-то стонали призраками оперы. Скрипели стены старческим кряхтящим скрипом, кривились с плакатов-гобеленов синюшные от неверного света лица.

Несколько раз падали камни, выворачивались лестницы, искрили невзрачные плиты под ногами, чтобы потом взорваться одуряюще жарким летним факелом, сверху цокало и грюкало,

фантомные касания холодили душу, заставляли неметь конечности, пытались разделить собутыльников, убрать поодиночке в пустую, стылую тьму боковых коридоров и странных дверей, чьи контуры дрожали, как горячий воздух над пламенем.

Однако горячительный напиток в крови защищал смелых путешественников от любого зла.

А окутанные чистой магией кулаки Аристона, подошвы сандалий Аристона, грязные ругательства Аристона с неким потусторонним эхом, а также плевки с безмолвным «Гинн» Медея отгоняли всю эту пьяную ерунду, сон одурманенного виноградным дистиллятом сознания.

В голове несколько раз возникали неприязненные образы нескольких мужчин, каких-то монстров, летающих черепов, светились межевые знаки с обрывками оберегов, куклы в традиционных одеждах, а также другая фантазма и маразма.

Медей посылал их сначала по матери, потом по языковой практике местных. Снулые рожи возвращались с занудной, пьяной назойливостью.

С какого-то момента плевки перестали работать: гады держались на расстоянии, посылали кошмары, вызывали вспышки душной, наведенной ненависти, громкие вопли менялись на вкрадчивый баритон — брось напарника, сядь, отдохни СДОХНИ СУКА, полежи, попей водички ТВАРЬ

Аристон навалился на плечо еще сильнее — стойкие галюны научились избегать его пинков также, как универсального харчкамёта Медея.

Тот сменил тактику: орал в ответ на ор, шептал грязные ругательства и предложения в ответ на шепот, бомбил мыслеобразами случайной омерзительной дряни: разок увиденным модным показом, толерантностью, отечественным автопромом, тварями из игр, школьным классом на экскурсии, некоторыми странами Средней Азии.

Когда твари сопротивлялись, переходили в наступление, посылали волны фантомной боли — он представлял, как мозгоедов наматывает на колеса Грузовик-кун, как их расстреливают дивизии ментов из сериалов про ментов, как про них снимает фильм самый любимый режиссер Фонда Кино, как их распиливают, вместо бабла, на бордюрах и немножко поребриках сказочного города Расчленинбурга…

Самых злостных он топил в воображаемом Ганге, прямо между плывущих трупов, фекалий и священных омовений местных.

После этого давление на мозг снижалось, уродливые пеньюары с намалеванными рожами корчились, исчезали кругами по воде, их место занимали новые любители полетов и ночнушек. И повторялось все, как встарь: ночь, ледяная рябь уродов, Аристон, коридор, фонарь.

Наставники все брели и брели, и брели сквозь пространство, время, вечность, здравый смысл. Они брели и пинались, дрались, качались, отхлебывали, падали, поднимались, плевались, иногда помогали друг другу, иногда блевали и подблевывали.

Было неожиданно весело. Мир расцветал, точно портрет в теплых цветах вклеили поверх тревожной сепии с потусторонним.

Медей понял, что уже давно тянет улыбку до ушей, а его глотка издает редкий, неуверенный, болезненно-искренний смешок, одинаково чуждый и ему, и отродью.

— Запе-вай! — вдруг сказал Аристон, когда сплюнул остатки, сморкнулся и вытер рот подолом своего же хитона.

Рядом особенно настырная клякса с глазами втекла в стену после того, как один наставник кинул в нее воспоминанием о песне про бетономешалку в засранном панк-клубе.

— БЕТОНОМЕШАЛКА!!! МЕШАЕТ БЕТО-ОН!!!

Призрак с инфернальными воплями задрожал, втянулся внутрь себя, словно белье внутри стиралки, а затем тихо лопнул пупырышком защитной пленки.

— А давай нашу, богатырскую, — Медей чуть не проиграл бой последнему слову и собственному языку, но его визави находился в той кондиции, когда мысль собутыльника улавливается с полуслова, полувзгляда, полужеста.

Он зашел с козырей, с во всех смыслах золотого фонда песен человечества, с

— Желтый снег! Па-а-д окном тво-им же-о-олтый, самый желтый, что я могу…

Аристон запомнил припев с первого раза, даже расчувствовался, когда понял, что песня про любовь и признание. Так они и горланили веселую чушь из памяти Медея, пока бестелесные уродцы не сгинули окончательно в дебрях их разума, а бесконечный коридор, наконец, не закончился хмурым каменным засовом.

Он нависал над сознанием душным ожиданием кошмара, злым, тихим шепотом интуиции, когда она назойливо дергает твое полное приключений тело за рукав, вцепляется до треска, тянет к выходу

Дверь с засовом не отличалась монументальностью, не выделялась среди других коридорных комнат материалом или отделкой. Дверь смутно чернела, пока впереди притягательно мерцало окно из прозрачной лазури кристалла, что использовали здесь вместо стекла.

Просто Медей в один момент понял: дальше нельзя. Понял это и Аристон. Никто из них не протрезвел от страха или предчувствия, они не стали осторожнее — лишь решили идти на поводу интуиции также, как до этого — на поводу у желаний.

Разом шагнули к странному входу с жутким каменным засовом и сквозняком из-под деревянного массива, Аристон коснулся рукой двери