Госпожа преподаватель и Белый Феникс (СИ) - Полански Марика

Зал дышал роскошью и показным благородством. Воздух был тяжёлым от смешения множества ароматов: дорогих сигар, изысканных парфюмов среди которых преобладали ароматы розы, фиалки и сандала, свежих цветов, украшавших каждый угол, и запаха воска. На небольшом подиуме в глубине зала струнный квартет исполнял изящные вальсы и полонезы, их мелодии, проникнутые ностальгией и величием.

Казалось, что в Академии собрался весь цвет общества, который можно было увидеть разве что на первой полосе «Вестника Велирии». Женщины были похожи на экзотических птичек или бабочек в своих изысканных бальных платьях. Шёлк и атлас, украшенные тончайшим кружевом, жемчугом, бисером и вышивкой, переливались в свете ламп. В причёски вплели живые цветы, перья. Мерцали заколки с самоцветами.

Мужчины же выглядели под стать женщинам. Большинство были облачены во фраки или сюртуков из тёмного сукна — чёрные или цвета «полуночного синего» — с шёлковыми или атласными лацканами. Белоснежные рубашки с накрахмаленными воротничками и манжетами выглядывали из-под безукоризненно сшитых сюртуков. На шеях — элегантные шейные платки. Некоторые считали своим долгом продемонстрировать тонкие цепочки карманных часов, выглядывающих из карманов жилетов.

Каждый жест, каждая улыбка, каждый разговор стали частью векового ритуала благотворительного вечера. Это было место не для искренности или открытости. Скорее, показной маскарад благородства и благодетельности, за которыми прятались неутолимая жажда власти и амбиций. И именно в этом мире, пропитанном душными условностями, мне следовало разыграть роль приличного до безобразия человека.

Стоило мне зайти в зал, как тотчас захотелось выйти. Несмотря на всю красочность и благородную, казало бы, цель, во всём чувствовался мерзкий привкус лицемерия и лживости. Ибо все хотят казаться лучше, чем они есть на самом деле. Само по себе это качество человеческой природы не было ни плохим, ни хорошим. В конце концов, мы все хотим, чтобы о нас говорили с восторгом и восхищением. Но когда приходится задабривать толстосумов для покупки необходимого оборудования и новых учебников или для ремонта обветшалого здания, которое по недоразумению или скупости чиновников признали пригодным для жизни и работы, подобные балы выглядят столь же убого, как портовый грузчик в одеяниях короля.

Я недовольно поёжилась в новом платье. Сшитое из тяжёлого чёрного шелка, оно было воплощением строгости и изысканности, так ценимых в высшем обществе. Конечно же, цвет был более подходящим для похорон, нежели для благотворительного вечера. Но плевать я хотела на все эти условности. Раз уж я была обязана явиться на бал, то выбор цвета, как и фасон, оставался за мной.

Корсет стянул талию так, что было трудно дышать. В таком особо сильно не побегаешь, зато он позволял держаться прямо, с гордо поднятой головой, как того требовал этикет. Высокий кружевной воротник, расшитый мельчайшими жемчужинами, поднимался почти до подбородка. Из чёрного кружева сшиты и узкие рукава. Юбка элегантно струилась до самого пола, создавая драматичный шлейф при каждом шаге. Одним словом, платье было не только красивым, но и чертовски неудобным и дорогим.

Однако пришлось раскошелиться не только на платье, но и на хорошего цирюльника, соорудившего из рыжей копны элегантную прическу с блестящими локонами, обрамлявших лицо. На украшения уже не хватило денег. Единственным украшением стали скромные жемчужные сережки и тонкая камея на шее, которая была больше оберегом, чем украшением.

От пристальных взглядов мне сделалось не по себе. Казалось, что присутствующие пытаются прощупать меня, не касаясь руками, и от этого чувства желание сбежать усилилось в стократ.

Поздоровавшись с парой коллег, я взяла у официанта у официанта бокал с вином и спряталась между резными колоннами, надеясь, что меня никто не найдёт до конца вечера. Напрасно. Видимо, Фицпатрик заметил меня, едва стоило мне зайти в зал. Вежливо распрощавшись с парой незнакомых мне толстопузов, он направился в мою сторону. На его гладко выбритом лице заиграла едва заметная, но весьма довольная улыбка.

— Госпожа де Вальдан, вы выглядите… очаровательно. Благодарю, что приняли моё приглашение.

На обращение «вы» я невольно скривилась. Весь этот официоз и неожиданная галантность вызывали то же чувство, что и кислая слива, — выглядит вполне созревшей, но как откусишь, так сразу же выплевышаешь.

— Благодарю, — вяло отозвалась я. — К чему такие церемонии Фиц?

Ректор приподнял бровь и чуть заметно усмехнулся.

— Я в самом деле искренне рад тебя видеть на балу. Вот только платье… — Он окинул меня оценивающим взглядом, от которого тотчас захотелось демонстративно закатить глаза. — Уж не слишком ли оно мрачное для сегодняшнего вечера?

— Для меня в самый раз. Честно говоря, я не горела желанием сюда приходить. Все эти званые вечера… Не выношу лицемерия.

— Без него никак. Везде есть свои условия, свои правила. Особенно если хочешь чего-то добиться. И особенно денег.

— И много благодетелей пришло на этот вечер? — с язвительностью спросила я.

— Предостаточно. Видишь, вон того толстяка с рыжей шевелюрой? — Он указал на господина, больше похожего на мешок картошки, которого по недоразумению обрядили в дорогой сюртук. На его необъятном брюхе висела золотая цепочка толщиной с мой указательный палец. — Это герцог Арли. Он является троюродным братом нашего короля. Или вон та матрона в жутко безвкусном платье с тремя павлиньими перьями в голове? Маркиза де Риньо, представительница одного из богатейших родов в Велантре. Её считают покровительницей науки и искусства. И таких представителей, которые вытирают носы пятисотрунтовыми банкнотами, здесь полный зал.

— Я так понимаю, что это и есть те самые киты, из которых нужно выжать излишки жира?

Фицпатрик засмеялся. Глядя на него, я невольно улыбнулась.

— Именно. Не люблю этого. Каждый раз чувствую себя нищим на паперти.

— Почему Академия, которая обучает специалистов, защищающая интересы этих… эм… граждан, вынуждена просить милостыню?

По лицу ректора пробежала тень досады. Он снял бокал вина с подноса проходившего мимо официанта и пожал плечами.

— Все хотят получить максимум выгоды при минимуме затрат. Людская жадность не более чем инстинкт самосохранения. И немножечко эгоизма. Всё берется от желания сохранить себя и приумножить уже имеющееся. И чтобы заставить человека расстаться с чем-то, его нужно убедить, что это необходимо.

— Вот как! — я незаметно поправила лиф платья. Правда, от Фицпатрика этот жест не ускользнул. — Я предлагаю тебе сделку.

— Я весь во внимании, — на его лице играла такая улыбка, что мне немедленно захотелось её стереть.

— Я сделаю так, что эти люди внесут огромные пожертвования в фонд Академии. Но ты подпишешь мое заявление на увольнение.

Ректор моментально помрачнел и отвёл взгляд в сторону. Похоже, сама мысль, что я могу покинуть заведение, больно ковырнула его. Но признаваться он не спешил.

— Миллионы рунтов в обмен на мою свободу, Фиц, — вкрадчиво произнесла я. — Мне и вправду очень тяжело работать в Академии.

— Хорошо, — тихо сказал он, медленно, словно подбирая каждое слово. — Хорошо. Но ты доработаешь этот год как полагается.

— Разумеется.

— Вполне возможно, речь простого преподавателя действительно заставит богатеев немного раскошелиться.

Ректор снова улыбнулся, однако в глазах застыли напряжение и серьезность, с которой он обычно отчитывал подчиненных. В этот момент к нам подошла секретарша, — Мили, кажется, — и сообщила, что Фицпатрику пора на сцену произносить речь.

Он ушёл, оставив меня в одиночестве. Впрочем, стоять между колоннами я не стала. Вместо этого направилась поближе к небольшому подиуму, чтобы не проталкиваться между гостями, когда ректор Мак-Вигель решит вызвать меня для речи, а заодно заприметила невысокие столики, за которыми сидели Велейна, госпожа Гроухман и мадам Шельман. Перед ними красовались журналы регистрации чеков, которые должны были оставить те, для кого собственно и организовывался бал. Правда, в прозрачных коробах, которые стояли на углах столов, красовались от силы три-четыре желтоватые бумажки с фамильными гербами.