Она увидела молчаливый вопрос в его глазах — недоумение воина, привыкшего доверять только силе мышц и остроте клинка, а не знаниям, запечатлённым на пыльном пергаменте.
— Ты же не думаешь, что все мои дни состояли из вышивания и сочинения стихов? — в её голосе прозвучала лёгкая, оборонительная насмешка.
Тишина в саду стала вдруг звенящей, напряжённой, будто воздух сгустился перед грозой. Казалось, даже птицы замолкли, затаив дыхание. Лу Синь смотрел на неё, и в его глазах не было ни привычной отстранённости стража, ни мимолётного интереса. Был лишь глубокий, бездонный, испытующий взгляд, который видел не титул, не образ, а самую суть.
— Кто ты? — спросил он.
Его голос был тихим, почти беззвучным, но эти два слова прозвучали громче любого крика. Они не были обвинением. Они были… поиском. Попыткой докопаться до истины, скрытой за слоями придворных условностей, странных слов и необъяснимых знаний.
Тан Лань словно окатило ледяной водой. Вся её лёгкость, вся её игривая маска, надетая для утреннего чаепития, мгновенно испарились. Она замерла, чувствуя, как кровь отхлынула от лица. Её пальцы судорожно сжали складки платья.
— Тан Лань, — тихо, почти машинально, ответила она, и голос её прозвучал неуверенно, словно она и сама впервые задумалась над этим. — Первая госпожа… — добавила она, но это уже звучало как слабая, ничего не значащая формальность.
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых читался немой вопрос и лёгкая паника. Он спрашивал не о имени. Он спрашивал о том, что скрывалось под ним. О той, что тосковала по «кофе», что читала запретные трактаты, что в момент смертельной опасности вспомнила древний символ.
Он видел трещины в её фасаде. И теперь спрашивал, что за ними.
Она не знала, что ответить. Признаться? Сказать, что она — чужая в этом теле, призрак из другого времени, застрявший в золотой клетке? Это звучало бы как безумие. Солгать? Но после всего, что между ними произошло, после его молчаливой преданности, лгать казалось кощунством.
И потому она просто сидела, беззащитная и оголённая перед его взглядом, пытаясь найти в себе ответ на самый простой и самый сложный вопрос в мире.
И тут словно ураган, ворвалась Шао Эрси. Служанка, запыхавшись так, что, казалось, вот-вот испустит дух, едва не влетела в чайный столик. Лицо ее пылало, одежда была в легком беспорядке, а грудь вздымалась так, будто она только что одолела не одну горную вершину, а не просто пробежала через пол-дворца.
— Срочное уведомление из Императорского дворца.
Тан Лань, не спеша отпивая свой ароматный чай, лишь слегка скосила взгляд на перепуганную служанку.
— Даа… — протянула она, ставя чашечку на блюдце с тихим звоном. — Жаль, что еще sms не изобрели. Не пришлось бы бегать, сбивая ноги слуг.
Эрси, все еще пытаясь отдышаться, уставилась на госпожу с выражением полнейшего недоумения. Ее мозг, и так перегруженный срочностью новостей, окончательно застыл на этом странном слове.
— Эс… эсэмэс? — прохрипела она, моргая глазами. Казалось, она вот-вот попытается потрогать лоб госпоже, не жар ли у нее.
Тан Лань не удержалась от легкой улыбки, подняв рукав, чтобы скрыть ее.
— Ага, — кивнула она, словно объясняя самое простое в мире. — Это когда написал письмо, а оно — бух! — она щелкнула пальцами прямо над чайником, отчего тот чуть не подпрыгнул, — и в это же мгновение уже лежит у получателя на столе. Куда удобнее, правда?
— Колдовство какое-то.
— Ну да, — хихикнула тан Лань, но тут жеулыбка исчезла. Взгляд упал на фигуру Лу Синя, который, как тень, стоял на краю садовой дорожки. Его лицо было привычно непроницаемо, но брови были едва заметно приподняты.
«Вот болтушка! Опять язык мой вперед ума бежит!» — мысленно выругала себя Тан Лань. Ее глаза расширились. Она резко подняла изящную руку и прикрыла ею рот, легонько похлопывая по губам кончиками пальцев.
Эрси замерла, переводя взгляд с принцессы на стража и обратно. Срочное донесение из дворца внезапно показалось ей куда менее странным, чем то, что происходило в этом саду. Она даже забыла, зачем прибежала.
— Ах, да! — воскликнула Эрси, будто поймав за хвост ускользающую мысль, и торопливо протянула письмо.
Тан Лань приняла послание, ее глаза забегали по строкам изящной каллиграфии. Губы шевелились беззвучно, пока она не произнесла вслух ключевую фразу:
— «…иметь честь сообщить, что через две недели состоится торжественная церемония бракосочетания её высочества принцессы Тан Сяофэн и господина Шэнь Юя…»
Мысленный поток тек плавно, и следующая фраза вырвалась у неё сама собой, тихо, но совершенно отчётливо, словно философское резюме:
— Ну что ж… Счастья молодым. Желаю нарожать кучу ушастеньких и носатеньких принцев.
В саду повисла оглушительная тишина, которую можно было резать нефритовым ножом. Даже ветерок в сливовых ветвях замер. Эрси ахнула, прикрыв рот рукой, и ее глаза стали круглыми, как монеты удачи. А из-за спины Тан Лань донёсся странный, подавленный звук — нечто среднее между хрипом, кашлем и клокотанием. Будто Лу Синь, ее непробиваемый страж, внезапно подавился собственным смехом, пытаясь сдержать его ценой нечеловеческого усилия. Его каменное лицо дрогнуло, плечи слегка содрогнулись, и он сделал вид, что яростно прочищает горло, отвернувшись к ближайшему сливовому дереву.
Тан Лань заморгала с частотой колибри. Ой. Я это вслух сказала.
Глава 57
Тан Лань сидела на резной скамейке в заснеженном саду, делая вид, что наблюдает за игрой лунного света на инее, украсившем ветви сосен. Серебристый свет дробился в ледяных кристаллах, словно рассыпавшиеся самоцветы, а воздух был чист, звонок и обжигающе холоден. Но её взгляд, будто предатель-невод, раз за разом выуживал из сумрака неподвижную фигуру Лу Синя. Его поза была безупречна, как у высеченной из тёмного нефрита статуи — спокойная, собранная, отрешённая. Лицо, освещённое призрачным светом луны, казалось безжизненной маской.
И в это же мгновение в её груди бушевала настоящая буря, противостоящая внешнему спокойствию.
Она ловила себя на том, что рассматривает резкую линию его скулы, твёрдый, словно выточенный из гранита подбородок, упрямую складку в уголках губ, хранящую молчание о всех невысказанных словах. Воспоминания накатывали волной: как его рука, сильная и уверенная, ловко поставила её опрокидывающееся кресло, не дав ей упасть.
И самое яркое, самое запретное — тот миг в саду. Как она, обезумев от горя и леденящего одиночества, прильнула к нему. Как обняла, вцепившись в грубую ткань его одежды, чувствуя под щекой холод металлических лат и скрытое под ними твёрдое, живое тепло. Как он… не оттолкнул её. Не отшатнулся. Как в минуты слабости и пьяного забытья, он уложил её спать, и тот поцелуй — мимолётный, почти невесомый, лишь лёгкое прикосновение губ, словно падение снежинки, что тает, едва коснувшись кожи.
Жаркая волна стыда и смущения накатила на неё с новой силой, заставив сжаться внутри. Это недопустимо. Непозволительно. Безумие! Нас обоих могут казнить за такое. Меня — «чёрную вдову», дважды обручённую со смертью… его — верного стража, нарушившего обет.
В душе Тан Лань клубился самый настоящий хаос. Помимо страха перед законом и молвой, её терзала куда более глубокая, экзистенциальная тревога.
Она сжала пальцы на коленях, чувствуя, как холод камня проникает сквозь тонкую шелковую ткань. Кто я такая? — этот вопрос жужжал в её сознании назойливой пчелой. Пришелец. Чужестранка. Душа, заблудившаяся во времени. Её настоящее «я» родилось в мире, где летали железные птицы, а люди общались через мерцающие экраны. Мире, который для Лу Синя был бы немыслимой, пугающей сказкой.
Он — порождение этого времени. Его душа высечена из его законов, его суровой поэзии и непоколебимой верности. Каждая черта его лица, каждый жест дышали подлинностью, которой ей самой так не хватало. Она же была актрисой, играющей роль в чужой пьесе, с грехом пополам заучившей слова и движения.
