Магия, кофе и мортидо наставника Медея. Дилогия (СИ) - Ютин Макар

Существо глумливо улыбалось им из‑за припотолочного сумрака – его пасть могла проглотить любого из них целиком, а треугольные акульи зубы гнездились в ней копейным частоколом. Даже перегоревших, уставших бояться соискателей передернуло на этом зрелище.

А еще, наставник Медей зачем‑то обрядил его в женский хитон и грубо размалевал морду косметикой – так отвратительно, как не смогли бы даже криворукие падшие женщины из захолустья. Весь вид гиганта вызывал страх пополам с омерзением, стойким желанием сделать вид, что настолько отвратительной мерзости никогда не существовало.

Очевидно, что нужно пройти у него под сложенными кольцом руками. Все трое понимали – это лишь уродливая иллюзия, но их все равно передергивало, а ноги никак не могли сделать первый шаг.

– Он забрал у меня все, – прошептала пересушенными, израненными губами Мимоза, – беззаботность, веру в лучшее, безопасность, чистые руки без крови на них, наслаждение ночной прохладой, уют старых зданий, веру в мир… А теперь отнял последнее – чувство прекрасного. Наставник Медей – самый гнусный, самый безобразный изверг из всех, когда‑либо ходивших по земле…

Они все же смогли найти в себе силы сделать последний шаг вперед. Атлант ничего им не сделал: не атаковал, не, о Боги, не шептал, не пытался укусить, сказать что‑то, вообще пошевелиться или среагировать на их действия. Поэтому они пошли смелее, дернули за дверь, после чего

Арна вышла наружу.

– О, благослови великий Гелиос солнечный свет! О, Геката Указующая, о Гермес Эрмий! – она почувствовала, как по ее щекам бегут счастливые, благостные слезы.

Дева Бендида упала на колени, а лабиринт высился за ее спиной мрачным, безжизненным склепом, входом в подземное царство, юдолью величайших мучений и неизбывной скорби. Напоминанием о проклятой земле порочных фантасий, о безумном шепоте, о первой отнятой, пусть и чужими руками, жизни. И о беспримерном мужестве, пире Духа, торжестве праведности и справедливости.

Воистину, это самое безжалостное, самое концентрированное Испытание Храбрости, которое только можно придумать. Будь же проклят их наставник, он, его предки и потомки!!!

– Вставай, подруга! – Арна сморгнула слезы от солнечного света, подняла голову от такой красивой, такой ЖИВОЙ, такой приятной земли, отвлеклась от пьянящего аромата мелких луговых трав.

Одна из ранее выступивших девушек протягивала ей руку. Она выглядела осунувшейся, немного мрачной и усталой, однако никак не сломленной, потерянной или сдавшейся.

– Тебе станет легче, вот увидишь, – ах, какая у ЖИВЫХ людей красивая мимика лица – без печати смерти, порока, желания причинить боль.

Арна едва не расплакалась от облегчения и благодарности. Она жадно разглядывала изможденную, вымученную улыбку спутницы. Так, словно никогда не видела ничего прекраснее. Она вцепилась в протянутую ладонь и блаженно двигала пальцами, ощущая, как ходит под ними чужая, гипнотически мягкая плоть. Ах, человеческое прикосновение. И рука – теплая. Не холодная, как все вокруг в Лабиринте. Она оглянулась в поисках остальных. Ее товарищам уже помогали другие прошедшие. Отлично…

– О, великая врачевательница!.. – Арна снова скосила глаза вбок, теперь уже более осмысленно.

Там, перед САМОЙ девой Эскулап распростерлась рыжая Мимоза. Она успела подползти к полубогу на коленях и сейчас обнимала ее за талию и рыдала куда‑то в район груди. «Великая врачевательница» стояла с опущенными руками и раздраженно‑покорным выражением лица, взгляд устремлен к небесам – в нем смирение, скука, ожидание: когда, наконец, закончится очередная истерика.

Две девушки со сцепленными ладонями молча смотрели на это представление, пока всхлипы Мимозы не стали утихать, а прекрасная дева в уникальном, очень необычном и красивом наряде, не стала произносить заклинания божественных гимнов. Деве Эскулап потребовалось меньше минуты, чтобы чужие раны затянулись прямо на глазах.

Рука Мимозы встала на место – новенькая, с тонкими полосками розовой кожи вместо ожидаемых шрамов; ногти выросли заново; часть вырванных в минуты отчаяния клоков волос отросла кудрявыми локонами, колтуны исчезли, волосы напружинились, налились изначальным блеском, ранки на голове затянулись. С лица ушло загнанное, отчаянное выражение, оно смягчилось и потеплело, словно уродливый глиняный кувшин, в который Боги вдохнули красоту и жизнь.

Арна и сама ощутила, как ее охватывает ломкое золотое сияние. Заклинание полубога подействовало на всех троих. Ужас, боль, надлом, подозрение – все это опало красными листьями поздней осени. Не исчезло насовсем, нет, лишь осело в душе неприятным, но не особо заметным осадком. Милосердная магия Эскулап убрала львиную долю последствий.

Жаль, не все, для этого пришлось бы стереть память. И все же Арна успокоилась до такой степени, что вновь стала чувствовать в себе ростки энтузиазма, недовольства, обиды… Всех тех второстепенных эмоций, ощущением которых организм пожертвовал в угоду низменным порывам загнанной в тенеты страха души.

Тем не менее, дева Бендида все равно чувствовала себя гораздо взрослее, чем до лабиринта. И это ощущение потери остатков детства не могла убрать даже гениальная врачевательница.

Арна отвернулась от прекрасного лика девы Эскулап, вздохнула, воспользовалась чужой ладонью, чтобы подняться на ноги.

– Спасибо, добрая дева, мое имя…

– Арна Бендида. Ага, я знаю. Запомнила всех лептосомов, как я, – пояснила она в ответ на вопросительный взгляд, – все равно будем жить в одном ойкосе. Меня зовут Доркас. Доркас ветви Дриопа, я из племени сагенейских дриад.

Арна и сама об этом догадалась. Трудно не заподозрить в собеседнице природную разновидность нимфы, когда вся ее кожа покрыта тончайшей светло‑коричневой шерсткой, как у трепетной лани, ушки принадлежат скорее олененку, чем человеку, а на макушке, среди буйной копны гипнотически мягких волос цвета темного каштана, торчат маленькие, рудиментарные рожки.

Ей нестерпимо захотелось погладить новую знакомую по шерстке или по волосам, или потереться щекой о чужой пушок на открытом животике, или поцеловать ее в щеку, вдохнуть носом

Только усталость и терапия гениальной полубога помогла самоконтролю одержать тяжелую победу над потребностью в красоте и человеческом тепле.

– А почему ты, ну, решила встретить… – она покраснела от стыда, при виде прекрасной нимфы перед такой замызганной девой, как она, прокляла себя за неожиданное косноязычие, но дриада не обратила на это никакого внимания:

– Потому что никто, слышишь, никто не должен проходить через этот богопротивный Лабиринт! Это место нужно уничтожить, котлован залить известью, а землю вокруг засыпать солью! – неожиданно резко выдала она.

Рядом пренебрежительно хмыкнул первопроходец – Кейс великой фамилии Гераклид.

– Да! Никто! – она вызывающе уставилась на парня, но тот лишь пожал плечами и отвернулся.

Кажется, Лабиринт выпил из него больше сил, чем гордец из великого рода готов был признать: выглядел он, как после кровавой лихорадки. Даже его мышцы, казалось, съежились, потеряли упругость.

– Ладно, а теперь рассказывай, как вы проходили Лабиринт, – дриада стала нетерпеливо дергать ногой, точно серна – копытом, – потом каждый из нас поделится историей в ответ.

– Что рассказывать?.. – моргнула Арна.

Меньше всего ей хотелось опять вспоминать прошедшее в недрах проклятой всеми Богами клоаки.

– Что тебя возмутило больше всего, что испугало, где ты почти провалилась, ну и все такое, – личико дриады с миленьким оленьим носиком‑кнопкой светилось нездоровым, болезненным любопытством.

Арна уже готовилась ответить отказом, как позади нее вдруг разгорелись возмущенные вопли и громкие голоса временных товарищей. Больше всего старалась Мимоза, ее крики перекрывали все остальные звуки. Но и Ксантипп временами поддакивал и блеял нечто возмущенно‑неопределенное.

Дева Бендида сначала удивленно, неодобрительно покосилась на своих временных товарищей, но потом вдруг сама обнаружила, как на место усталости, отрицания, затупленного безразличия приходит возмущение, злость…