Рыцарь Спиркреста (ЛП) - Рид Аврора

Это интересно. Я думал, что она уже почти забыла о нашей мимолетной дружбе в девятом классе, что она осталась в прошлом вместе со своими пятнистыми щеками и неловкими ногами. Но, похоже, это не совсем так.

Я вижу, что это то, что есть: маленькая ниточка, которую я искал.

Что-то, за что я могу потянуть, чтобы развязать тугой узел, которым является Софи. Софи — это такой узел, который даже ножом не разрубишь, настолько плотно она завязана, полностью замкнута на себе. Но это то, за что можно ухватиться, то, за что можно потянуть.

Вот только сегодня не тот день, сейчас не то время. К этому надо подходить осторожно, тактически. Теперь есть новое поле боя, на котором мне предстоит встретиться с Софи, и я не собираюсь появляться на нем неподготовленным.

— Похоже, ты научилась на своих ошибках, — говорю я, наблюдая за ней. — В отличие от нашего бедного мальчика Гамлета.

— Ты не можешь учиться на своих ошибках, если они не имеют последствий, — отвечает она.

На этот раз оскорбление еще более тонко завуалировано. Но сейчас я не чувствую ни злости, ни обиды. Мне даже нравится этот внезапный акт агрессии. Со стороны Софи это выглядит почти интимно. Как будто она наносит мне удар, но для этого ей нужно быть в моих объятиях.

— Позволь мне обязательно записать это, — мило говорю я. — Это была бы потрясающая фраза для эссе. Мистер Хаутон был бы очень впечатлен.

— Он, наверное, будет еще больше впечатлен, если ты запишешь то, чему он тебя действительно учил.

— Я пас, спасибо. — Я заканчиваю писать свою записку и снова смотрю на нее. — Я с большим удовольствием послушаю, как ты рассказываешь о Шекспире.

— Да, потому что я гораздо лучше, чем учитель с оксфордским образованием и профессиональной подготовкой.

Я медленно улыбаюсь ей. — Мистер Хоутон скучен. Ты делаешь Гамлета сексуальным.

Ее щеки слегка розовеют, но она продолжает говорить своим холодным, сухим тоном. — Что ты можешь найти сексуального в безумии и самоубийстве?

— Не знаю, Саттон. Слушая, как ты говоришь о сосании меда, я определенно немного напрягся.

Наконец, фасад трескается.

Ее рот открывается. Темный, неровный румянец разливается по ее щекам.

— И на этой ноте, — говорит она, вставая и беря пальто с табурета рядом с собой. — Твои два часа истекли, и я ухожу.

— Так скоро, Саттон? — Я с весельем наблюдаю за тем, как она обматывает шарф вокруг горла и застегивает пальто на все пуговицы. Я бросаю взгляд на ее одежду, позволяя себе представить, как я буду стягивать ее с нее. — А ты не собираешься поехать со мной в школу на такси?

— Я лучше пойду пешком, — говорит она, взваливая на плечи свой рюкзак. — Мне нужен свежий воздух.

— Мне тоже! — восклицаю я, вскакивая на ноги. Я не вру, хотя свежий воздух мне нужен, наверное, совсем по другим причинам, чем ей. Но теперь, когда она уходит, я не могу заставить себя отпустить ее — я хочу большего. — Я пойду с тобой.

— Я так не думаю. — Она берет с кухонного острова самую толстую брошюру и бросает ее мне. — Тебе нужно закончить работу над этим, пока ты не забыл все то, о чем я тебе сегодня говорила. Не трать мое время.

— Черт! — Я бросаю взгляд на буклет. — Разве я не могу сделать это позже?

— Ты знаешь, что не сделаешь. Делай, или я не появлюсь на следующей неделе.

Я вздыхаю и опускаюсь на табуретку. — Ради всего святого, ладно! Ты хуже, чем мистер Хаутон.

— Во что бы то ни стало, возвращайся к нему. Я тебя не остановлю. — Она коротко машет мне рукой. — Не провожай, я сама дойду.

Она выходит из кухни, и я кричу ей вслед: — Это мне наказание за то, что я сказал, что ты меня напрягла?

Единственный ответ, который я получаю, это звук захлопывающейся входной двери.

После ее ухода я все еще возбужден, и мне ничего не остается, как гладить себя, мысленно представляя, как Софи сосет мед с моего члена.

Проклятая звезда

Софи

Библиотека Спиркрест — мое любимое место во всем кампусе. Я люблю ее больше, чем коридор из осин и тополей, ведущий к астротурфу и теннисным кортам, больше, чем строгий учебный корпус, больше, чем викторианскую оранжерею на территории младшей школы.

Библиотека здесь имеет собственное здание, спрятанное от посторонних глаз за щитом из древних дубов и усталых ив. Внутри — отполированная годами деревянная обшивка, окна в форме гробниц и бронзовые перила. Три стеклянных купола венчают потолок, в их центрах висят огромные бронзовые светильники. Среди книжных полок стоят длинные письменные столы с зелеными банковскими лампами.

В воздухе витает запах кожи и старой бумаги. Царит умиротворяющая, довольная тишина. Это своего рода оазис в Спиркресте. Даже самые несносные дети, войдя в библиотеку, чувствуют ее освящение.

Поскольку зимние экзамены по многим предметам уже начались, я не единственная, кто решил провести свой выходной в библиотеке. Забившись в уголок секции современной истории, я сижу напротив Одри, которая тоже изучает историю.

Мы по очереди держим в руках тетради и расспрашиваем друг друга о Сталине.

За окном наступает ночь. Мягкий золотой свет и зеленые лампы сдерживают темноту. Ледяная морось стучит по окнам и куполам, звук наполняет воздух, как статическое электричество. После нескольких часов, проведенных за перечислением дат и подробностей сталинских злодеяний, мы делаем столь необходимый для психического здоровья перерыв.

Одри достает из сумки термос и наливает в две жестяные кружки чай.

— Как ты думаешь, у него действительно были добрые намерения? — спрашивает Одри, передавая мне чашку. спрашивает Одри, передавая мне чашку.

Я упираю подбородок в ладонь и задумчиво смотрю на темно-янтарный чай и поднимающийся от него пар. — Даже если и были… разве это имеет значение?

— Думаю, да, — говорит Одри. — Думаю, я бы больше уважала человека, если бы он делал что-то плохое с намерением сделать что-то хорошее. А ты бы не стала?

— Не думаю, что стала бы. Твои намерения не могут повлиять на других, но ваши действия могут. Я думаю, если бы кто-то сделал что-то плохое, мне было бы наплевать на его намерения. — Я приподнял бровь. — Особенно если речь идет об убийстве миллионов людей.

— То есть, наверное, это справедливо, и я не говорю, что эти убийства были бы оправданы, даже если бы у него были намерения. Но это сделало бы его немного другим человеком.

Я пытаюсь сделать глоток чая, но он все еще слишком горячий, чтобы пить. — Не для меня.

Одри смеется. — Для тебя все так черно-бело, Соф. Мне это даже нравится в тебе. Я всегда знаю, в каком положении я с тобой нахожусь.

Я тоже смеюсь. Скрестив руки на столе, я прижимаюсь к ним щекой и закрываю глаза. — Как ты думаешь, я слишком осуждаю тебя?

Одри отвечает не сразу, и я понимаю, что ей нужно подумать.

— Нет, не осуждаю, — говорит она в конце концов. — Скорее… у тебя большие ожидания от других. Как ты думаешь, люди считают тебя осуждающей?

— Нет. Но Эван считает, что именно по этой причине у меня не так много друзей.

Одри насмехается.

— Что он может знать? Он не узнает настоящую дружбу, если она ударит его по лицу. Молодые Короли — не друзья, они больше похожи на бандитов-подростков.

Я смеюсь, искренне забавляясь этой картиной.

— Он сказал, что я установила слишком высокую планку искренности, — добавляю я после минутного молчания.

— И что с того? Молодец, что не окружаешь себя фальшивыми друзьями. С каких пор ты вообще общаешься с Эваном? Я думала, ты работаешь в кафе, а не занимаешься с ним.

— Работала, но он заставил меня остановиться, чтобы я могла подготовить его к экзамену по литературе.

Одри наклонилась вперед. — Что? Ты мне не сказала.

Я опираюсь подбородком на руки, чтобы посмотреть на нее как следует. — Я занимаюсь этим только с прошлой недели.

— С каких пор его вообще волнует экзамен по литературе?