Искупленные грешники (ЛП) - Скетчер Сомма

Блёстки на розовых ботинках и кружевные носки пульсируют в зоне видимости, то расплываясь, то проступая чётче.

Боже. Так много розового.

– О боже! Что случилось?

Ха.

Я моргнул, вот что, блять, случилось.

Правило второе: Будь то враг, семья или друг, Злодей никогда не моргает.

Он выдумал это правило с потолка, в панике, после того как впервые выстрелил в меня. Он клялся, что сделал это лишь чтобы показать мне, каково это, но даже в одиннадцать лет я понимал, что у ублюдка просто кривые руки.

Правило третье последовало всего девять часов спустя, когда я приходил в себя под ярким светом ламп во временной операционной: Самые могущественные злодеи так же нелюбимы, как и недосягаемы.

Я так же нелюбим, как и недосягаем.

Так почему, чёрт возьми, она сейчас трогает меня?

Её нежные пальцы жгут моё плечо. Ответить насилием – моя укоренившаяся реакция, и я резко выбрасываю руку, чтобы сбросить её.

– Отъебись, – рычу я.

Но я был вдвойне глуп, потому что теперь небо ускользает. Я падаю вперёд, прямо в объятия Дьявола.

Но земля ловит меня, потому что «ещё не время».

Своим сладким голосом она снова взывает к Богу. Моя щека царапается о гравий, и вдруг я оказываюсь на спине, а она – вот она.

Чёрт. Может, она и вправду ангел. Потому что, клянусь, уличный фонарь над нами не был таким ярким, пока она не опустилась под него на колени. Теперь его свет ложится, подчеркивая изгибы её личика в форме сердца, и отражается в её широких голубых глазах, как солнечный зайчик на воде. Он скользит по её золотой чёлке, сверкает на веках и проводит прямую линию от переносицы до чёткой дуги её лука Купидона.

Нет. Так смерть не должна выглядеть. Я должен умереть во тьме, а не под её светом, и последнее, чего я хочу, – чтобы меня видели таким. Запомнили таким. Слабым и жалким, лежащим в гребаной грязи и истекающим кровью.

Но земля слишком удобна, а моя челюсть слишком тяжела, чтобы снова сказать ей «отъебись». Всё, что я могу, – это из последних сил держать глаза открытыми и следить за каждым её движением.

Её взгляд прикован к моему животу, широко раскрытый и неверующий.

– Это кровь?

– Нет, это кетчуп, – выдавливаю я.

– Это выглядит болезненно.

– Без, блять, шуток.

Она согласно кивает, игнорируя мой сарказм. Прикусив кончик среднего пальца, она стаскивает розовую перчатку.

– Не паникуйте, я сейчас вызову помощь.

Пытаться позвонить кому–либо бесполезно, но также бесполезен и мой голосовой аппарат, так что я лишь наблюдаю, как она засовывает руку в карман пальто и достает телефон. Как и всё остальное в ней, он нелепо розовый, как и полдюжины брелоков, прицепленных к нему. Они звенят и гремят, словно мамины ветряные колокольцы на заднем крыльце, пока она яростно вбивает пароль.

– Тут нет сигнала, – удается мне наконец выдохнуть после нескольких попыток. – Просто уходи.

Она смотрит на экран, потом на меня, и снова на экран. Крошечная морщинка прорезает ее лоб.

– Черт. Ну, там есть телефонная будка. У вас есть монетки?

– Она. Не. Работает.

– Что?

К черту это, я трачу слишком много времени. Нужно перейти дорогу. Я нащупываю землю рядом с собой и пытаюсь оттолкнуться, чтобы сесть. Острая, режущая боль пронзает все тело, и я снова падаю на асфальт.

– Эй, вам нужно лежать смирно…

Я снова рычу на нее, чтобы она ушла, но звук вырывается таким хриплым бульканьем, что она отскакивает на ноги.

– Черт, черт, черт, – хнычет она, и на мгновение ее самообладание дает трещину. Затем она расправляет плечи и глубоко вдыхает. – Хорошо, ждите здесь.

Как будто у меня есть куда идти. Свет следует за ней до середины дороги. Мои глаза тоже следуют за ней, наблюдая, как она мечется слева направо и обратно, одной рукой придерживая сумку на плече, а другой поднимая телефон к небу.

Переводя дух, я пытаюсь понять ее.

Может, Бог послал её в качестве жестокой шутки. Последнего намёка на то, каким я мог бы стать, родись я Анджело или Рафом. Но я тут же отбрасываю эту мысль, ведь Он не настолько глуп, чтобы посылать такую, как она, такому, как я. Он бы не рискнул.

Так что, если она не из другого мира, какого чёрта она делает в этом, идя по тёмной дороге одна посреди ночи?

Любопытство и тонкая полоска раздражения сплетаются с болью, но я игнорирую их. У меня нет ни времени, ни сил копать глубже. Ей нужно уйти, а мне – двигаться дальше.

С тяжёлым выдохом я перекатываюсь на бок. Сжимаю руки в кулаки, упираюсь в землю и пытаюсь подтянуться вперёд на костяшках. Если не могу идти – поползу к церкви. А если не могу ползти – буду, блять, катиться. Что угодно, лишь бы предупредить братьев.

Она подбегает и слегка бьёт меня носком ботинка в грудь.

– Боже! – перестань двигаться! Ты только сделаешь хуже!

Я смотрю на неё, проверяя, шутит ли она, как вообще может быть хуже? Но отвлекаюсь на телефон, прижатый плашмя к её лбу.

Что, чёрт возьми, она делает?

Видимо, мой взгляд задал этот вопрос за меня, потому что она срывается в путаные объяснения.

– Если нет сигнала, можно приложить телефон к голове, и он волшебным образом поймает сеть. Не спрашивай, как это работает, я просто видела это в Инстаграме… о, Боже.

И снова она взывает к Богу. Но я уже откинулся на спину и вижу, что небо за фонарём пусто.

Теперь она не парит, а топает и побрякивает брелоками, затем опускается на колени рядом со мной, шепча на ветру пустые обещания.

– Хорошо. С тобой всё будет хорошо. Сейчас посмотрим… – Она снимает с плеча огромную сумку и выворачивает её. Содержимое вываливается вокруг, и она начинает рыться в этой куче. – Так, нам нужно что–то, чтобы остановить кровь, вот и всё. – Она поднимает с кучи тюбик и рассматривает его при свете. – Клей для ресниц? Нет, не выдержит. Ладно… – Другой маленький пакетик поблёскивает под светом. – У меня есть пластыри, но они для, типа, волдырей и порезов, а не для… – Её взгляд скользит по моему животу.

– Ножевое, – хриплю я.

Она замирает, и на долю секунды страх проступает в её чертах, но, когда её глаза поднимаются по моему торсу и встречаются с моими, её выражение меняется, и мне это чертовски не нравится.

Я привык, что на меня смотрят со страхом. Это знакомо и даже утешительно. Самая больная часть меня даже наслаждается этим. Но теперь в её глазах та же жалость, что была у моей мамы каждый раз, когда она смотрела, как я на рассвете бреду по подъездной дорожке.

– Кто это с тобой сделал? – шепчет она.

Мама тоже всегда меня об этом спрашивала. И, как тогда, голос отца скребёт меня изнутри.

Правило четвертое: Что было в темноте, остается в темноте.

Но, как и с моей мамой, молчание её не удовлетворяет.

– Как он выглядел? – не унимается она. – Или она, – быстро поправляется она, прикрывая рот рукой. – Простите, это было так сексистски с моей стороны. Вы бы узнали их, если бы снова увидели? Если он или она всё ещё на свободе, нам нужно немедленно сообщить в полицию, чтобы они поймали преступника. Можете описать его мне?

Во мне поднимается раздражение, и оно болит сильнее, чем рана, разрывающая меня надвое.

– Уходи, – бормочу я. Я никогда не просил дважды, не то что чертовы три раза. Я начинаю звучать как заезженная пластинка.

Но она даже не слушает, не то что не собирается убираться. Вместо этого она снова начинает бормотать себе под нос, поднимая предметы и бросая их обратно. Промыть, повторить.

Я стискиваю зубы и зажмуриваюсь. Голос, который ещё несколько минут назад казался таким сладким, теперь действует на нервы.

Видимо, мой отец был чертовски прав с пятым правилом: Злодей никогда не умрёт мирно во сне.

Я всегда думал, что это значит, что меня запытают до смерти, а не что я буду медленно истекать кровью в море косметики под пристальным взглядом надоедливого ангела.

– Эй, не закрывай глаза, – требует она. – Ты должен оставаться со мной, хорошо?