Искупленные грешники (ЛП) - Скетчер Сомма

Рен и Дэвид, Дэвид и Рен.

И в тот же миг тепло в моем животе остывает, а мир за розовыми очками тускнеет, становясь серым.

Я киваю, улыбаюсь и бормочу что–то о том, что это милое имя. Так и положено реагировать, когда человек представляется. И оно действительно неплохое. Просто это не имя Того Самого.

Да и звучит не так красиво, как Рен и Габ.

Меня пронзает током, и я мысленно ругаю себя за то, что вообще осмелилась об этом подумать.

Дэвид просит еще вина. Я наливаю его, вежливо смеюсь и поддерживаю светскую беседу, но мое сердце уже выключилось. А голова занята мыслями о венах на бицепсах и суровых командах.

Разговор вскоре затухает, и когда он возвращается к друзьям, ночные звуки снова вступают в свои права. Пьяные анекдоты то накатывают, то отступают; дождь пробивается сквозь щель в крыше и хлюпает в ведро в углу. «Top of the World» в миллионный раз шипит из музыкального автомата. Этот здоровенный агрегат старый, как сам бар. Несколько месяцев назад один из местных в пьяной ярости ударил по нему, и с тех пор он играет только эту песню. У Эдди нет в бюджете денег на замену.

– Ты еще здесь. А я уж думала, ты умчалась в закат. – Тейси усмехается, когда я подхожу, и лениво тасует игральные карты. – Что случилось?

Случился урок номер два. Но вслух я говорю:

– Его зовут Дэвид.

– О боже, что за ужас.

Я игнорирую ее сарказм.

– Ну и ладно. Я привыкла к разочарованиям. – Я с драматизмом вздыхаю и принимаюсь вытирать тряпкой круги от стаканов и свои глупые мечты. – Да и вообще, для завязки романтической истории не хватило искры. Если Тот Самый не врежется в меня в кофейне, не прольет американо на мое платье и не станет неловко тереть мою грудь салфеткой, то он мне не нужен.

– Рен. – Рори кладет карты на стол. – То, что я сейчас скажу, продиктовано заботой. – Она глубоко вздыхает. – Тебе нужно начать ходить на свидания.

Я закатываю глаза. Снова начинается. Клянусь, мы говорили об этом чаще, чем я завивала волосы.

– И я начну. Когда встречу Того Самого.

Она кладет свою теплую руку на мою.

– Но, чтобы встретить Того Самого, придется пройти через толпу.

Тейси кивает в знак согласия, и на ее лице впервые нет и тени сарказма. Мой взгляд прикован к обручальному кольцу Рори. Оно подмигивает мне, словно дразня.

– Ну, ты–то так не делала. Ты встретила Анджело, и на этом все было кончено. Ваши пальцы соприкоснулись, посыпались искры, и теперь ты живешь со своим Принцем долго и счастливо. – Я фыркаю, внезапно чувствуя себя защищающейся. – И теперь живешь в таком огромном доме, что без компаса в нем не разберешься.

Рори бросает на Тейси красноречивый взгляд, и та хватает меня за другую руку, подхватывая разговор.

– Да, но Рори – простушка. Ее история – это путь из грязи в князи. А ты, ты уже принцесса! И знаешь, что принцессы делают?

– Сидят в башне из слоновой кости, расчесывают свои длинные белокурые волосы и ждут, когда Рыцарь в Сияющих Доспехах придет их спасать?

Рори смеется.

– Нет, не та принцесса. Другая. Та, которой пришлось перецеловать кучу лягушек, прежде чем она встретила своего принца.

Я прикусываю нижнюю губу, и у меня в животе все сжимается. Я–то знаю, что они правы. Хотя пытками меня не заставить в этом признаться. Должно быть, я единственная двадцатиоднолетняя девушка на планете, которая ни разу не была на свидании, не говоря уж о поцелуях.

Они не понимают, что я не могу бегать повсюду и целовать лягушек в поисках принца.

Потому что я на собственном горьком опыте убедилась: я устроена так, что не в состоянии отличить одного от другого.

Вместо того чтобы огрызнуться, я просто игнорирую их. Игнорирую и табличку «Неисправно», которую Эдди прилепил на посудомоечную машину, загружаю в нее пивные бокалы и закрываю ударом бедра.

Черт. Кстати, о знаках. Я забыла проверить, соблюдают ли эти приезжие правила моей личной кампании.

Сердце сжимается, я бросаю взгляд на свою табличку «Не больше двух напитков, если вы за рулем» над барной стойкой, чтобы убедиться, что она на месте, затем поворачиваюсь и лихорадочно пересчитываю пустые стаканы, разбросанные по столам.

Так, тот парень, что вертит в руках сигару, едва притронулся к своему первому пиву – вероятно, потому что на вкус оно похоже на воду после мытья посуды. Тот, что на меня огрызнулся, на половине своего модного коктейля – наверное, потому, что я неправильно его приготовила, – а Дэвид и двое других только начали свои вторые порции.

Фух.

Я хватаю свой блокнот с ручкой и выхожу на улицу.

На дворе стоит такой промозглый декабрьский вечер, что хочется отменить все планы. Дождь почти стих, но ветер нет, и едва дверь закрывается за мной, он тут же треплет мой хвостик и обжигает уши. Ругаю себя за то, что не накинула пальто.

Прижимаю блокнот к груди, пытаясь согреться, и скольжу взглядом по гравию, где резкий свет неоновой вывески растворяется в темноте. Парковка обычно не такая темная, но на прошлой неделе все фонари разбились. Эдди сказал, что это, должно быть, из–за взрыва, но я подозреваю, что дело скорее в его жалобах на растущие цены на электричество и кувалде, которую я видела в заднем офисе.

Я шагаю в пустоту. Когда под каблуками скользкий цемент сменяется грубым гравием, я понимаю, что вышла на парковку, и включаю фонарик на телефоне. Свет скользит по блестящим машинам с дорогими логотипами и кожаными сиденьями, и я быстро записываю номера. Проработав здесь почти год, я научилась очень точно угадывать, какая машина кому из приезжих принадлежит. Бентли – явно того, кто с сигарой, а у того типа с Аперолем определенно хватит наглости поставить свой внедорожник сразу на два места для инвалидов. Записывая номер Тойоты, я с грустной улыбкой трогаю губы. Я точно знаю, что это машина Добрых Глаз, и это хорошо, потому что в прошлом году эту модель признали самой безопасной в США.

Такой зеленый флаг.

И такая жалость, что его зовут Дэвид.

Я направляюсь к строгому седану, припаркованному в самом дальнем углу стоянки, как вдруг фонарик гаснет.

Я хмурюсь. Стучу по экрану телефона.

Ничего.

Какого черта? Батарея не может быть разряжена, я только что заряжала телефон за стойкой последние полчаса. Но, если подумать, вероятно, розетки тоже потребляют слишком много электричества по вкусу Эдди.

Ночь поглощает мой вздох. А когда она уносит и клочья моего ледяного дыхания, мои плечи напрягаются. Я вглядываюсь в горизонт, напрягаю зрение, затаив дыхание в ожидании щекотки осознания или мелькания тени среди теней. Даже одна лишь мысль о том, что Бугимен где–то там и следит за мной, заставляет пульс учащенно биться, а грудь – ныть.

Боже. Я никогда не боялась темноты, но теперь боюсь, что мне хочется встретить монстра, что таится в ней.

Разочарование и самоотвращение горько застревают в груди. С дрожью в руке я дописываю номера и возвращаюсь в бар.

Выхожу к патио, дверь открывается, и появляется Добрые Глаза. Он не заполняет собой дверной проем, как Габриэль. И не наполняет меня таким же жаром.

Он ощущается безопасным.

Он не вызывает во мне абсолютно ничего.

И потому я закусываю ручку, срываю колпачок и хватаю его за руку.

– Ты поведешь меня на свидание, – говорю я, выводя свой номер на его коже. – Романтичное. Понял?

Когда я поднимаю на него взгляд, на его губах играет удивленная ухмылка.

– Так точно, мэм.

Он разглядывает номер на своей руке, пока я прохожу мимо него и шагаю обратно внутрь.

А тьма следует за мной по пятам.

Боюсь, все лягушки мира не смогли бы отвратить ее от меня.

***

Я протягиваю свежее пиво через стойку.

– Ну и каково это – работать на Рафа?

Пенни кривит носик.

– Как если бы ты целый день наступал на детальки «Лего», а на следующее утро, чуть свет, приходилось делать то же самое.

Я сдерживаю улыбку. Однако румянец, заливающий ее шею при одном упоминании его имени, говорит об обратном.