Нарушенные клятвы (ЛП) - Фарнсуорт Ш. У.

Он протягивает руку и гладит мой подбородок большим пальцем. Затем его пальцы оказываются в моих волосах, нежно теребя влажные пряди. Теперь наши лица ближе друг к другу, мое обращено вверх, а его — вниз.

Мы не целуемся. Он ничего не говорит. Я не прекращаю гладить его, пока его оргазм не выплескивается мне на руку и не улетучивается.

Никто из нас не отодвигается.

Это интимно.

Такое чувство, что он видит меня, по-настоящему видит под кожей, мускулами, костями и кровью, под тем, что физически составляет человеческое существо. Преодолевая защиту, которую я воздвигаю перед всеми остальными.

Честно говоря, у меня на самом деле нет безопасного места. Я притворяюсь сильной, храброй, организованной и независимой.

Я иногда и правда такая.

Я признаю, что устала или слишком занята. Я не пытаюсь создать впечатление, что моя жизнь идеальна как картинка.

Но я никогда никому не рассказывала, что часто просыпаюсь посреди ночи в панике от мысли, что, возможно, забыла оплатить счет или запереть дверь. Что я приношу цветы на кладбище, где похоронена моя мать, каждый год в ее день рождения — 7 июля. Что чаще всего по утрам я встаю с постели из-за Лео. Что я никогда не уезжала из Филадельфии, не потому, что люблю город, а потому, что надеялась, что однажды Ник появится снова. Что больше всего я боюсь оставить Лео одного.

Это невероятно иронично — я только сейчас понимаю, насколько иронично, — что я чувствую себя в большей безопасности с Ником, который, несомненно, самый опасный человек, которого я знаю.

— Ты все еще носишь его. — Он смотрит на мое ожерелье.

Я киваю.

— Это глупо.

— Это не глупо. — Его палец проводит по тонкой цепочке и касается маленького амулета.

— Она купила его за бесценок. Вероятно, он скоро сломается. Просто… наверное, трудно отпускать то, что нужно отпустить, я полагаю.

— Да, это так. — Его голос мягкий. Понимающий.

— Она могла бы выбрать что-нибудь поинтереснее. Например, сокола или луну.

Ник слегка улыбается в ответ на мою попытку изобразить легкомыслие.

— Розы — это клише. Обычные. Скучные. Думаю, именно так она обо мне и думала.

— А еще они смелые, — говорит он. — Упрямые. Свирепые. У большинства цветов нет шипов.

Я выдыхаю.

— Мне легче видеть уродливое, чем красивое. Когда дело касается моей мамы. Возможно, когда дело доходит до большинства вещей.

— Вещи могут быть красивы и уродливы одновременно, Лайла. Все, что угодно. Даже сожаления.

Мы обмениваемся горько-сладкой улыбкой, прежде чем он выключает воду.

Ник поворачивается, чтобы выйти из душа, но я хватаю его за запястье, прежде чем он успевает отойти. Я касаюсь большим пальцем точки пульса, чувствуя ровное биение его сердца.

— О тебе я не жалею. И не только из-за Лео. Может быть, было бы легче, если бы ты сказал мне правду, когда мы встретились. Но я понимаю, почему ты этого не сделал, и я знаю, что обвиняла тебя во многом, что на самом деле не было твоей вины. Плюс… С той первой ночи я была обречена. Даже если бы ты сказал мне… — Я пожимаю плечами.

Я все еще держу его за запястье, поэтому поспешно опускаю его. Медленное кап-кап-кап из насадки для душа — единственный звук в комнате.

— Прошлой ночью мы захватили одного из людей Дмитрия. Важного человека. Он должен знать операции. Планы. Места, где можно спрятаться. Скоро все это закончится.

— Ты собираешься пытать его? — шепчу я.

— Да. — Ник выдерживает мой взгляд, не дрогнув.

Я сглатываю.

Он хватает полотенце с вешалки и протягивает его мне, прежде чем воспользоваться вторым, чтобы вытереться самому.

Мы оба молчим. Я иду пописать, чищу зубы, расчесываю волосы пальцами, а затем забираюсь в постель. Ник задергивает шторы и забирается ко мне. Он не обнимает меня. Ничего не говорит.

Я тереблю розу, висящую у меня на шее, потирая пальцем грубые очертания лепестков.

Иногда я рассматриваю это как символ силы. Напоминание обо всем, что я преодолела.

Но это также признак слабости. Доказательство того, что я цеплялась за память о женщине, которая почти не заботилась обо мне. Свидетельство того, что часть меня надеется переписать прошлое.

Скоро все это закончится.

Предложение должно звучать утешительно.

Угроза безопасности Лео — устранена.

Возвращение домой — неизбежно.

Но я не чувствую облегчения или возбуждения.

Я привыкла к здешней жизни. Больше, чем привыкла. Мне комфортно.

Мне нравится работать в приюте и чувствовать, что я что-то меняю в жизни людей. Я люблю гулять по поместью. Мне нравится, когда Ник возвращается домой и мы ужинаем семьей. Мне нравится предвкушать, как я буду спать с ним — как в буквальном, так и в сексуальном смысле — весь день напролет.

Слезы тихо скатываются по моим щекам на подушку, уже влажную от моих мокрых волос, оплакивая потерю, которая вот-вот произойдет.

И в какой-то момент я засыпаю.

ГЛАВА 28

ЛАЙЛА

— Мам?

— Да? — Я бросаю взгляд на Лео, который сидит рядом и изучает меня с любопытным выражением лица.

— С тобой все в порядке?

— Конечно. Просто устала. — Мне удается улыбнуться.

У Лео на коленях книга. Я не думала, что он обращает на меня хоть какое-то внимание, поэтому на первую половину поездки в школу я отключилась.

Я смотрю на переднюю часть машины, пытаясь понять, насколько близко мы находимся к школе Лео. Сегодня нас везет Валентин. Я не знаю, когда выучила почти все имена людей Ника. По крайней мере, тех, с кем я регулярно общаюсь.

Валентин — один из самых дружелюбных и, следовательно, один из моих любимчиков. Он болтает с Егором, который обычно более сдержан. Внезапно тон Валентина меняется. Он говорит по-русски, на котором я до сих пор не могу понять ничего, кроме отдельных слов. Раньше он был нетерпеливым, почти игривым. Теперь он резкий, с подавленными нотками беспокойство, которое он пытается скрыть.

Что-то врезается в нас сзади. Вокруг царит суматоха. Визг шин, крики и характерное эхо выстрелов.

Машина останавливается. Я сосредотачиваюсь на Лео. Его глаза широко раскрыты и прикованы к моим.

— Лео…

Дверца машины открывается, и меня стаскивают с сиденья, окутывая запахом пота и дыма. Я не сопротивляюсь, решив, что лучше казаться менее опасной. Мои глаза моргают, осматривая кровавую бойню из двух поврежденных машин. И дюжину мужчин с пистолетами в руках.

Все знакомые лица.

Тот, кто держит меня, — нет.

— Опустите, или она умрет!

К рукопашной схватке присоединяется новый голос, жестокий и повелительный. Еще до того, как он встает прямо передо мной, я знаю, что это, должно быть, Дмитрий.

Если я присмотрюсь повнимательнее, то смогу найти черты Морозовых. Он более жестокая, уродливая версия Ника.

Когда Дмитрий смотрит на меня, я точно знаю, почему он заговорил по-английски. Он хочет, чтобы я знала, что происходит. Чтобы чувствовала себя как можно более беспомощной. Знала, что моя жизнь висит на тонкой ниточке, а он держит ножницы, которыми перережит ее.

— Николай не из тех, кто умеет прощать, — добавляет он.

На какую-то безумную секунду мне кажется, что он обращается ко мне, и я пытаюсь понять, какое преступление, по его мнению, я совершила.

Но потом я понимаю, что он смотрит на людей Ника. Что он говорит обо мне.

Я хочу закричать им «нет». Что оружие, которое они направляют на меня, — единственное, что защищает Лео, который все еще в машине. Он уже понимает, что происходит. Я не могу оградить его от этого, притвориться, что это игра с минимальными последствиями, что это не вопрос жизни или смерти.

Но все пистолеты направлены на Дмитрия, и человек, держащий меня, падает.

Дмитрий улыбается, затем идет к машине. Внутри меня все замирает. Даже ток крови по моим венам замедляется до ленивой струйки.

Валентин ближе всех к машине. Я смотрю, как он что-то говорит Дмитрию. Смотрю, как Дмитрий смеется. Смотрю, как пистолет, который он держит в руке, стреляет, и в голове Валентина появляется красная дыра.