Я не знаю, сколько мы движемся по лесу. Полчаса? Час? Он идет, не чувствуя в ступнях холода, и мне становится стыдно. Я-то одетая и сытая, а в его недельном рационе за этот месяц было совсем немного пищи – лишь те остатки, что приносила я. Ну и сто грамм хлеба, что выдавали ему на день. Несколько месяцев в году его морили голодом, уповая на религию и трактуя ее законы совсем по-иному – в угоду своей бесчеловечности.
Когда впереди появляются темные очертания дома, мое сердце сбивается с ритма. Это не землянка, не заброшенная лачуга – обычный дом, спрятанный среди деревьев. В округе есть соседи.
Камаль не останавливается. Подводит меня к двери и рывком распахивает ее, загоняя меня внутрь словно какое-то животное.
Здесь холодно. Тут явно никто не живет, внутри пахнет деревом, пылью и чем-то еще – машинным маслом. Камаль не дает мне времени осмотреться. Он подходит к запыленному шкафу и одним движением смахивает одежду вместе с вешалками. Здесь женская и мужская. Он заставляет меня переодеться в теплый бежевый костюм и при этом ни капельки не отворачивается. Я остаюсь в одном белье, когда скидываю сорочку и переодеваюсь на его глазах, а после – он салфетками оттирает мое лицо от крови.
– Ты худая, – в его голосе слышится недовольство. – Сама ела, когда мне таскала?
– Д-да…
– Приедем домой, будешь хорошо питаться. Наберешь вес. Я обеспечу тебя едой и всем, что захочешь.
– Хочу свободы…
– Всем кроме этого.
Я стою ни жива, ни мертва. Перечить – страшно, поэтому молчу.
– Пошли. Здесь уже опасно.
Камаль закончил оттирать свое тело. Кое-где на нем остались разводы от крови, но джинсы и черная толстовка с капюшоном все с лихвой прикрывают. Одежда на нем висит. Четыре года назад он явно был крупнее и массивнее, но издевательства и голод над этим сильным мужчиной сделали свое дело.
Он быстро сгружает наши грязные вещи в пакет. Я мнусь в чужой одежде, а он, перехватив ценную сумку поудобнее, сжимает мое запястье и тянет к другой двери.
Мы выходим в гараж.
Внутри темно, но я вижу тонированную машину. Черная, покрытая слоем пыли, но целая и выглядит новой. Камаль подходит к ней уверенно, как будто точно знал, что она здесь.
Я смотрю на него с дрожью.
– Это ваша машина? Куда вы поедете?
– Это наша. Я увезу тебя в Россию. Здесь я больше не хозяин. И я хочу домой, Ева.
– А мой дом… – шепчу, запинаясь. – Мой дом – здесь…
Камаль с тяжелым вздохом открывает водительскую дверь, заглядывает внутрь, достает что-то из бардачка. Ключи.
Он все, черт возьми, проделывает молча! Наплевав на мои слова о доме, ведь ему важно только то, чего хочет он!
Он поворачивается ко мне, а я отступаю на шаг назад, не зная, что мне делать. Падать на колени или бежать.
– В машину, – его голос низкий, безэмоциональный.
Я замираю.
– Я вас прошу… как человека…
– Из людей здесь ты одна. В машину, я сказал.
Я пячусь назад, чувствуя спиной холодную стену гаража. Камаль делает шаг вперед, и я готова зареветь на месте.
– Кудрявая, я тоже не особо горю тащить тебя за собой. Сам еле ноги волочу. Но у тебя варианта только два.
И чтобы продемонстрировать мне второй вариант, он поднимает пистолет.
– Я слишком долго точил цепи, чтобы оставлять свидетелей, – его голос спокоен, но в этой тишине он звучит страшнее, чем крик.
Я мотаю головой.
– Нет… нет, пожалуйста… – шепчу я, пытаясь заглянуть ему в глаза, найти там хоть каплю сомнений. Но там только тьма. – У меня здесь брат!
Щелчок затвора.
Я вздрагиваю.
– А у меня полжизни проебано, – шелестит губами. – Поэтому выбирай: мертвая Ева или живая пленница.
Ствол пистолета упирается в мой живот.
Холод. Такой леденящий, что у меня подкашиваются ноги.
Я всхлипываю. Молча киваю.
– Ж-живая… плен-ница…
…Он заталкивает меня на пассажирское рядом с собой. В машине собрано немного вещей, все самое необходимое – чистая одежда, бутилированная вода. Сумку с документами он кидает назад, а сам прогибается надо мной.
Камаль кривит губы, иссеченные шрамами, словно грубый шов на потрепанной ткани. Все его лицо – карта боли, но левая сторона особенно жуткая, словно оплавленная огнем. Я стараюсь смотреть только направо, туда, где еще сохранились черты человека, а не зверя, вырвавшегося из плена.
В его руках сверкает металл. Я рвано вдыхаю, но не успеваю пошевелиться.
Жесткий рывок – мое запястье в его железной хватке.
Меня швыряет к двери, спина ударяется о холодный металл, а он вжимает мое запястье в кожаную обивку и пристегивает меня наручниками к автомобилю.
– Пригнись и сиди тихо. Когда мы выйдем из гаража, Ева перестанет существовать. Все будут считать, что я тебя убил.
Со слезами на глазах делаю, как он велит. Камаль выгоняет машину из гаража, а сам уходит.
В зеркале заднего вида я нахожу кучу канистр. Он обливает содержимым гараж и часть дома, а затем бросает спичку.
Огонь вспыхивает моментально, сжирая склеп и улики вместе с ним. В этом пожаре я должна была умереть, и официально так и есть. Я умерла там, но выбрала остаться живой пленницей.
Вернувшись в автомобиль, Камаль задерживается взглядом на моем лице. Взгляд черный, прожигающий. Его пальцы сжимаются на моем подбородке, грубо разворачивая мое лицо к себе.
– Я хочу жить, кудрявая.
– Угу-м… – всхлипываю.
Сзади полыхает огонь. Как символ сгоревшей прошлой жизни.
Я не дышу, когда его тяжелая рука опускается мне на колено.
– Я хочу жить и мстить всем, кто меня предал. И если ты будешь мне мешать… – он скользит пальцем по моей щеке, по линии скул, по дрожащим губам. – Я тебя даже не трахал. Жалеть не буду. Просто убью. Ты все поняла?
Л-и-т-р-е-с.
Глава 4
– Умница. Хорошая девочка…
Его хрипловатая похвала звучит страшно.
Низко. Медленно. Тягуче.
Я вздрагиваю, когда тяжелая ладонь Камаля опускается мне на колено, чуть сжимая. Приноровившись за долгий путь к его характеру, я понимаю, что это тоже похвала.
За то, что хорошо себя вела на границе.
За то, что не устраивала цирк.
И за то, что не звала полицию на помощь.
Словно у меня был выбор, и я сделала его добровольно.
«Попробуешь позвать на помощь – я тебя убью и твоего брата убью».
«Мне терять нечего, кудрявая».
«Ты умрешь раньше, чем кто-то вообще успеет среагировать».
Его голос врезался мне в сознание еще до того, как мы подъехали к первому пункту, а его пистолет все время упирался мне в бедро. Поэтому я молчала. И была очень даже хорошей девочкой.
Я терпела, пока пограничники просматривали наши документы. Терпела, пока Камаль говорил с ними ровным, уверенным голосом.
Терпела, пока не был поставлен последний штамп в фальшивых паспортах. Мне повезло: я так похожа на ту девушку с паспорта, что ни у кого не возникло вопросов.
Все границы позади. Машина мчится по заснеженной трассе России. По стране, где я никогда не была. У меня здесь нет никого, и Камаль это прекрасно понимает…
«Я тебя даже не трахал. Жалеть не буду. Просто убью. Ты все поняла?», – врезается его голос в мои мысли.
Мне было все предельно понятно. Кроме одного. Если бы он меня трахал, неужели это что-то бы да поменяло? Но спросить об этом я так и не решилась… Мне этого мужчину вообще ни о чем не хотелось спрашивать. Я еще надеялась вернуться в Албанию и наведаться в церковь, чтобы попросить помощи у местных. У отчима просить не буду. Если отчим узнает, что я жива, то он первым же делом пустит меня в незаконный оборот людей. Снова. Словом, он меня продаст, и в этот раз не продешевит.
– Где твоя мать?
– Что?
– Мать. Ты говорила, она русская.
Я вскидываю на Камаля за рулем удивленный взгляд, но с ответом не медлю. Боюсь.
– Она в Албании. Живет с моим отчимом.
– Отец?
– Умер. Только брат остался. Но я теперь не знаю, где он.
