Эпоха героев (ЛП) - Нира Страусс

Я обрушила на него Тьму и начала выкачивать из него всё, что делало его сидхом. Он родился таким — значит, это было сродни попытке выскрести костный мозг. Невозможно. Больно. Противоестественно. Он кричал, бился, извивался.

Но я продолжала. И продолжала. Пока не убедилась, что он стал настолько человеческим, насколько вообще возможно.

Тогда я силой разжала его рот и вложила лепесток внутрь.

— Съешь, пожалуйста, — произнесла я очень спокойно.

Он попытался выплюнуть — не позволила. Тьма сжала его челюсть, не давая закрыться, а потом перекрыла доступ к воздуху настолько, чтобы он понял: легче проглотить, чем сопротивляться.

И вскоре пришли симптомы. Я наблюдала за ними медленно, методично. Без спешки.

Я не сморщилась, когда он начал рвать — сначала едой, потом только желчью. Не вздрогнула, когда его речь превратилась в бред, потому что он больше не мог складывать слова. Просто ждала, пока его сердце начнёт замедляться… всё медленнее… и медленнее…

И когда он уже корчился в предсмертных судорогах, я отозвала Тьму и вернула ему магию.

Фэйская кровь исцелила его куда быстрее, чем мне хотелось бы, но агония успела оставить следы на его когда-то прекрасном лице. Его плащ был залит рвотой. Руки — те самые, что вечно сияли кольцами — дрожали, как у старика.

Это было самое близкое к старости и болезни, что он когда-либо испытает.

— Это… ничто, — сказала я ровно. — Потому что ты жив. А вот многие — нет. Вы поступили здесь точно так же, как армия в На Сиог. Вы смели всё, не разбирая, кто перед вами. А герцог и его свита? Это ровно то, чем занимается Дикая Охота. Я это видела — не раз. Скажи мне, Волунд, как это должно спасти королевство?

Он скривил губы в снисходительной улыбке — и этот жест прорвал стену отупения, охватившего меня.

Слюна смешалась на его подбородке с чёрной жидкостью, сочащейся из разорванных пирсингов.

Говорил он сипло, прерывисто:

— Прежде чем что-то чинить, нужно… сделать куда больше. Больше вреда. Больше крови. Иногда это необходимо. То, что Двор сделал с сидхами за века — не забудется. Они должны заплатить. Тебе жаль крестьян? Скажи мне, сколько из них подняли бы руку, чтобы спасти тебя, если бы тебя схватили и повесили прилюдно? Сколько бы хоть раз взглянули на твой труп, если бы тебя посадили на кол за то, что ты сидха? Они оглохли и ослепли ко всему, что не похоже на них. Мы для них — не живые, не чувствующие. Я хочу, чтобы это изменилось. Чтобы они раскаялись в той жизни, которой жили до сих пор. Чтобы почувствовали себя такими же маленькими и беспомощными, какими они нас заставляли быть веками. Те, кто поймёт — выживут. Остальные… Достаточно посмотреть на этот город. Пример — лучший учитель. Не так ли, Инициаторша?

Я… не могла дышать.

Потому что сама когда-то думала почти так же.

После того как Дуллахан пробудился и убил маленькую Тали, во мне кипела такая ярость. Я сочувствовала Эмбер, старшей сестре Тали, — её боли, с которой ей теперь предстояло жить. Этому пустому месту внутри, которое ничем не заполнить, когда у тебя отнимают то, что ты любишь больше всего… и ты ничего не можешь сделать.

Да и сам принц Бран наглядно показал, насколько он оторван от реальности, когда рассмеялся, показывая мне отрезанные уши десятков младенцев-сидхов. Для него это были не невинные дети, которых надо защищать по определению.

Да, я много раз думала то же, что и Волунд.

Но — в отличие от него. И от таких, как моя мать. Во мне всегда оставалось место для других мыслей. Для других возможностей.

Старик Ффодор был человеком — и стал моим первым другом. Когда он увидел, как я колдую, чтобы попытаться его спасти, в его глазах не было ни ужаса, ни отвращения. Он хотел, чтобы я бежала. Хотел, чтобы я выжила.

Гвен, хоть и была воспитана среди знати, втайне присоединилась к Братству.

Фианна пожертвовали собой ради Гибернии.

Игнас.

Плюмерия.

Я сжала кулаки. До побелевших костяшек.

— Во-первых, — прошептала я, — ты больше никогда не назовёшь меня Инициаторшей.

— А во-вторых… нет, нельзя мстить той же монетой. Потому что в нашем королевстве нет чёрного и белого. Обобщая, ты приговариваешь невинных за то, чего они не выбирали. Я не просила родиться в своей семье. Или с этой судьбой. Как и сидхи. Как и люди. То, кто ты есть, не определяет, на чьей ты стороне. Или во что веришь. Всё может измениться, — сказала я твёрдо. — Безразборная смерть ничему не учит. Она — только предвестие ещё одной эпохи террора. А нам этого уже достаточно. В Гибернии.

— Ты только подогреваешь моё любопытство, — пробормотал он. — И что же ты сделаешь, когда прибудет Теутус? Попытаешься с ним… договориться?

— Если бы это было возможно — без сомнений, да, — твёрдо ответила я, хотя мы оба знали, насколько нереальна такая надежда. — Я буду сражаться, если придётся. Но войну начну не я. Мы все уже слишком много потеряли. Крови пролито более чем достаточно. — Отчаяние зазвучало в моём голосе. У этого мужчины была власть. Его слова всё ещё значили многое для могущественных фэйри. — Нам нужна… мирная связь. Как когда-то, здесь, в лесу Борестель. Та, что могла бы быть в Эмералде…

Я сразу поняла, что сказала что-то не то.

Что-то в воздухе изменилось. Пространство вокруг Волунда исказилось, его фигура мигнула, словно в рябь.

Мои узы заныли.

— Ты знаешь, как умер великий Паралда? Создатель Борестеля и верный сторонник мирного сосуществования? — спросил Волунд.

В его голосе звучало нечто тёмное. Сарказм, смешанный с презрением.

— Тёмный всадник. Он убил Паралду и короля Гоба, — ответила я.

— Именно. Эти двое дураков размахивали белым флагом, встретились с Всадником, чтобы попытаться договориться. Хотели, чтобы Старик Ник прекратил чуму, уносившую жизни сидхов тысячами… и чтобы он передал послание Теутусу. — Его губы дёрнулись. Улыбка — болезненная, зловещая — прорезала его лицо. — А на рассвете их головы уже развевались рядом с знамёнами демонов. Кто-то говорит, Всадник их обманул. Кто-то — что они добровольно пожертвовали собой ради мира. Но суть одна — фэйри и гномы потеряли своих правителей. И их кости расклевали вороны Морриган. Их черепа теперь служат пресс-папье для Теутуса. — Он глубоко вдохнул. Сломанный рог на его голове сочился мутной серой жижей, капая на землю. — Вот тебе и «мир» между демонами и Человеческим Двором. А ты — ты, что держишь проклятый меч и должна быть светом для угнетённых — ты предлагаешь нам взяться за руки с чертовыми людьми? После всего, что они получили от Теутуса за пять столетий?!

Последние слова он выкрикнул. И над всем этим опустилась тишина.

Полсекунды спустя — волна жара и ярости встала у меня за спиной. Крыло Мэддокса изогнулось справа от меня. Его костяной отросток направился прямо в лицо Волунда.

Но я не чувствовала злости. Нет. Только… жалость. И усталость.

Потому что я поняла: с ним нельзя говорить.

Он… такой же, как Нукелави. И даже не подозревает об этом.

— Мне жаль, что ты так думаешь, — сказала я тихо, проводя ладонью по крылу Мэддокса. Не чтобы оттолкнуть — а чтобы поблагодарить.

— И по поводу твоего вечного вопроса — нет, я не вытащила Орну из камня ради плана. Я сделала это… потому что чувствовала, что так правильно. И это — всё, что я продолжу делать.

Я повернулась к Мэддоксу, повернувшись спиной к Волунду и его ненависти.

В его глазах — понимание. Гордость. Боль. И усталость. Всё то же, что бурлило и во мне.

Прямо за ним стояли Фионн и Морриган. Бессмертный сплюнул, осушил кувшин, что держал, и вытер бороду тыльной стороной ладони.

— Пойду соберу свои шмотки. Этот засранец рано или поздно поймёт, что больше никому не может предложить ни приюта, ни королевства, ни грёбаных вечеринок. — Он взглянул на меня сощуренными глазами. И, клянусь, в его взгляде мелькнула тень веселья. — Впрочем, я и так устал находить песок у себя… между ягодицами.