Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Ты всё равно сдохнешь! — Извор покрепче сжал черен своего меча, готовый попытаться вновь подступить к Креславу.

Ощутив на своих пальцах мягкое касание, Извор перевёл свой ярый взгляд на Сороку, которая тихо подошла со спины, понуждая того опустить меч.

— Если ты убьёшь Креслава, это никогда не закончится, — прошелестела гласом, а гнев Извора от него стал униматься. — Храбр будет мстить за него. Посмотри сколько воинов он прислал за ним. Это неспроста, — окинула взглядом поверженных половцев. — Скажи, отчего твой хан прислал вас сюда? — пытала одного из поверженных степняков на половецком.

Тот изначально молчал, бросив свой взор на Креслава и заговорил, получив от того добро. От услышанного Сорока пришла в крайнее замешательство. Оторопью сковало её руки. Креслав тихо засипел, помотав своей головой с сожалением.

— Что? Что они сказали? — Олексич был нетерпелив.

— Шарук-хан собрал свои орды возле Алты, чтоб покорить себе ваши земли (река Альта, где осенью 1068 года произошла битва между войсками Шарук-хана и Ярославовичей), — перевёл Креслав — Половцы заключили договор с печенегами, пообещав, что им будет позволено грабить ваши города, — после этих слов северские, мгновенно скинув свою оторопь набросились на живых степняков, изливая свой гнев на тех. Кто-то припомнив о родных, суетливо схватились с места, спеша к тем на помощь, а Креслав продолжал, — Половцы готовы напасть и на Курщину… — осёкся более не переводя.

Один половец сквозь удары обрушившихся на него пытался докричаться до Креслава в надежде остаться в живых, но Креслав молчал.

— Что он говорит? — Извор обратился к Сороке.

— Храбр обещал, что не тронет Курск, если вы вернёте…

— Нет! Она останется здесь! — Мирослав не дослушав Сороку выпалил Креславу, загораживая грудью свою невесту.

— … меня, — окончил одноокий за девицу.

— Он так сказал? — Мирослав переспросил у Сороки, на что она кивнула.

Повисшая пауза нарушалась только стонами раненных, фырканьем коней, гряканьем сбруи и ветром шепчущимся о чём-то с сухостоем.

— Уходите, — гаркнул Мирослав, дав знак дружинникам не мешать половцам бежать. — Извор, охолонись, — остановил неуёмного брата, вновь стремящемуся вскинуть меч, чтоб пролить кровь степняка.

— Ты им веришь?

— Храбр воин чести, он не будет бросаться словами.

— Я найду тебя, знай это! — рычал Извор нехотя отступая назад, видя как половцы подбирая своих мёртвых вскакивают на коней. Уже сидя на верхах, они с удивлением переглянулись — Креслав был всё там же.

— Скажите Манас-хану, что я сам захотел остаться, — бросил кыпчакам, сидя на своих пятках и рассматривая меч возле своих ног.

Он скользнул взглядом по кромке, которой резал горло своего ненавистника. Протянул руку, взявшись за черен и уперевшись им в землю, схватился за клинок, зажав между ладонями голомель. Приставил самое остриё к своей шее.

— Прости меня! — своим криком обернул на себя Сороку. — Я виновен в смерти твоего отца! Я ранил тебя! Я достоин смерти! И я сам остановлю сие безумие!

Он упал на свой меч, пронзив свою шею, желая остановить месть. Он наконец обрёл свободу.

***

Дешт-и-кипчак (Дикое поле). Незадолго до этих событий в Курске.

— Мой господин, — робкий голос выдернул Манаса из сладких грёз, где он в сеннице будучи Храбром, опять закопавшись в солому, ел мёд с Сорокой. — Господин, — продолжила Свобода, когда серые с подпалинами глаза посмотрели на неё, — Кыдан-хан призывает тебя к себе.

— Чего ему нужно? — недовольно буркнул Манас спросонья и хотел повернуться к войлочной стене, но валик упёрся в раненный бок, заставив того непроизвольно сыкнуть.

Рана уже затянулась, но ныла постоянно. Выдернув из под себя шёлковый валик, он гневно отбросил его в сторону шёлковых занавесок, чем испугал мальчонка на руках своей жены. Та, прижав его к себе покрепче, мило улыбнулась и, покачиваясь на здоровой ноге, потрясла того, что все кольца, которыми была украшена её остроконечная шапочка, мелодично забряцали, успокоив и малыша и его нерадивого отца.

Поднявшись со своего ложа и босиком прошлёпав к матери с чадом, Манас натужно улыбнулся и, подставив пальцы рожками к своей голове, попытался проявить свою доброжелательность к незнакомому сыну. Тот захихикал в ответ, прячась в груди своей матери. Детская улыбка тронула сердце Манаса — выхватив своего сына из рук Свободы и усадив к себе на шею, он побежал с ним вокруг горящей жаровни посреди вежи, не замечая тёплого взгляда своей жены, наблюдавшей со стороны, как те носятся по веже. Потом вдруг её лицо вытянулось и, вскинув руки перед собой, подбежала прихрамывая к всаднику с его "конём".

— Господин, не стоило, — взволнованно проговорила, когда Манас скрутившись замер в полуприсяде, но руками схватившись не за бок, а поддерживая мальца, который вновь стал хныкать.

— Ты — мужчина! — грозно проговорил Манас, натягивая на ноговицы (вид онучей) свои длинные сапоги и пристёгивая их серебряными крючками к ремням на бёдрах, пытаясь хоть так унять плач сына, но тот не сдавался, как и ноющая боль от раны в боку.

Застёгивая кафтан, он подошёл к Свободе. Щёлкнул пальцем плаксу и пристально посмотрел в ореховые глаза своей жены — он только сейчас понял, когда вернулся в курень, что с ней он тоже был счастлив, может быть даже и скучал, может даже и…

Но первую кого он полюбил была Сорока. Тогда он был, что птица в небе, когда потоки воздуха подхватывают, несут, а иной раз сопротивляются, а ты закрутившись ищешь как лечь на них; потом паришь, думая что одолел, взял вверх — наивный. А ещё в небе ты так близко к облакам, что чувствуешь их запах, понимаешь, что живёшь именно сейчас, здесь, тебе всё подвластно. Сорока была тем небом — глубоким, манящим своей густотой ночью, а днём — звенящим своей бесконечностью; небом, которым теперь нельзя обладать. Свобода же — сень под деревом, где хочется укрыться от зноя, от бури и дождя, дарящая благоухание умиротворения.

— Я скоро буду, — сказал перед выходом, поцеловав её в лоб.

В ханской веже было тихо, да и в курене говорили полушёпотом, только кам бубнил свои гортанные молитвы — никто не хотел побеспокоить умирающего хана, беседующего со своим наследником.

— Не проси от меня этого. Я не стану помогать Шарук-хану, — Манас был строптив.

— Манас, ты должен, — Кыдан-хан говорил медленно и даже с мольбой, немного поддавшись торсом вперёд, чтоб быть ближе к молодому человеку, сидевшему подле него, подложив свои пятки под бёдра. — Ты должен объединиться с ним.

— Ты однажды уже хотел объединиться с его отцом, и к чему это привело?! — Манас сдерживал своё негодование, но лихорадочный жар затрепал его. — Твоя жадность погубила мою мать! — наконец, высказал свой упрёк

​​​​​​ — Я лишь думал о благе нашего рода..

— Ты сам всю жизнь жил без любви, ты брал себе жён, чтоб заключать договоры. Я не хочу предавать сам себя, — так же тихо, но твёрдо и с надломом, будучи уверенным в своих желаниях, ответил Манас.

— Пойми, Манас, я это делал ради всех степняков. Пока одни учиняют набеги на границы урусов, другие бывают наказаны за это. Кыпчакам нужен Великий хан, который объединит все роды, тогда мы сможем жить в мире между собой, мы станем неуязвимы, — он собрал пятерню перед собой сжав пальцы в кулаке. — Тогда никто не сможет притеснять нас. Поэтому мы и породнились с Ясинь-ханом. Его сын Шарук-хан позволил взять тебе её сестру, он терпел твои вопиющие выходки. Он мог бы покарать нас за неуважение, но он простил тебя.

— Это, наверное, от того, что Свобода хромая, и никому не нужна.

— Не смей так говорить! — Кыдан хрипло выдохнул и поморщился от боли за грудиной.

Откашлявшись кровью и откликнувшись на овечьи одеяла, он продолжил беседу с Манасом, который видя мучения дядьки даже не повёл бровью.

— Он могущественнее тебя, но пошёл на уступки ради своей любимой сестры. Ты должен ценить это и быть ему послушным, чтоб наш род не погиб. Забудь уже о Сороке, о своей мести, забудь, что ты урус… Будь мудрым правителем, — Кыдан почти молил своего племянника, вглядываясь в черты лица, желая лишь одного, чтоб тот жил. — Он больше не простит — он уничтожит всех наших людей, если мы не покоримся ему.