Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Ты согласился? — спросил Окассен.

— Конечно! Это отличное место. У меня будет дом и к нему всё, что положено — дрова, свечи, слуги. И большое жалованье. Герцог де Шуази уезжает через четыре дня, и я поеду с ним, чтобы сразу приступить к службе.

— Пожалуй, ты будешь жить лучше, чем я, Бастьен, — с тихой завистью сказал Окассен. — Правду люди говорят, что ты — счастливчик.

Николетт стояла на лестнице и прижимала руки ко рту, словно скрывая от себя самой счастливую улыбку. Ведь Бастьен обещал, что женится на ней, как только найдёт службу!

Глава 6 Право первой ночи

Перед отъездом Бастьен поменялся с Николетт нательными крестами. Она удивлённо смотрела на его дорогой золотой крестик, который так странно смотрелся под её стареньким синим платьем.

— Теперь твоя судьба станет моей, а моя — твоей, — пояснил он. — И мы обязательно будем вместе.

Николетт целовала перед сном его крест. И иногда плакала по ночам, вспоминая запах луговых трав, среди которых они лежали в обнимку, голос Бастьена и и его горячие пальцы, сплетённые с её пальцами. После этих воспоминаний трудно было заснуть. Николетт лежала в темноте, слушая, как мыши скребутся в соломе, и как Окассен за стенкой бормочет во сне:

— Не надо, не надо... я не хочу!

С тоской Николетт ждала, придёт ли обычная женская хворь. Ей хотелось, чтобы она уж оказалась беременной. Ребёнок связал бы их с Бастьеном крепче крестов. Но вместе с дождями, которые полились в полнолуние, пришло «проклятие Евы». Значит, небеса пока не благословили нас, думала Николетт, слушая печальный стук дождя по крыше.

В одну из этих дождливых ночей дверь её спальни распахнулась, и вбежал Окассен — в одной рубахе, босой. Он влез к ней под одеяло, как в детстве, прижался к её плечу. Зубы у него стучали — не от холода, от ужаса.

— Что с вами? — испуганно спросила она.

Ей вспомнились жуткие слова Урсулы. А вдруг это правда, и он пришёл, чтобы взять её насильно, терзать ради своей забавы. Но Окассен всхлипывал, как перепуганный ребёнок.

— Мне плохо... не могу заснуть... страшно...

Он прижимался к ней, обнимал, но совсем не как мужчина. Он словно снова превратился в перепуганного мальчика, который боится чудовищ. Конечно! Все эти годы он спал в одной кровати с Бастьеном, поэтому кошмары его не мучили. Стоило остаться одному, и монстры вылезли из тёмных углов спальни, из-под кровати, из ларей и ниш.

По его голосу Николетт поняла, что Окассен плачет. Как в детстве, она завернула его в одеяло, стала ласково гладить по волосам.

— Тихо, тихо, мой хороший. Не бойся. Тут никого нет, я всех прогнала.

Он так и уснул, положив голову ей на грудь. Николетт не испытывала ни стыда, ни страха, только зудящую жалость.

Однажды вечером, когда Николетт с Урсулой сидели на крыльце и чистили бобы, приехал Жерар. Как положено жениху, он чмокнул Николетт в щёку, отдал ей подарок, корзинку груш, и сразу прошёл в дом, к Окассену.

Николетт не удивилась этому. Жерар всегда так поступал — приезжал навестить её, а сам проводил всё время с Окассеном. Тот не гнушался обществом конюшего. Он считал Жерара хорошим деловым парнем. Они пили вино, играли в кости и обсуждали всяческие слухи и сплетни, которые Жерар привозил из Брешана.

Окно кухни было распахнуто, и Николетт слышала, о чём они болтали. О войне с англичанами, о погоде, об урожае. А потом Жерар сказал, понизив голос:

— Вы бы, мессир Окассен, не позволяли Николетт водиться с этой девкой. Я слыхал, она гулящая.

— И кем же она гуляет? — равнодушно спросил Окассен и разгрыз орех.

— Ребята болтали, что к ней ездит один парень из Гюи. Кажется, мечник тамошнего сеньора.

Урсула этого не слышала, так как пошла выбросить бобовую шелуху в помойную яму. Николет поглядела в её сторону, но спрашивать не стала. Урсула не рассказывала ни о каком парне из Гюи, значит, это просто сплетни. Не стоит и спрашивать.

Утром следующего дня Николетт месила тесто для хлеба. Мадам Бланка помогала ей. Кроме них, в кухне никого не было, но хозяйка всё-таки покосилась на дверь.

— Ты бы не водилась с этой чернявой девицей, Николетт, — негромко проговорила она. — Окассен сказал, что слышал о ней дурное.

— Урсула не способна ни на что дурное, — возразила Николетт.

Мадам Бланка неуверенно пожала плечами.

— Ну, не знаю. Люди зря болтать не станут.

Николетт испекла хлеб, приготовила обед и побежала к Урсуле. Следовало поговорить с нею, пока сплетни не довели до плохого. Никто не задержал Николетт. Хозяйка отправилась подремать, а Окассена не было дома — он надзирал в лесу за крестьянами, которые заготавливали лиственный корм для скота.

— А её нет дома, — удивлённо проговорила мать Урсулы. — Она сказала, что к тебе пошла!

Николетт стало не по себе. Снова пробудилось мрачное предчувствие, ощущение предстоящей беды. Николетт поспешила домой. Издали было видно, что в имении Витри творится что-то неладное. Ворота были нараспашку, во дворе виднелось множество пеших и конных. Николетт подбежала ближе.

Толпа незнакомых людей заполонила двор, слышались мужские крики, среди которых Николетт различила хриплый от ярости голос Окассена. Она пошла вдоль ограды, пробираясь ближе к крыльцу, и натолкнулась на конюха Матье.

— Что здесь творится? — спросила она.

— Мессир Окассен поймал Урсулу с парнем из Гюи в охотничьем домике в лесу, — растерянно ответил конюх.

Он испуганно косился на толпу чужаков, лица у которых были враждебные, а руки лежали на эфесах мечей.

— И весь этот шум — из-за Урсулы? — недоумённо спросила Николетт.

Но Матье не успел ответить. Николетт снова услышала голос Окассена и бросилась к нему через толпу. Перебранка шла прямо перед крыльцом. Окассен кричал на маркиза де Гюи, того самого, что похитил Мелинду.

— То, что у тебя нет чести, давно известно! А я защищаю достоинство своих владений. Доставай меч, будем биться! — вопил Окассен, яростно встряхивая головой, чтобы откинуть назад волосы.

Глаза у него были остекленевшие от ярости, в руке — обнажённый меч. Николетт стало страшно. Она знала — когда у Окассена такое лицо, он сам себя не помнит от злобы. Однажды, будучи десятилетним мальчишкой, он в припадке бешенства ударил родную мать кулаком в лицом. Отец тогда выпорол его на славу, но это мало помогло. Видимо, гнев Окассена не поддавался его рассудку.

— Драться с тобой? — спросил Гюи, надменно усмехаясь. — Да кто ты рядом со мной? Сопливый щенок и нищеброд, к тому же!

Лицо Окассена страшно побледнело. Он нанёс первый удар, прежде чем Гюи успел обнажить меч. Клинок пронзил кожаный панцирь на груди Гюи, благо, неглубоко.

— Ах ты, сучий выкидыш! — разъярённо крикнул Гюи.

Он тоже выхватил меч. Клинки лязгнули друг об друга. Начался бой, даже отдалённо не напоминающий рыцарский поединок. Безобразная драка, в которой колошматят противника чем попало — кулаками, ногами, мечом плашмя по макушке.Так дерутся пьяные крестьяне или лесные разбойники. Но заметно было, что Гюи весьма опытен в таком скверном бою. Ловко перекинув меч в левую руку, он с размаху ударил Окассена ребром ладони по носу. Хлынула кровь. Но это, кажется, лишь сильнее разожгло злобу Окассена. Он сделал стремительный выпад и ранил Гюи в предплечье.

Мадам Бланка, стоявшая в дверях, рыдала в голос. Слуги и оруженосцы наблюдали не с восторгом, как обычно смотрят на рыцарский поединок — с отвращением.

Николетт схватила Матье за рукав и крикнула:

— Возьми коня, скачи к мессиру де Суэзу. Поединок не по правилам. Это кончится плохо для обоих. Изувечат друг друга и спалят дом...

— А что я там скажу? — выворачиваясь из рук Николетт, пробормотал Матье. — Мессир Окассен убил парня Урсулы. А он был не крепостной, свободный, и к тому же, молочный брат мессира Гюи. Тут сам чёрт не разберётся...

Николетт с ужасом смотрела на бой и бессильно сжимала кулаки: