Кухарка из Кастамара - Муньес Фернандо Х.

Тут донья Урсула снова воспользовалась своей властью над ним.

– Я сама сообщу его светлости, когда решу проблему с новой главной кухаркой.

Оба прекрасно знали, что именно дворецкий обязан докладывать господину. Мелькиадес бросил ледяной взгляд на донью Урсулу. Она выдержала паузу.

– Я тотчас же отправляюсь в Мадрид на поиски среди знакомых подходящей замены, – закончила она разговор.

Дворецкий поднялся, пытаясь придать солидности своим движениям, и поднял руку, призывая к молчанию. Она умолкла больше ради приличия, чем по приказу, и ровно в тот момент, когда Мелькиадес собирался высказать ей, что его исключительным правом является докладывать господину о таких изменениях, безжалостно прервала его:

– Я была бы вам признательна, если бы вы ограничились тем, что сообщите о произошедшем остальным слугам и велите им помалкивать. Благодарю, дон Мелькиадес.

Дворецкий так сильно сжал кулаки, что даже костяшки пальцев побелели. В очередной раз ему приходилось признать поражение – ему, мужчине, к тому же выше ее по статусу и должности. Он почувствовал непреодолимое желание самому открыть дону Диего свою тайну, даже если это будет означать его поражение в соперничестве с ней. Однако последствием такого необдуманного поступка стало бы его нищенское существование: он бы вернулся в свою любимую каталонскую землю со сбережениями, но без определенного занятия, поскольку никто больше не взял бы его дворецким.

– Как вам будет угодно, донья Урсула, – ответил он наконец.

Она вышла из комнаты, сухо поблагодарив его, а дон Мелькиадес остался с ощущением, что он ущербный мужчина, малодушное и запуганное существо. Он опустился на стул, который заскрипел, как и его дух, столько раз побежденный за эти долгие годы. Потом погладил усы, пытаясь в очередной раз обмануть самого себя, и направился к двери, приняв достойный вид. Перед выходом он на несколько мгновений остановился, собирая воедино осколки своей гордости, и перешагнул через порог с притворной улыбкой, чтобы предстать перед слугами, словно король без короны.

7

15 октября 1720 года, полдень

Диего наблюдал за Франсиско; для него он был самым элегантным мужчиной во всей Европе. Тот сидел, положив одну руку на набалдашник трости в виде головы льва, а в другой вертел бокал с ликером. Потом он перевел взгляд на Альфредо, который устроился поближе к камину и грел ноги. Друзья прибыли в Кастамар сразу после полудня, чтобы разделить с ним трапезу и остаться на следующий день на празднование. Оба они добрались без приключений, если не считать нескольких особо грязных участков на дороге.

Альфредо Каррьон, барон де Агуасдульсес, всегда был большим другом семьи и его лично. Ему было около пятидесяти, и из-за этой разницы в возрасте он всегда был для Диего как старший брат. Их родители тесно дружили еще со времен Габсбургов и считались в свое время самыми известными семьями при дворе, несмотря на сильную несхожесть темпераментов: дон Бернардо, отец Альфредо, был любителем выпить и сторонником телесных наказаний, поэтому его сын в детстве обычно искал защиты у отца Диего. Сын унаследовал спокойный характер матери, мягкой женщины, склонной договариваться и прислушиваться к советам. Увлекающийся политикой, Альфредо все это время критиковал безынициативность испанского двора на европейской арене. Франсиско и Диего слушали его, но при этом оба уже подавали признаки скуки. Альфредо, как всегда, не замечал этого.

– Поражение Испании от европейской коалиции – верный показатель расстановки сил, установившейся на континенте, и слабости испанского двора, – говорил он. – Достаточно обратить внимание на позорное Гаагское соглашение, по которому вся Европа с вопиющей несправедливостью нарушает права короля Филиппа.

Диего ничего не ответил, а лишь кивнул.

– Альфредо, дорогой, не думаю, что мы можем исправить это из Кастамара, – недовольно заметил Франсиско. – К тому же я голоден. Давайте поедим.

Он положил Диего руку на плечо, и они втроем направились в столовую.

– Я так понимаю, твоя матушка и маркиз де Сото к нам не присоединятся?

– Нет, они предпочли отправиться в Мадрид. В театре «Принц» в пять дают представление. «Человек, околдованный силой» Антонио де Саморы.

– Как тебе маркиз? – неожиданно спросил Альфредо.

Диего пожал плечами, и все трое вошли в столовую, оживленную голубыми с золотом тонами полотна эпохи Кольбера – подарка короля Филиппа, – которое так нравилось Альбе.

– Мы с ним едва обменялись парой слов, но у меня такое ощущение, что он не типичный представитель знати, который желает заслужить мое доверие ради каких-то благ, – объяснил Диего. – Он уже два года приятельствует с моей дорогой матушкой, но ни разу не настаивал на приезде в Кастамар.

Они устроились за столом, где прислуга уже расставила серебряные и золотые приборы, которые он лично несколько лет назад заказал известному мастеру Полю де Ламери, ювелиру английского короля, во время своих редких поездок в Лондон. Приборы, разложенные в идеальном порядке, дополняли один из превосходных сервизов из мейсенского фарфора, привезенный из Саксонии и специально изготовленный с клеймом Кастамара. Cеньор Элькиса в окружении управляющего, сеньора Могера, и камердинеров с помощниками ожидал сигнала к подаче блюд. Диего подождал, пока друзья рассядутся, потом жестом приказал подавать бульон и взялся за салфетку. Альфредо развернул свою и повязал ее на шею, чтобы уберечься от брызг. Затем, продолжая беседу о маркизе, сообщил, что при дворе поговаривают о его доверительных отношениях с первенцем короля Луисом де Бурбоном.

– По имеющимся у меня скудным сведениям, – сказал Франсиско, который ограничился тем, что положил салфетку на колени, – у него было не очень много амурных приключений и…

Тут он прервался: от супницы исходил тончайший аромат. Он вдохнул и ощутил множество запахов, которые гармонично сплетались в идеально подобранный букет. Он узнал запах гвоздики и свежей петрушки, который оттеняли небольшие порции только что испеченного пшеничного хлеба, разрезанного на ломтики и обжаренного на свином сальце. Склонившись над тарелкой, он увидел, что друзья делают то же самое, насыщаясь жаром консоме. Казалось, даже сеньор Элькиса, сеньор Могер и камердинеры с помощниками с трудом сдерживали желание наброситься на еду.

Не говоря ни слова, Диего набрал ложку супа и, подув пару раз, пригубил, не дожидаясь, пока Альфредо, как обычно, благословит пищу. Будто божественный эликсир разлился у него во рту, он ощутил смешение тончайших вкусов: корицы и крошеных яиц, медленного огня дров, мяса домашней птицы, вовремя добавленной соли и дополнявшей блюдо нотки миндаля. Ему даже удалось различить легкое послевкусие выдержанного овечьего сыра. Никто из присутствующих не вымолвил ни слова. Потрясенные, они только вкушали этот суп из птицы, ложка за ложкой, будто таинственный нектар, похищенный у олимпийских богов. Когда они закончили, Альфредо произнес молитву во славу Всевышнего, благодаря его за столь изысканное блюдо. Диего, как всегда после смерти Альбы, не стал восхвалять Господа, хотя его желудок и испытывал благодарность за лучшее консоме из тех, что ему когда-либо доводилось пробовать.

Потом подали вертела с жареными до золотистой корочки молодыми голубями в панировке из хлебных крошек, перца и желтка. Герцог попробовал мясо: оно таяло во рту, словно горячее масло, и обладало тонким, изысканным вкусом. Он поднял глаза и, отрезая новый кусок голубя, посмотрел на друзей, которые издавали тихие стоны удовольствия и всем своим видом выражали удивление и удовлетворение. Диего сам был совершенно поражен тем, что его кухарка смогла добиться такого уникального вкуса. Они с отцом не были гурманами. Исключение составляло лишь вино, которое их научили ценить. После этого подали жареную утку, украшенную поджаренными ломтиками пшеничного хлеба и сбрызнутую айвовым соусом. Герцог замер в ожидании, думая, что сложно превзойти то, что они уже отведали. Однако ощутил сильное наслаждение, сладкое и вызывающее, от которого у него вырвался легкий вздох. Как могло это мясо источать столь изысканный аромат? Диего молча пытался дать название этому наслаждению, и наконец в тот момент, когда он смаковал нежнейшие кусочки утки, ему на ум само собой пришло слово «аристократическое». Он почувствовал вкус лука, сочной утиной рульки со специями, сахаром, вином и уксусом, корицей и айвой, которые превращали соус в нечто божественное. Вдохнув нежно-сладковатый запах, его светлость посмотрел на своих собеседников, которые притихли и сосредоточились на своих тарелках.