Кухарка из Кастамара - Муньес Фернандо Х.

Неужели он привез ее сюда, чтобы воспользоваться ее несчастьем, как все остальные в Кадисе? Амелия повернулась, опустив голову и почти не глядя на него от стыда.

– Вероника не должна была вам ни о чем таком рассказывать, – сказала она. – Достаточно было сообщить вам о моем желании попасть на праздник.

– Настоящая подруга не обманывает, – деликатно возразил он. Потом отпил из бокала и медленно подошел к ней почти вплотную. – Но услышьте меня: вам не нужно ничего бояться, – продолжил он спокойно. – Я здесь для того, чтобы помочь вам во всем, в чем вы нуждаетесь, и сохранить вашу тайну. Нас с Вероникой связывает многолетняя дружба, которой обязано мое участие в вашей судьбе, да и сам я бы не смог оставить даму в беде.

Амелия сглотнула. Ей так хотелось поверить в его слова… Однако она не знала, что ответить. Этот мужчина привез ее в Мадрид, спас из лап этой жабы дона Орасио менее двух часов назад, устроил так, что она оказалась в Кастамаре, – и все это, зная о ее прошлом. Ее раздирали противоречивые чувства: безграничная благодарность и беспокойство о том, как бы не доставить ему неприятностей.

– Если в Кастамаре узнают о моем положении, о том, что вы, зная о нем, привезли меня сюда, возможно, у вас будут…

Ей стало не по себе от нахлынувшей волны воспоминаний о последних четырех годах, и у нее дрогнул голос. В молодости ее отец сколотил состояние, занимаясь импортом табака из американских колоний. Благодаря этому он сделал себе имя успешного торговца в Севилье, Картахене и Кадисе. У него завязались знакомства с представителями аристократии, которым он продавал ввозимый табак. Амелия все еще помнила слова, которые он произнес во время прогулки по Севилье в собственном ландо: «Дочь моя, ты еще породнишься с представителем знатного рода». Таким образом, она отказалась от выгодных предложений богатых андалузских семейств, пока отец подыскивал ей идеального мужа, который наградил бы ее титулом. И наконец, как им казалось, они нашли его в Кастамаре. Однако этому не суждено было сбыться, и, пока шли эти бесплодные поиски, подходящий для замужества возраст подходил к концу. Через год после неудачи с доном Диего, когда Амелии исполнилось двадцать пять, возрастной предел для женщины, – тот день никогда не сотрется из ее памяти, – появился барон де Саара, дон Луис Вердехо-и-Касон, которого пригласил на праздник отец. Она уже успела с ним пару раз поговорить, и, несмотря на свой возраст – тридцать восемь лет, – он хотел заключить с ней второй брак. Отцу он казался прекрасной партией. Благодаря ему семья получила бы титул, а Амелии не нужно было бы спешить с детьми, поскольку у барона они уже были. Хотя родись дети – был бы повод для радости.

Все планы рухнули, когда с матерью случился нервный приступ, после которого она на всю жизнь осталась полоумной. Бедную хватил удар во время празднования двадцатипятилетия дочери. Безумно боясь потерять жену, отец с головой ушел в азартные игры и спиртное, позабыв об отцовских обязанностях перед Амелией. В последующие два года он растратил все свое богатство, приданое жены и будущее приданое дочери. Дон Луис, барон, испарился сразу же, как только до него дошли слухи о безумии своего будущего тестя и о том, что нет никаких шансов на выздоровление будущей тещи.

Амелию, у которой в нежном цветущем возрасте отбоя не было от поклонников из высшего андалузского общества, очень скоро отвергли из-за недостатка средств. Ей удавалось какое-то время скрывать бедственное положение семьи, а кредиторы уже выстраивались в очередь у дверей ее имения. Через год она уже не удивилась, когда январским утром обнаружила отца мертвым. С той роковой минуты она осталась одна с матерью, которая не могла даже слова сказать, не пустив слюни. Амелии в наследство досталось очень мало – ее обязательная доля; на эти деньги они смогли просуществовать последние два года, добиваясь расположения влиятельных мужчин Андалузии. В конце концов один из них, когда она уже находилась в полном отчаянии, предложил ей вместо милосердия коммерческую сделку, по которой она должна была уступить его просьбам, чтобы не оказаться в полной нищете.

Амелия попыталась стряхнуть с себя эти тягостные воспоминания, почувствовав приближение дона Энрике. Сама того не осознавая, она отвернулась с еще большим смущением.

– Сеньорита Кастро, – ласково начал он. – Посмотрите на меня.

Она медленно повиновалась. Амелия ощутила, как ее обволакивает источаемый маркизом аромат свежего персика, а жемчужный блеск его глаз обещает защиту.

– Не беспокойтесь об этом, это наш секрет, – прошептал он, глядя ей в лицо. – Я пойму. Если вам больше не нужна моя помощь, я не буду настаивать, я просто предлагаю ее вам.

– Что вам нужно от меня? – спросила она. – Я знаю, что никто просто так ничего не делает, и…

– Не обижайте меня, сеньорита Кастро. С моих губ не сорвалось ни одной просьбы.

– Поверьте, я в ваших руках… Я…

Амелия почувствовала, что больше не в силах выдержать это напряжение, и ее щеки запылали как маки. Глаза наполнились подступившими слезами. Ее охватили беспомощность и разочарование. Она, испытавшая столько унижения от лицемерных взглядов, созерцавших падение ее отца в бездну, снова оказалась в такой же опасной ситуации в Мадриде.

– Чш-ш, не будьте ребенком. Уверяю, никто в мире больше не побеспокоит вас, если позволите мне об этом позаботиться. Никто и никогда не сможет навредить вам или вашей репутации, – закончил он, роняя слова так близко от нее, что она задрожала, – поскольку я буду вашим щитом и раздавлю любого, кто только осмелится на такое.

Сама не осознавая того, она почувствовала, как из глубин отчаяния змеей выползает глубокое, молчаливое влечение, кругами расходясь внутри ее живота. Возможно, причиной был шепот дона Энрике, те слова, которые она так мечтала услышать, его врожденное изящество или невыносимо соблазнительный жест, когда он взял ее за руку. Затем в двери дважды постучали. Дон Энрике мгновенно отошел от Амелии, оставив ее в замешательстве; дрожа всем телом, она глядела в окно, в то время как створка двери открылась, хотя никто не давал разрешения войти.

Все еще стоя спиной к дверям, девушка увидела в отражении стекла мужчину, скорее мулата, чем чернокожего, одетого как кабальеро, которого она сразу же вспомнила. Еще до ее первой поездки в Кастамар отец советовал ей вести себя с ним вежливо, но держаться на расстоянии. Вся Испания смеялась – конечно, всегда за глаза – над этой причудой дона Абеля.

– Господин маркиз, сеньорита Кастро, прошу прощения, что прерываю. Матушка попросила проводить вас в задние комнаты к дону Диего, – сказал он с изысканной вежливостью.

– Добрый вечер, дон Габриэль, – ответила Амелия, повернувшись к нему.

Ей показалось, что его черты, несомненно унаследованные от белого мужчины и черной рабыни, стали еще утонченнее с тех пор, как она видела его в последний раз: тонкий, удлиненный, не плоский, как у представителей его расы, нос, заостренные скулы и пропорциональные губы; сильные руки и широкие, как у быка, плечи.

– Очень рад снова видеть вас, сеньорита Амелия, – ответил дон Габриэль, вежливо кивнув.

– Я не слышал, чтобы тебе разрешили войти, – сказал, подходя к нему, заметно недовольный дон Энрике.

Амелия заметила, как темнокожий с высоты своего роста перевел взгляд на дона Энрике, который остановился перед ним. Необычность этой ситуации несколько смутила ее. Маркиз, будучи меньше ростом – ведь дон Габриэль с поднятой головой был на голову выше и вдвое крупнее, – казался облеченным огромной властью. Несмотря на это, она в жизни не встречала цветного человека, который бы так уверенно держался перед белым. Он смотрел маркизу в глаза как равному, без подобострастия. Любой другой представитель знати почувствовал бы себя оскорбленным и покинул дом, тем самым скомпрометировав хозяина.

– Дверь была прикрыта, ваше сиятельство, я не хотел вам помешать, – ответил он, не отводя своих черных глаз.

Маркиз подошел еще ближе, почти вплотную.