Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Это же человек? — детский голос дрогнул.

— Где?! Это всего лишь урус. Они убили твою мать, Манас. Из-за них моя сестра ни разу не приложила тебя к своей груди. От этого ты не познал материнской ласки, Манас, — с этими словами он отпустил тетиву, что та щёлкнув возле уха мальца, задела его щёку, оставив красную полосу.

Раб упал возле вертикальной коновязи, и хрипел от раны — стрела попала в бок. Она не была смертельной, по крайней мере, урус умирал бы долго. Его прежде пытали: лицо представляло собой сплошной синяк, опухшие губы висели и шлёпали, и он мог едва лишь приоткрыть глаза. Руки были связаны сзади, а к коновязи был прикован длинной цепью за ногу.

Кыдан развернул к себе мальца и, вложив в его руки свой кинжал, своими скрепив его пальцы на рукояти с изумрудом на навершии, заглянул в глаза с безмолвным приказом. Подвёл к тому держа за плечи, больно сжав их в своих руках. Пленный, осознавая приближения смертного часа, смотрел на тех с равнодушным спокойствием и даже попытался искривить губы в блаженной ухмылке.

Кыдан подтолкнул Манаса в спину. Тот не решался. Стоял и просто бестолково лупился на раненного. Одно дело убить козу, а здесь человек, хотя по внешнему виду и не скажешь. Манас двумя руками перехватил рукоять в обратном хвате, и с ярым криком, изломавшись своим ликом, замахнулся над поверженным урусом. Его руки так и застыли над тем. Для второй попытки он покрепче взялся за рукоять, задрожал всем телом, но так и не смог обрушить клинок вниз. Схватившись с места, Манас отбежал, а его желудок вывернулся, выплеснув наружу скудный завтрак. Откинув кинжал в сторону, бросился со всех ног к могильнику своей матери.

Сколько он лежал на пригорке, густо поросшим травой, не известно. Слёзы уже все вытекли. Жалобная мольба тоже стихла — не отвечала матушка. Мягкие шаги выдернули его из оторопи.

— Дядя прислал тебя за мной? — спросил, поднимаясь из позорного положения, ещё издали узнав своего наставника.

Напротив могильника с кувшином кумыса стоял поджарый воин. Он сипло дышал. Одежда его была, как и у всех степняков — кожаные штаны, сапоги на ремнях, что крепились к поясу на талии, кафтан с бортами и с меховым подбоем и остроконечная шапка с околышем. Только вот волосы были светлее, чем у остальных, почти белые, и глаза, вернее единый глаз был как у урусов бледно голубой, почти прозрачный. Воин отлил немного кумыса на холм и протянул кувшин мальцу. Тот незамедлительно повторил это поминальное действие.

— Он приготовил для тебя наказание. Ты должен его выдержать, молодой господин.

— Креслав, ты ведь тоже урус…Как я мог?! — он беспомощно уставился на того, отчаянно ища ответа, помощи, хоть чего-нибудь, что не извратит его до конца, не сломит.

— Я уже давно не считаю себя северским. Я перестал быть им, когда поклялся служить хану Кыдану.

Весь обратный путь до курени они шли молча. Кыдан, встретив, с присущей ему равнодушной хладностью, Манаса, ставшего перед своим дядей на колени, измерил того уничижительным взглядом и, не сказав ни слова, ушёл в свою вежу. В наказание за дерзкую трусость он приказал привязать Манаса рядом с издыхающим урусом, которому перерезали жилы, что тот мог лишь ползать. Манас видел его мучения. В добавок ко всему хлынул ливень. Раб, изворачиваясь словно гусеница, сам намотал вокруг своей шеи цепь, к которой был прикован — он сам выбрал свою смерть. Но северский лишь скользил по жиже, не в состоянии удавиться сам. Манасу нужно было лишь немного помочь. Уперевшись ногами в столб, он спиной давил на уруса, затягивая на его шее железную петлю. Это был лишь первый урок для Манаса. Он тогда всю дождливую ночь провёл там — Кыдан даже после доклада, о выполнении приказа, не поторопился отвязать племянника от коновязи. А на утро хан десять стрел выпустил в его сторону. И каждая летела в него — Манас же стоял неподвижно, лишь мелко колеблясь, продрогнув за ночь — и каждая лишь скользила возле него, своим пером еле чиркая кожу, а Манас не смел отвести в сторону своих глаз — серых с рыжими подпалинами.

10. Половец Манас

Почему он ненавидит меня, сына своей сестры? Почему он любит меня, сына уруса?

Кыдан с завидным постоянством лично обучал Манаса искусству убийства, предлагая тому каждый раз более изощрённые способы. А если Манас не желал, то Кыдан мучил жертву, до тех пор пока малец не дарил ей смерть. К десяти годам Манас стал более хладным, а убийство для него превратилось в обыденность. Он пытался не слушать свою жертву, не смотреть той в глаза, вообще просто представить себе вместо неё щит или козу и по наитию сделать то, что от него требовали. Вот так, сухо и безотчётно.

А в тот вечер, когда Манас узнал, что Креслав идёт на вылазку к урусам, он тайно решил последовать за ним. Но опоздал. Будь проклят этот конь! Теперь дядя его точно накажет. Десять плетей для Манаса уже стали, что щелчки по носу, хуже будет, если поднимет его на смех, но самое страшное то, что он не сможет убить его, эту мерзкую тварь. Вчера Манасу, наконец, открылась тайна его происхождения, когда подслушал разговор дяди с Креславом…

— Это точно он? — задумчиво произнёс Кыдан, путая пальцами ароматные струйки, восходящие от его изящной курильницы.

— Я лично видел на его руке перстень, — перед ханом в рабской позе на коленях, коснувшись ладонями пола, стоял Креслав.

— Так почему же его голова ещё не у меня? — сменив свой монотонный голос на резкий, Кыдан проявил крайнее недовольство.

— Я сомневаюсь…

— Принеси мне его голову! — оборвал не дав договорить. — Ты стал мягкотелым, как слимак (слизняк)! Запомни, пса, который потерял нюх отдают на растерзание стервятникам!

Кыдан схватив деревянную чашу, желая осушить хмельной напиток, и замер так и не поднеся её к своим губам. Он лишь ненадолго ушёл в себя, крепко сжав мозолистыми пальцами резные бока. Его голова повисла, а мелкие, тёмно-русые косы со звоном колец, вплетённых в них, спали с плеч.

— Я жду его голову и руку с перстнем, Креслав, и тогда ты получишь свободу, — более сдержанно продолжил.

— Кыдан-хан, не гони меня, — дерзко встрепенулся, вытянувшись на коленях вверх. — Ты знаешь, что я делаю это не ради свободы. Позволь мне жить и дальше подле твоей курени.

Кыдан поднял на того свой лик. Его глаза лишь слегка были подёрнуты печалью — хан не мог проявлять своей слабости.

— Я знаю, почему ты хочешь остаться — он так похож на неё… — повеяло грустью. — Ты ведь любил мою сестру, верно?

— Я и сейчас люблю её, — еле слышно признался северский, осаживаясь назад.

— Глупец! Это ты виноват в том, что с ней произошло! Если бы ты не бежал! — замолчал, не желая томить себя воспоминаниями, но, верно, и сам себя коря за чрезмерную жёсткость со своей свободолюбивой сестрой не сдержался от горячей исповеди:

— Из всех женщин Дешт-и-кыпчак ему понравилась именно Тулай. Я тогда был слаб в своём роду, я был младшим сыном своего отца, а Ясинь был сильным ханом! Мы могли бы обрести могущество после объединения с ним. Ясинь-хан прислал сватов с щедрыми дарами, а она отказалась. Я думал, что она просто не пожелала стать четвертой женой Ясинь-хана. Я же, в своей жадности, делал вид, что не слышу её, а она слёзно молила меня не соглашаться на брак. Но как я мог мучить её?! — вдруг встрепенулся, голос надломился. — Я не выдал бы её замуж без её согласия! Я уже собирался отослать назад дары, хотя союз с Ясинь-ханом нам был крайне необходим тогда! А ты! — растеребив нарыв в своей душе, Кыдан рыкнул, что Креслав сжался, пряча голову в плечах. — А ты?! Ты всё испортил. Истинно — любовь делает нас безумцами! — драгоценная слеза степняка сорвалась с его ресниц. Словно стесняясь, своей слабости, хан стремительно смахнул сбежавшую слезу, посмотрел по сторонам, будто испугавшись, что о увиденном могли рассказать шёлковые занавески, растянутые вдоль стен. — Я только хотел, чтоб она была счастлива, — его голос дрогнул. — Я был слишком требователен к ней, — замолчал, а потом судорожно втянув в себя воздух, закончил свою исповедь, — в её смерти я виноват не меньше тебя.