Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Не заговаривайся, отец, — Извор стойку боевую принял, предлагая воеводе продолжить, выгораживая своего побратима.

— Ааа, всё же отец, — на него попёр, рассекнув воздух острой кромкой.

— Ты отцом мне всегда будешь, но за то, что ты сотворил с моей невестой, я никогда тебя не прощу.

— Опять за старое…А сам ты лучше? Ты тогда трусливо в кустах отсиживался. Или что? Забыл уже? Неужто совестно стало? — лязгнул голомелью о кромку сыновьева меча, выбив искру.

— Как хочешь так и понимай. Это мой грех, за него ответ держать сам буду и всё приму в наказание — не возропщу.

— Возвращайся ко мне — словом не обмолвлюсь.

— Не проси, не вернусь, у Олега Любомировича впредь и останусь.

— Против отца пойдёшь?

— Против тебя не пойду, да и других в обиду не дам.

— Не торопись, сын, ответ давать. Может статься так, что и не спросят тебя, а ты ворогом моим сделаешься, — поднажал на голомель другой рукой, отбрасывая Извора назад.

— С чего такие речи заковыристые? Что опять надумал? Неужели против брата своего пойдёшь?

— Да нет. Тут ты не угадал — это Олег против меня крамолу чинит.

— На Курщине есть один, кто делами этими заправляет — это ты! Так нечего на других напраслину наводить! — Извор и словом, и мечом отвечает. — Ты этим промышляешь, вот и в других, чем сам преисполнен, тебе гнусность чудится!

— Ты думаешь, что Олег невинен как агнец? А не сказал ли он тебе, что он знал о том, что Позвизда с дочерью его я убить хочу? Я более скажу, что он тогда о себе лишь беспокоился, от того что Позвизд донос на него написал, — без утайки, не как прежде, говорить начал. — Он ведь меня не остановил, а всё потому, что о своей шкуре больше думал! — после этих слов в несколько махов выбил меч из рук Извора. — Не говорил, — утвердил воевода отведя меч от сына, пытающегося принять сказанное. — Не веришь?.. Ты только моё худое видишь! Поди и испытай сам: купцы, что с Чернигова шли, у нас позадержались что-то. Уже и товар истощился, а назад не торопятся. Люд заезжий по городу шляется, на околицах селятся, все корчмы переполнены. Сами говорят, что именины у наместника, вот пришли поглазеть, удачи попытать. Подумай сын, может есть такое чего ты не знаешь? Может Мир тебе не всё сказывает?

Вспомнил Извор, как Мир от него таблички прятал, как с Федькой, конюшим, о чём-то в тайне часто беседует, как с отцом своим по ночам встречается, да и смена отношения того к браку с Любавой тоже настораживает.

— Определись же, на чьей ты стороне, — меч в сторону откинул, — а то не ровен час на отца идти придётся. Моя рука не дрогнет. А твоя?

Военег бой закончил. Не говоря больше ни слова, умылся в бадейке, только остановился, когда услышал конский цокот, и оглянулся на уходящий силуэт своего сына.

Когда Извор вернулся на двор наместника, не хотелось идти тому в клеть. Думал в амбары пойти, бражного чего испить. Тяжёлые мысли угнетали, ломали. Не хотелось Извору верить в то, что Мир предать может… И эти странные переглядывания брата с сотским Олексичем…

Мельтешившая по пустующему двору Сорока не могла не привлечь к себе внимания — остальные- то уже на покое, одна она бегает, да конюший с вратниками задержавшихся бояр встречают.

— Ну?! — подбежала к Извору пытливо ответ в глазах того выискивая, не выказывая ни страха перед воем, ни уважения, да хоть и какого-то пусть даже маломальского намёка за сожаление вчерашнего поступка в ней тоже не было.

— Что, ну? — сделал вид что не понял, а у самого нет никакого желания перед той отчитываться и вовсе видеть её не хотел — одни беды от этой визгопряхи.

— Вы ведь Храбра искали? Мирослав Ольгович ничего не сказал, к наместнику сразу пошёл, — головой на хоромы махнула.

— И мне тоже нет охоты с тобой разговаривать, — серчало ей отвечает, а потом не утерпел, на неё накинулся. — Все беды от тебя! Как пришла сюда, всё наперекосяк пошло! Любава со вчерашнего дня в истериках бьётся, говорит, анчутка её какой-то мучает! И верно, будто нежить ты какая! То пожар, то дядька вновь в запой ушёл, теперь Храбра…

— Что с ним?! — ближе к тому подбежала без зазрения, мокрые глаза на того вскинула, за руки того хватает, трясёт. — Говори же, что случилось?

Что муж грозный против слёз женских. Это тебе ни мечом махать, ни от ворогов невинных защищать — вот меч, вот враг — знаешь дело. А тут как помочь? Как утешить? Слова сказать не может, не знает как рыдания остановить. Сорока, не дождавшись ответа, голову повесила, совсем сникла. К себе побрела, чуя что ноги не держат, на ближайшую завалинку уселась, только всхлипы её до Извора доносятся.

— Любишь его? — Извор рядом сел, пыл свой на жалость переменив.

— Люблю?.. Кого?

— Жениха своего?

— Какого? — на того глаза выручила, мигом плакать перестала.

— Храбра.

У той опять лицо переменилось, скуксилось, губы пухлые задрожали.

— Наверное люблю… Я его меньше всего в степи боялась. Пока там жила он меня половецкому учил. Храбр всегда вкусности приносил, даже финиками и смоквами (инжир) сушёными угощал.

— Где ж роб такие яства брал? — Извор выпытывает.

Сорока раньше и не думала откуда брал, а теперь поняла — не простой роб был Храбр, да плечами лишь пожала и, плач унимая, вздохнула, затяжно шмыгнув носом.

— Он меня и от смерти спасал не единожды, — напрягся полянин, весь вниманием образился — чаще всего жены в такие моменты, когда особо слабыми становятся, могут всё поведать, за языком не следя, а более говоря сердцем. — И из полона бежали вместе, и охотились тоже вместе, и ели вместе…Я его шибко люблю… — замолчала, слёзы рукавом утирая, а Извор на ту брезгливый взор бросил, да потом переменился в помышлениях от иных слов. — Храбр мне завместо брата всегда был… — вновь залилась, по новой, щёки мокротой умащивая, да так горько, что у Извора внутрях тоже всё заныло. — Он мне семьёй сделался. Если бы не он, сгинула бы там… — Хотел было девицу приголубить, да замешкался, думая, удобно ли то будет, а та сквозь плач слова шамкает, — он один раз также бесследно пропал, да не скоро вернулся. А если опять его долго не будет, как же одной мне жить дальше… Раньше хоть дядька был, а тепереча что мне делать? — тихонько подвывает.

Извор к той плечами разворот принял, приобнять понудился, на подрагивающую от плача девицу жалеюче смотрит. Такой беззащитной она ему в тот миг показалась: где вся её спесь, где вольнодумие задиристое, где вся её неуёмная шумливость, которая не смотря ни на что самому сильно нравится уже стала.

" И с чего на неё раскричался — укоряет себя Извор. А Любава сама хороша — вечно припадошная — пусть ей наукой будет, как перед другими нос задирать."

Обнять девицу — дело-то нехитрое, да о Мире вспомнив, так и замер не решаясь на сие действие, не желая, чтоб девица между ними встала. Рука протянутая к Сороке так и зависла в воздухе, а потом и вовсе пальцами дрогнув, в кулак их сжав, как вода от берега Извор от Сороки и отхлынул. Да и та, вскоре распрощавшись, к себе побрела.

Проводил ту взглядом, пока тонкая фигура не скрылась за углом сенницы. Разговор с отцом вспоминая, подле крыльца высокого стоит, Мира поджидает. Тот долго себя не заставил ждать — выскочил, да будто и не ожидая с Извором так скоро увидеться, встрепенулся весь. Холодом по хребту его дёрнуло не от ночного хлада, а от того что с отцом о нём только что говорили, а Извор, как ни в чём не бывало, перед носом кувшином пива потряс, в улыбке губы растянул.

На завалинке уж холодно сидеть — в клети пили. Пили молча, не закусывая, из одного кувшина. На пустующие нары, где недавно ещё Храбр спал, поглядывали.

— Что думаешь? — Извор тишину нарушил, встряхнув неумолимо пустеющий кувшин, прислушиваясь к плеску в его глубине.

— Я не хочу думать, что он предал нас, но всё на это указывает — появился не весть откуда и пропал без следа, а ещё, — осёкся словно тайну какую открыть не хочет…

— Что?

— Ничего, — и опять молча пьют.