Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— А Сорока? Неужто сердце ёкнуло? — Извор между прочим спросил, а Мир от ответа увиливая, кувшин из рук того выхватил да и присосался. — Ну?! — Извор его в бок толкнул, что пиво с края пролилось, с бороды скатилась, рубаху омочило. — Да вижу, что нравится, — скосился исподлобья, что Мир поперхнувшись, закашлялся. — Ежели бы кто другой моим зятем стал, я бы такого не позволил, но тебе я всё прощу, — саданул того по спине с маху. — Помни, что ты мне прежде зарученья братом стал. Я за тебя, брат, живота (жизнь) своего не пожалею, кровь пролью, костьми лягу, но не предам. Слышишь?

"Слышу, брат, — у Мира на душе тоской смертной хмарит. — Слышу, брат! "

— Только смотри, как бы Любава Сороку со свету не сжила — у отца в полюбовницах, мало кто задерживается — а дочь от матери, как яблоко от яблони.

"Ты прости меня, брат, я против отца твоего крамолу задумал сотворить! Я против стрыя своего — тот кто нас на мечах учил биться, кто нас обоих на коней сажал — предательство умыслил. Но не ради своей корысти, брат, а ради люда простого. Простишь ли ты меня, брат? — рвётся наружу надрывно, но не время ещё каяться.

Повалился Мирослав на нары — вроде спит.

— Эй, Мир, — Извор его плечо слегка тронул. — Заснул что ли?! — прикрыв брата одеялом, сам лёг на соседние нары.

Мир кулак сжал, костяшки прикусил, лишь бы не закричать, лицо болью душевной исказилось. Извор дышать глубоко стал, даже уже похрапывает, а Миру сон и не идёт, всё разговор с Зимой перед её побегом вспоминается, и тайна, которую прежде открыть кому, сам разгадать хочет, мучительно томит.

25. На чьей ты стороне? (часть 2)

В тот вечер, когда Мирослав с Зимой длительно беседовал, их разговор лишь ненадолго был прерван, когда с гульбища что-то шмякнулось на землю, видно коты что не поделили и спрыгнули, а потом с диким криком и шипением разбежались в разные стороны мягкими клубочками, а Мирослав, не обращая внимания на кошачью перепалку, тогда подлетел к Зиме, выпрашивая ответ, только что узнав немыслимое:

— Это правда? — не веря сказанному, выпалил молодой боярин. — Отвечай мне, чего ты молчишь? Неужели у отца есть ещё один сын?

— Я не знаю.

Мирослава это не устраивало. Он пошатнулся и медленно попятился от Зимы, потом снялся с места, направляясь в покои отца, чтоб у того раздобыть правду.

— Но я хочу верить, что это не он, — был остановлен женским окриком, натужным и надрывным. — Он не мог… Твой отец не мог так поступить с твоей матерью! Он её крепко любил… После её смерти он даже не смел коснуться другой жены. Да и в Курске его терем был пуст. Неужели он мог сотворить бесчестие и надругаться над кем-то?

— Я помню это. Он тогда бражничал не просыхая. Лишь через год у него появилась полюбовница, но её так супругой и не сделал. Я даже не забыл, как её звали — Евгения. И она тоже погибла… Для него это было не меньшим ударом. И сейчас он никого не имеет. Так, пустое всё, лишь чтоб похоть удовлетворить. — Мирослав сник, желая верить сказанному Зимой.

— И перстень этот он никогда не носил… до недавнего времени… — Зима задумчиво высказывала свои предложения. — Говорил, что был потерян. И появился он одновременно с одним отроком.

— Храбр? — осенило боярина после коротких размышлений. — Этого не может быть. Хотя… Нееет… Он говорил, что был робом у Кыдана, что бежал… — потом опять задумался. — А ежели не бежал, а намеренно сюда пришёл? Если по летам посчитать… И глаза с подпалинами… Олексич думал, что его мать была снасильниченна степняком, но если наоборот… — догадки отнюдь не давали облегчения. — Убийцы матери искали хозяина перстня. И если это не мой отец, то вполне возможно, что это был дядька?

— Военег и сейчас необуздан, а по молодости и вовсе разжжигало его похоть неумалимо.

— Это точно был Военег… Он виновен в смерти моей матушки… И нет в нем ни капли сожаления… — цедил Мирослав, уставившись в несуществующую даль. — Он безнаказанно творит бесчинства и доныне. Он подмял под себя и весь Курск, не чувствуя пресыщения ни в чём!

— Он корыстный сребролюбец! Он не успокоится пока ни возмёт своё первенство обратно, пока не подчинит всю Курщину. Пусть Олег здесь хоть власти и меньше имеет, чем брат его, но всё же Военег должен мириться с его мнением и скрывать от него свои промыслы, — Зима осторожно вела сознание Мирослава в нужном течении, разжигая в нём негодование и жажду справедливости. — Он Олега к твоему браку с Любавой давно вынуждает, чтоб тот и вовсе против него слова не имел. Олег хоть и знатный воин, не страшится ни смерти, ни ворога, но вот брата своего боится на равне как и любит его. Олег всеми правдами отказывался, но видно судьба твоя с ней жизнь узами связать. Ведь Военег и молчал о вашей свадьбе, когда Олег занемог. Он ждал, когда тот отойдёт в мир иной, и скажу больше, верно даже ведал о том, кто его травил — убийцу стряпчего так и не нашли — а потом или тебя следом в мир иной отправить желал, и сделаться наследником братского достояния, или тебя принудить силой Любавой ожениться, подмять и тебя под себя, заполучив все земли, тем бояр и остальных себе подвластными сделать.

— Не бывать этому! Я сам сорву венчание!

— Не смей этого делать!

— Я сказал, нет!

— Ты должен! Если ты этого не сделаешь, ты погубишь своего отца!

— Так ты за этим сюда пришла?! — Мирослав строптиво дёрнулся, с места вскочил. Так чеканил по полу, что шаги эхом раздавались в пустых сенях. Слов не находя, уйти вознамерился, остановился в дверях, с долю времени о чём-то задумавшись, назад вернулся, чтоб упрёк выплеснуть. — Отец тебе сказал со мной поговорить?! Не ожидал, что ты с ним заодно будешь…

— Он вспыльчив! — успокаивала того Зима. — Но знай, что ты для Олега, хоть он и вида не кажет, самое ценное на этом свете. Он для тебя готов, что угодно сделать — я то знаю.

— Но всё же хочет оженить меня против воли! Зачем? если ему известно о замысле его брата. Или отец что, умом тронулся?

— Гордость свою умерь! — твёрдым гласом, слегка завышенным, сказала.

Смиренный взгляд на жёсткий переменила, да всё одно — не видно, но Мир, словно отрок которого отчитывают, его даже так почувствовал — голову опустил, что русые волосы, свободные от плетения, волнами с плеч скользнули.

— Ты не сын рядовича или ремесленника, ты муж знатный, — пристыдила. — Ты о других должен сначала радеть, а только потом о себе. Или что ж, ты думаешь, власть просто так даётся — для угоды своей, чтоб брюхо насыщать, да чтоб душа веселилась? Чтоб вот так в хоромах жить, да по охотам ездить?! Тебе небесами было дано родиться воем, чтоб о других попечение творить.

Мир выслушал всё со вниманием. А на душе томно. Думал, подмоги в лице Зимы найти, так и она о том же! Да только как бы не желал он оного, понимал, что никуда ему не деться, что ни он первый, ни он последний. Мало кто из знати по любви женился. Видать и ему не судьба свою суженную в этом мире встретить.

— На тебя ответственность большая возлагается.

— Какая? Быть в подчинении у Военега?!

— Мирослав Ольгович, — голос Зимы твёрдым стал, вынудив боярина с удивлением на травницу посмотреть. А та вытянулась во весь рост, приняв не обычную для себя осанку, а как лишь знатные жены себя ведут. — Грядут времена тяжкие! Над княжеством меч висит, вот-вот падёт. Не о любви ты должен думать, а о земле- матушке нашей!

Мирослав от этих слов встрепенулся — Зима многим ведала, так что не пустым звоном было ею сказанное. А та вдруг замолчала, верно боярину давая время, чтоб с мыслями собраться.

— Говори, коли начала, — исподлобья ту всю измерил.

— Возле Переяславля, некий Ясинь войско своё собирает. Настолько близко подошли, что их речь на заставах слышна бывает. Тучи сгущаются над Посемьем, но князь Изяслав не спешит их гнать. Поминками пришлых подкупить хочет, а этот степняк улыбается широко, да ладно говорит.

— А братья его что?

— Князья отяжелели от праздной жизни — стали жадны и малодушны. А вот люд простой роптать уж начал, ополчение собирают. А коли крамольно мыслить станут, могут и на бояр пойти — только ослабеем мы в междоусобицах, что степняки в миг возьмут грады наши.