Анчутка (СИ) - Малых Алексей

Лес, наполнившись шумом сыплющихся небесных слёз, рыдал вместе с ним. Может так успокаивал его? Или всё же он оплакивал своих детей, невинно убиенных, омывал их кровь со своих листов, с густой травы.

— Она и тебя бросила. Но почему же так больно? — испрашивал у Лютого, а тот с вниманием слушал, глядя на того своими большими глазами, будто всё понимает. — Я ведь догадывался…

Мирослав не верил или может всё же не желал в это верить. Быть не может чтоб она его предала. К чему тогда были все её слова, эти томные взгляды? Может Храбр её силой увёл? А яблоко? Что это за намёк? Что вернула ему его любовь назад? Что ничего их уже и не связывает! Мирослава угнетали сии мысли. Он верил Сороке, он хотел верить своему внутреннему чутью, он не желал слушать здравый смысл.

Лютый фыркал, скорбя и тоскуя вместе с боярином. Он лез к тому в лицо, желая утешить. Потом встрепенулся, навострил уши, будто что-то услышал, гукнул всматриваясь в шелестящие и трепещущие от мелкого дождя кусты. По крупному шерстистому телу пробежала возбуждённая дрожь, и загудел, как то делал при виде тех, кого признал своими: наместника, Федьки или Сороки.

Мирослав послушался коня, сейчас доверяя ему больше остальных — не умеют кони обманывать и предавать — и оставив того, углубился в дебри, пробираясь сквозь заросли кустарников. Остановился, прислушиваясь к дыханию леса. Присмотрелся, пытаясь хоть что-нибудь увидеть сквозь чёрную, покрытую мхом стену деревьев. Вот она! Из-за ствола дуба, что меж поваленных деревьев, то покажется, то вновь скроется. Что она там делает? Женское шептание, мужской, ничем не сдерживаемый, стон. Сначала не понял, чем она занята. Наконец догадался! Скулы сжал, злобой преисполнившись. Неспеша к милующейся парочке побрёл, пытаясь не спугнуть. Ступает осторожно, выбирая где поставить ногу. Меч наперевес держит — блестит тот, уже давно омывшись дождём от отцовской крови. Небесная влага, с крон каплющая, о голомель в водную пыль разбивается.

Обошёл Мирослав с другой стороны, желая воочию лицезреть эту мерзость, да и сподручнее чтоб было разом пронзить их обоих. Уже видит их силуэты. Храбр между корней дуба сидит, на могучий ствол откинулся. Аж глаза прикрыл от любовного томления…Сорока объяла его и низко склонившись, прильнула к самой груди, рубаха по самые колени задрана. Дрогнул от увиденного несгибаемый витязь, сердце замерло, вздохнуть не может, туманной мгой разум застелило.

Ветка под его ногой хрустнула. Оторвалась Сорока от Храбра. Глаза испуганные на Мирослава вскинула. А испуганные от того, что тот меч на неё направил. Руки раскинула, грудь свою вперёд выставила, Храбра собой прикрыла — мол, меня сначала убей. Раз просит, Мирослав выполнит это её желание. Самым остриём меча Сороки коснулся, как раз там где шрам меж двух округлых грудей под рубахой спрятан — он только недавно по нему пальцем водил, желая измерить длину. Дрогнул, припомнив, как тот возле её бедра оборвался.

Не может Мирослав закончить то, что несколько лет тому назад кто-то не свершил. Меч перехватил, силясь. Головой труханул, оторопь скидывая.

— Зачем? — надломилось у того внутри. — Зачем клялась мне в верности? Ещё яблочко оставила — смеялась надо мной?

Как сказать ему, что всё сказанное было правдой, что яблоко оставила, наконец поняв, кто гостинцы ей оставлял. Наконец домыслив, что известно ей, что знает он, кто Сорока такая на самом деле, а то признание, что лишь Любава Позвиздовна мила ему, сказанные Извору в книговнице, были сказаны ей! Она поняла, что тайну её скрыл, принимая желание Сороки оставаться неизвестной, не желающей кровопролития, не стремящейся к мести и торжеству справедливости — там где есть справедливость любовь гибнет! Но… Но тщетны были её попытки сохранить мир на Курщине. Верно, то чему должно случиться, произойдёт рано или поздно — не избежать потоков крови — возмездие настигнет грешников.

— Все мои клятвы правдивы! — вовсе не оправдываясь, а вопия о истине, Сорока тому отвечает.

— Уйди, — рыкнул ей, вовсе не принимая её слов.

— Мирослав, не делай этого! — девица не отходит, а сама от страха трепещет или от того, что замёрзла.

— Хочешь вместе с ним погибнуть? — говорил несдержанно, а изливая через край свою обиду. — Я исполню твоё желание, только прежде убью эту паскуду!

— Он ни в чём не виноват! — не страшась смерти на клинок прёт.

— Уйди, по хорошему прошу, — зарычал на Сороку, не в силах меч на неё обрушить, сам назад немного качнулся.

— Нет! — а та безбоязно от того не отступает.

— Я надеялся, что это всё не правда. Думал, что он насильно увёл тебя с собой! Я верил тебе!!!

— Я люблю тебя! — пронзила лес свои признанием.

— Это ложь! — мечом к ней ближе притянулся — от негодования поразить хочет.

Отгоняет от себя веру ей — что со степнячки взять? Только та ползёт, закрадывается в уголки его души — хочет Мирослав ей верить. А девица зажмурилась, крепится, сама до жути боится. Коли в обмане её любимый подозревает, коли не верит её словам, разве жить можно дальше?!

— Ты его любишь! Да так крепко, что даже не дождались пока подальше уйдёте — здесь под дождём ублажать принялась?! Волочайка! — злобой на себя преисполнился за сию слабость, а более обидой Мирослава гнетёт, решил всё Сороке высказать, словом уязвить.

— Он не делал этого! — дёрнулась вперёд, желая гнев того смягчить. — Но он видел убийцу твоего отца!

— Опять ложь? — гневно разорвал сырой воздух.

— Я прошу тебя, Мирослав, — занялась в мольбе, видя того непреклонность, — прежде чем убить нас, выслушай его…

Мирослав более не хотел терпеть. Он не желал слышать её мольбы. Его нерешительность говорила лишь об одном: сострадание к врагу — непростительная трусость. Убрав меч в сторону, в один шаг он приблизился к Сороке и, лишь мгновение полюбовавшись её столь милым для него лицом, но в этот раз покрытое росчерками ужаса, дёрнул на себя. Почувствовал трепетный стан в своих руках, на прощание ощутив в себе предательский отзвук, охватывающий его всего изнутри. Оттолкнул в сторону девицу, приложив к этому немало сил душевных.

Взявшись с места, лишь упав на мокрую зелень, Сорока кинулась к бесчувственному Храбру, защищая его от падающего меча. Болью свело сердце Мирослава, когда клинок застыл над Сорокой.

— Прочь, — зарычал на неё Мирослав, не в силах обрушить меч на ту что любит, к которой в его сердце ещё пылал огонь, ничем не прибиваемый.

— Уйди, Сорока, — послышалось туго. Храбр, приходя в сознание, рукой в сторону от себя девицу принял, открываясь для прямого удара. — Убить меня пришёл? Добро, только Сороку не тронь… ни при чём она здесь. Она та, которая в нашей обоюдной мести случаем затесалась. Отпусти её, — собрав силу поднялся.

Стоять было сложно — опёрся спиной о ствол дерева, чтоб не рухнуть назад. Принял Сороку в сторону, норовившую тому подсобить, да и оградить от буйства мирославового. Тут же пошатнувшись, сполз по дереву назад.

Мирослав в ясность ума приходить начал: девица пыталась перевязать тому рану, вот к груди и припала, подол у той разодран, что теперь стоит сверкая своими коленками, едва прикрытыми налипшей на них палой листвой — не нашла ничего лучше, чем кровь рубахой Мирослава остановить. Он даже лёгкость почувствовал разумев, что не лобызались они, а Сорока по своему обыкновению тому помощь оказывала. Только желание пронзить Храбра у полянина острее лишь стало, закончить его никчёмное существование — по ошибке на этот свет пришедшему, так же бесчестно и погибнуть суждено. Отчего же Мирослав медлит?

— Если хочешь убить, никогда не медли, — Храбр слегка ухмыльнулся, смотря по-над клинком, что держал Мирослав.

Костяшки пальцев на черене побелели от усилия с каким был сжат он в руке Мирослава — он действительно желал пустить тому кровь, но сначала всё высказав.

— Скажи, ты за этим пришёл сюда, полукровка, чтоб сдохнуть здесь?! Надеюсь, ты будешь гнить долго, что даже волки не возьмут твои кости! Твоя ненависть на столько сильна, что не мог дождаться, когда он упокоится?! Он относился к тебе как к сыну, а ты убил его — на это не способны даже звери. Ты хуже зверя! Ты вынашивал свою месть пока ел хлеб моего отца, ты пронзил его беззащитного и бессильного? Он не заслужил такой смерти!