– Эй, ребят, вы готовы?
Делаю шаг вперед и почти касаюсь Аллы, но меня внезапно хватают за руки и заводят их за спину. Оглянувшись, я вижу некогда ласковые, а теперь безразличные глаза Алана и всхлипываю. Народ собирается в круг, а Алла во весь голос начинает цитировать отрывки.
– Пожалуйста, – молю я. Алан в ответ крепче сжимает запястья. – Останови ее!
Подружки Аллы разыгрывают сценки, которые их заводила читает, будто древние анекдоты. Смеются все, включая Алана, и от этого на душе становится паршивее. Не веселятся лишь музыканты, перестав играть и уставившись на нас. Даже Дар замер, прекратив улыбаться.
– А лучшее… – чуть похрюкивая, продолжает Алла и зачитывает вслух то, от чего мне хочется провалиться под землю. Сцену с первым поцелуем, в которой я описала, каким вижу однажды свой.
Который случится, вероятно, теперь в следующей жизни.
– Ее губы… Как там? – хохочет одна из девчонок. – Малиновые?
– Ага! И они «касаются его губ робко, с надеждой», – пафосно выдает Алла, и хохот снова оглушает меня. – «А с неба падают пушистые хлопья, укрывая их невесомым одеялом, пряча от целого мира».
Щеки пылают, сил вырываться больше нет. Хоть бы этот концерт скорее закончился! Может, это сон? Скоро я проснусь, пойму, что вечер еще не наступил и Алан не слабак, а все тот же чудесный парень, которого я знала?
Но кошмар не прекращается.
Почему они продолжают хохотать? Почему никто не пытается заступиться?.. Неужели у них нет мечты? Может, и наивной, но самой важной в жизни!
– Хватит… – снова молю я. – Прекрати, это не смешно.
– Посмотри, всем смешно, – парирует Алла и снова переводит взгляд в блокнот.
– Всем, кроме меня. – Низкий голос оглушает и заставляет замолчать толпу. Все, включая меня, ошарашенно оглядываются по сторонам, не понимая, кто это сказал. Лишь пару секунд спустя я узнаю усиленный микрофоном голос Дара.
– Любишь сопли, чувак? – хмыкает Алан, а мое сердце падает в пропасть. Бабочки окончательно умирают, превращаясь в пепел и застилая им все, что когда-то звалось любовью.
– Отпусти ее, – приказывает Дар. Алан не двигается, и тогда Дарий откладывает микрофон и спускается, быстро сокращая расстояние между нами. Хватает его за запястье. Алан морщится, но тут же отпускает меня.
– Обалдел? – вскидывается Алла и бьет Дара блокнотом по плечу. Розовая обложка ломается, окончательно разрушая мир, который я творила несколько лет. – Мы твоей группе за концерт заплатили – иди на сцену и стой там!
Карие глаза теперь кажутся вовсе не насмешливыми, а опасными. Выхватив блокнот, Дар подходит к Алле вплотную, заставляя ее испуганно пятиться назад:
– Мы уходим. Деньги вернем. А концерт ты сама устраиваешь с куда бо́льшим успехом, – громко и четко, чтобы все слышали, заявляет он. Идет к группе и говорит что-то друзьям, после чего они кивают и начинают собирать инструменты. Лишь тогда Дар возвращается ко мне, касается плеча:
– Пойдем, пончик. – И, приобняв, ведет прочь.
Я слышу шепот и смешки за спиной, глаза жжет от подступающих слез, а ком в горле не позволяет ответить. Дару это и не нужно: он заботливо застегивает мое пальто, натягивает на уши свою смешную шапку с помпоном и, обмотав шею шарфом, снова становится шутом и просит не сморкаться в него, если зареву. Его друзья прощаются и уходят первыми. А следом и мы покидаем дом, где рухнули мои надежды на счастье.
Несколько минут идем в тишине. Я жду, когда он начнет колко разбирать все, что слышал, но Дарий молчит. И я молчу, кусая губы, чтобы не дрожали. Лишь под ногами шуршит снег, и где-то вдалеке слышны радостные крики.
– Держи. – Он нарушает тишину первым и протягивает потрепанный блокнот. На трещину, рассекающую розовый мех посередине, падают снежинки. С губ срывается всхлип. Я качаю головой и сжимаюсь. Моя жизнь разрушена. Теперь я посмешище школы.
– Выброси его.
– Это еще зачем? Здесь же все твои идеи! – Дар снова хмурится.
Непривычно видеть его таким… во взгляде – беспокойство и застывший вопрос. Я снова хлюпаю носом, вспомнив, как нежно Алан смотрел совсем недавно.
Дарий мрачнеет.
– Эй, ты что, ревешь? Ну, чего ты, пон…
– Не зови меня так! – кричу я и прячу лицо в ладонях. Слезы душат, выжигая все внутри. Дышать тяжело. Хочется исчезнуть, стать кем-то другим, чтобы обо мне все забыли. Желательно навсегда.
Слышу, как Дарий вздыхает, и готовлюсь к тираде, но он притягивает меня к себе. Обнимает крепко, совсем как в детстве, не давая вырваться. Я и не пытаюсь. Реву так же, как когда потеряла свою коллекцию бабочек.
Сейчас я потеряла сразу сотни.
– Да ладно, тебя так задевает это прозвище? – растерянно шепчет он и даже гладит по волосам. Кладет голову мне на макушку, будто укрывает в кокон, не позволяя внешнему миру снова меня обидеть. Раньше он всегда так делал. Прежде чем разорвал этот кокон и уничтожил все, что между нами было.
Пытаюсь вытереть соленые дорожки, но это так же бесполезно, как унимать снегопад. Буря, в которую я уже попала, не исчезнет по щелчку пальцев. Но я не одна. Пусть и ненадолго, но в безопасности.
– Конечно, – судорожно вздыхаю и кладу голову ему на грудь. Его сердце звучит гулко и ритмично, как барабан. – Ведь это значит, что я… я… толстая!
Секунду Дар молчит, а потом заливается смехом.
– Пончик, ты такая балда! Что ты себе придумала? Ты поэтому со мной не общалась? Решила, что я считаю тебя толстой?
Его слова заставляют задуматься. Это я не общалась? Это он начал прикалываться надо мной! Он разрушил нашу дружбу своими шутками, он, не я…
– Ну же, – умоляюще шепчет Дар, прекращая смеяться. – Ты не можешь злиться на меня за это… Помнишь, когда я впервые тебя так назвал?
Помню. Но молчу, упрямо всхлипывая, хотя слезы уже почти высохли. В голове проносятся картинки из детства. Я много чего помню. Как мы играли в снежки и лепили снеговиков, как часами смотрели на падающие с неба хлопья. А потом он вырос, и все это стало ему не интересно.
Так я считала. Но, кажется, у него есть своя версия.
– Дело же не в весе, – вздыхает он. – Просто в тот день на тебе была майка с пончиками. Вот и все.
– Майка?
Он кивает и смущенно улыбается.
– Прости, если я тебя обидел. Ты всегда мне нравилась, а я был придурком и не мог сказать это нормально.
Я застываю, не отрывая взгляд. Дар выглядит таким взволнованным! В карих глазах ни капли веселья, лишь тревога.
Бабочки не оживают. Их будто вовсе нет, но… в воспоминаниях вспышками проносятся наши последние встречи. Несмотря на подколы, за которыми я прежде не замечала ничего хорошего, Дар всегда оставался прежним. Придерживал дверь, отдавал свой кусок торта, защищал, пожертвовав заработком для себя и своей группы.
Он всегда рядом… даже сейчас. Снова обнимает и кладет голову на макушку, начав напевать нашу любимую песню из советского новогоднего фильма, качает в медленном танце, а я слушаю это неожиданное признание в любви, и слезы снова застилают щеки.
На этот раз счастливые слезы. Ведь когда-то я ждала любого намека на то, что мои детские чувства взаимны.
– Только мне не нужен, слышишь, мне совсем не нужен…
– Мир, где мы с тобой друг другу не нужны, – заканчивает он тихо, и за нашими спинами взрывается первый залп салюта, окрашивая небо яркими красками. – С Новым годом, пончик. Разрешишь мне вернуться в твою жизнь? В качестве подарка…
Страшно верить в его серьезность после поступка Алана, но я слабо улыбаюсь сквозь слезы и киваю. Кому верить, если не ему?
– Вот и славно. И давай договоримся: не забывай о своих мечтах. У тебя есть талант, – просит он. – И если не сдашься, через пару лет эти придурки будут стоять в очереди за автографом и всем рассказывать, что учились с тобой. Поверь мне!
– Всегда тебе верила, – шепчу, сжав его плечи. – Наверное, поэтому тогда расстроилась. Мне казалось, ты надо мной смеешься! А ведь ты мне тоже… всегда нравился.
