Развод. Мы (не) простим (СИ) - Айнави

Холодильник почти пуст. На полках — несколько банок с соусами, пачка масла, яйца. В шкафчиках — минимальный набор посуды, безликий и бездушный. В мусорном ведре — остатки еды из какой-то доставки. Даже защитная плёнка на посудомойке не снята. Всё кричит о временности, о том, что жизнь здесь не кипит, а замерла в режиме ожидания. В ванной — одна зубная щётка, бритва, пена для бритья, шампунь и гель для душа. Я мысленно готовилась увидеть следы другой женщины — заколку, тушь для ресниц, тампоны. Но ничего. Ни намёка.

Пройдя дальше, заглядываю в первую комнату. Она совершенно пуста, если не считать аккуратно сложенных в углу коробок с логотипами интернет-магазинов. Детектив из меня никудышный, но я не могу удержаться. Коробки даже не распакованы, но по наклейкам я без труда узнаю содержимое: детская кроватка, матрас, пеленальный столик. Ком встаёт в горле. Ваня же не заказал это после моего звонка. Значит… всё это ждёт своего часа уже давно? Я спешно покидаю комнату, чувствуя, как почва уходит из-под ног.

За следующей дверью — спальня. Аккуратно заправленная кровать, ни одной лишней вещи. Я расстилаю на одеяле одноразовую пелёнку и кладу Диану. Пока она лежит на спинке, подхожу к шкафу и открываю его.

Замираю.

Внутри — десятки идеально выглаженных рубашек, строгие брюки, пиджаки. В выдвижных ящиках — аккуратные ряды галстуков, запонок, часов, флаконов туалетной воды. Весь этот арсенал успешного мужчины, который я когда-то так тщательно для него собирала. Эти вещи должны были пылиться на антресолях или в какой-нибудь коробке. Но здесь они висят, как будто так и было. Словно не было этих месяцев разлуки, боли и пустоты.

В одном из ящиков нахожу пачку распечатанных фотографий. Мои снимки. И Дианы. Десятки моментов, которых он не видел, но которые кто-то ему передали. Моё уставшее лицо, первые достижения дочери. Я закрываю глаза и, сделав то, на что никогда не решилась бы в здравом уме, прижимаюсь к мягкой ткани его пиджака, вдыхая знакомый и до боли родной запах. Он успокаивает и ранит одновременно, заставляя вспоминать прошлое не головой, а всем своим существом. Кажется, будто Ваня и не уходил. Всё это так нереально и так реально одновременно.

Из оцепенения меня вырывает плач Дианы.

— Иду, милая, я здесь, — бормочу, подхватывая её на руки.

Сладкий запах её макушки перебивает все дурные мысли и страхи, что роем атакуют сознание. Ваня — нехороший человек. Он не для нас. Не для меня. Диане повезло что она не запомнит его поступков. Стоит ли рассказывать ей, когда она вырастет? Или некоторые вещи познаются только с возрастом, когда сама оказываешься по ту сторону баррикад? В детстве предают, но и мирятся быстро. Детская память милосердна — она стирает обиды, не давая им затянуться во вражду на долгие годы.

На кухне я ставлю переноску с Дианой на пол и начинаю бесцельно открывать шкафчики в поисках чая. Хотя бы одного пакетика, чтобы занять руки и дать мозгу передышку.

Приготовив чай иду с кружкой и Дианой в гостиную. Опускаюсь на диван и смотрю в огромное панорамное окно. Правильно ли я поступила, сбежав сюда? Ни к родителям, ни к брату, а к мужу, который когда-то разбил моё сердце вдребезги? Ответа за стеклом нет. Только тишина и тяжёлое, давящее чувство неизвестности.

Вздрагиваю, когда слышу, как открывается входная дверь, а следом до меня доносятся голоса — Ванин и женский щебет: тот самый, который напоминает о том, как он умеет очаровывать.

Неужели обманул? И вернулся со своей новой женщиной?

Глава 17

Быстрые шаги в прихожей, и Ваня уже в дверях гостиной. Взглядом выхватывает меня из полумрака, и по его лицу пробегает волна облегчения.

— Ты здесь, — выдыхает.

Он всё ещё в уличных ботинках. Я машинально указываю взглядом на пол.

— В обуви по дому не ходят. Ты забыл? У нас маленький ребенок, он ползает везде.

— Иван Станиславович, я побегу, меня дети дома ждут, — доносится из прихожей.

— Мария, конечно, беги, — отзывается Ваня. И направляется обратно к этой незнакомке. — Спасибо огромное за помощь.

Взяв Диану на руки, выхожу в прихожую, чтобы увидеть, как захлопывается входная дверь. Давление тишины становится невыносимым. Ваня чувствует это первым.

— Это моя секретарша. Мария. Помогла с покупками и всё донести, — он говорит это слишком быстро и сбивчиво, как провинившийся школьник. — Одному было не справиться…

— Я тебя ни о чём не спрашивала, — прерываю холодно. — У тебя своя жизнь. Ты вправе общаться с кем угодно.

Он замирает, понимая всю беспомощность своих слов. Что бы он сейчас ни сказал, я буду верить только своим глазам и разуму.

— Поможешь разобрать? — Он снова пытается найти хоть какую-то точку соприкосновения.

Теперь я его домработница? Я молчу, и моё молчание громче любого крика.

— Ладно, понял, — сдаётся он, наконец снимая ботинки. — Я сам. И ужин заодно приготовлю.

Скрывается в кухне, а я, побежденная жгучим любопытством, заглядываю в многочисленные пакеты, быстро убеждаясь, что он скупил едва ли не пол магазина.

— Тут одежда для Дианы, тут игрушки. — Ваня, вернувшись за пакетом с продуктами, начинает перечислять, где и что находится. — А это — тебе. Самое необходимое. Потом скажешь, что ещё нужно. Или… — Залезает в карман, достаёт портмоне и выкладывает на тумбу в прихожей платиновую карту. — Вот. Бери. Пожалуйста, ни в чём себе не отказывай.

Пока я молча смотрю на карту, пытаясь уложить в голове происходящее, Ваня разворачивает в кухне бурную деятельность. Сняв пиджак и повесив его на на спинку стула, надевает фартук, чтобы не запачкать дорогую рубашку. Когда-то мы готовили вместе. Включали музыку, смеялись над своими кулинарными провалами. Вот только теперь мы не семья, и я до конца не понимаю — это какое-то представление, чтобы вспомнить прошлое, или Ваня действует искренне?

— Я позвонил твоей маме, — сообщает он, когда я с Дианой захожу в кухню. — Сказал, что у вас в посёлке авария, поэтому отключили воду на сутки. Чтобы не волновалась.

— Я тебя об этом не просила! Это мои родители!

— Ты не умеешь лгать, Инга. — Он поворачивается ко мне. — У тебя в голосе всё слышно. Твоя мама сразу бы поняла, что ты врёшь.

— Это не дает тебе права решать за меня, что и как говорить моим родителям.

— Хорошо. — Он делает шаг ко мне. — Ты права. Давай скажем им правду. Что ты переспала с соседом, который потом вломился в твой дом к твоей маленькой дочери. Думаешь, это их устроит? Успокоит?

Я не успеваю ответить — телефон вибрирует. На экране высвечивается — «Толя». Мгновенно покрываюсь холодным потом.

— Это он? — Ваня замирает, как сторожевой пёс, всем телом поворачиваясь к источнику опасности.

Я сбрасываю звонок. Сразу же приходит сообщение, которое я открываю. Во вложении несколько фотографий. Моих. И на них я — обнажённая, в его постели, в полумраке, который не скрывает моего лица. Толя снял меня, когда я уснула.

— Не отвечай, — командует Ваня. — Так будет только хуже.

Что может быть хуже этого?

Ужинаем в гнетущей тишине, прерываемой лишь лепетом Дианы. Она начинает хныкать, теряя терпение.

— Доедай. Я её поношу, хорошо? — Вопрос Вани повисает в воздухе.

— Да, — выдыхаю, поддавшись усталости и желанию хотя бы несколько минут провести наедине с собой.

Ваня уносит Диану в ту самую комнату с коробками. Я не слышу слов, только низкий гул его голоса. Постепенно дочка успокаивается, и я позволяю себе посидеть за столом чуть дольше.

Придя к ним, застаю Ваню стоящим у окна и увлечённо что-то показывающим Диане. Услышав мои шаги, он оборачивается.

— Скажешь почему это всё здесь? — Киваю на коробки.

— От тебя всегда было трудно что-то скрыть. — Он тяжело вздыхает. — По пыли видно, что коробки здесь давно. Я купил всё это сразу, как переехал в эту квартиру. Так оно и лежит с тех пор.

— И чего ты ждал? Что я приползу и буду умолять тебя вернуться?