Игра в одни ворота - Катаева Светлана "Леви"

Она окружила его красотой и искусством. Его детство прошло не в стандартных детских комнатах, а в бесконечных музеях и на вернисажах Парижа, Лондона, Флоренции. Пока Николас строил свою империю, Илона строила мир для своего мальчика. Она первой заметила его способности. Не к числам или стратегиям, а к цвету и форме. В три года он уверенно держал кисть, в пять – смешивал краски с интуицией взрослого художника, в десять – его работы уже было не отличить от картин многих признанных мастеров модернизма.

Илона нанимала ему лучших учителей, покупала самые дорогие материалы, превратила западное крыло их женевской виллы в просторную светлую мастерскую. Они могли часами молча сидеть рядом: она – читая, он – рисуя. Это было их тихое, идеальное сообщество, их крепость, в которую был не допущен Николас.

Для Николаса сын всегда был загадкой и… разочарованием. Он хотел видеть в нем продолжателя своего дела, железного наследника с холодным умом. А Дамир был похож на мать – тихий, созерцательный, живущий в мире внутренних образов. Николас считал его слабым, «не от мира сего», и их редкие встречи сводились к сухим формальным вопросам.

Дамир тонко чувствовал это неприятие. Он видел, как отец почти не бывает дома, а если и появляется, то лишь для того, чтобы устроить сцену или продемонстрировать свое презрение к их «бесполезному времяпрепровождению». Он знал о его многочисленных любовницах и видел, как от этого тихо угасает его мать.

Смерть Илоны окончательно разорвала и без того хрупкую связь между отцом и сыном. Шестнадцатилетний Дамир не мог простить отцу его отстраненности, его холодности в последние дни жизни матери. Он видел в нем не горевавшего вдовца, а расчетливого дельца, поспешно закрывающего ненужные ему активы. В знак протеста и вечной верности матери Дамир официально сменил фамилию Баринов на девичью фамилию матери – Майер. Он заперся в доме своего деда, известного коллекционера искусства, на окраине Женевы, и погрузился в рисование. Это был его способ скорбеть, его способ остаться с ней.

Прошли годы. Дамир Майер не стал клерком в империи отца. Он стал rising star арт-мира. Его работы, полные меланхоличной, пронзительной красоты и невероятного технического мастерства, стали сенсацией. Критики писали о «редком даре», «возрождении классического модернизма» и «глубине, не свойственной столь молодому автору».

Вся арт-тусовка с нетерпением ждала его первой персональной выставки, посвященной памяти Илоны Майер. Анонсы были разосланы, в глянцевых журналах вышли восторженные статьи о «затворнике из Женевы», а инстаграм-аккаунты знатоков искусства взорвались фотографиями его работ.

Не меньше, чем его картины, светскую хронику волновал и его роман с Анастасией Делекторской, восходящей звездой балета, солисткой парижской оперы. Они встретились на благотворительном аукционе. Он был угрюм и молчалив, она – сияла энергией и грацией. Ее привлекла его замкнутость и талант, его – ее сила и дисциплина. Их роман был красивой сказкой для прессы: меланхоличный гений-художник и прекрасная, знаменитая балерина. Фотографии их прогулок по набережным Сены собирали сотни тысяч лайков. Настя была одним из немногих людей, кто мог растопить лед в его сердце и вызвать на его лице редкую, но искреннюю улыбку.

Именно в такой момент, за неделю до открытия выставки и за день до отъезда в Россию, Николас Баринов пригласил сына на ужин.

Они сидели в дорогом ресторане за столиком у окна. Молчание между ними было густым и неловким, как всегда. Дамир смотрел на тарелку с устрицей, к которой так и не притронулся. Николас, напротив, ел с деланным аппетитом.

– Я видел, что ArtReview пишет о тебе, – начал Николас, откладывая вилку. Его голос был ровным, деловым. – Говорят, «редкий дар». Молодец. Илона бы гордилась.

Это имя, произнесенное его устами, всегда резало Дамира по живому.

– Не называй ее так, – тихо, но четко сказал он. – Ты не имеешь права.

– Я имею всякое право. Она была моей женой, – холодно парировал Николас.

– Была. Но ты никогда не вел себя как муж. Ты был постояльцем. И то непостоянным.

Николас вспыхнул, но тут же взял себя в руки.

– Не будем возвращаться к старому. Я пригласил тебя не для ссоры. Мне завтра лететь в Россию, в Санкт-Петербург. Деловые переговоры. Со старыми партнерами. И я хочу, чтобы ты составил мне компанию.

Дамир скептически поднял бровь.

– Компанию? Зачем? У меня через неделю открытие выставки. Той самой, о которой ты только что «прочитал». И помолвка с Настей. Ты в курсе, что такое подготовка к персональной выставке?

– Выставка через неделю, – отмахнулся отец, как от назойливой мухи. – Мы вернемся за три дня до нее. Все успеешь. Питер. Разве не об этом ты всегда твердил матери? «Хочу увидеть Исаакия, «Белые ночи», Эрмитаж…» Это твой шанс. Город твоих любимых художников. Дворцы, каналы. Разве это не стоит того, чтобы отложить кисти на пару дней?

Это была низкая, но точная уловка. Мысль увидеть воочию город, вдохновлявший Добужинского, Бенуа, Сомова, задела Дамира за живое. Он замолчал, колеблясь.

– Какие переговоры? – настороженно переспросил он. – Какие партнеры? Ты никогда не брал меня с собой в деловые поездки.

– Очень старые связи, – уклончиво ответил Николас, делая глоток вина. – Семейное дело. Там будет одна молодая особа. Примерно твоего возраста. Дочь моего партнера. Думаю, вам будет интересно пообщаться. Возможно, она даже захочет посетить твою выставку. Эва. Очень целеустремленная девушка. Возглавляет сочинский филиал. Думаю, вы найдете общий язык.

Он намеренно описывал поездку, как легкое, культурное путешествие с элементом светского флирта.

– Целеустремленная? Звучит скучно, – поморщился Дамир. – Она хоть что-то смыслит в искусстве? Или вся ее целеустремленность в Excel-таблицах?

– Узнаешь, когда познакомишься, – уклончиво улыбнулся Николас. – Соглашайся. Это будет полезно для твоего кругозора.

В этот момент зазвонил телефон Дамира. На экране загорелось фото улыбающейся Анастасии.

– Извини, – он отвернулся к окну. – Да, солнышко? Нет, все хорошо. Просто ужин. С отцом. Он помолчал, слушая ее. – В Питер. Возможно. Да, я знаю, ты там гастролила. Красиво? Правда? – его лицо наконец смягчилось, в голосе появились теплые нотки. – Хорошо, обязательно. Спокойной ночи, любимая.

Он положил трубку и взглянул на отца, который наблюдал за ним с холодной усмешкой.

– Балерина? – спросил Николас с легкой насмешкой. – Все еще крутишь роман с этой девочкой?

– Это не «роман», – резко ответил Дамир. – И не «девочка». Анастасия Делекторская – блестящая артистка. И она понимает меня лучше, чем кто-либо.

Николас пожал плечами, давая понять, что это его не интересует.

– Итак, о чем мы? Ах, да. Петербург. Я уже заказал билеты.

Дамир вздохнул, смотря на огни города. Мысль сбежать от пред выставочной суеты, увидеть новое, возможно, найти сюжеты для картин, перевешивала неприязнь к отцу.

– Ладно, – он сдался. – Я полечу с тобой. Но только на несколько дней.

Николас удовлетворенно кивнул, в его глазах мелькнула победа.

– Отлично. Завтра в десять утра, аэропорт. Не опаздывай.

Он не стал раскрывать сыну истинных причин поездки. Не сказал ни слова о Викторе Соколове, о договоре. Николас решил, что поговорит с ним накануне встречи, представив все в виде блестящей возможности.

Дамир же, вернувшись в свою мастерскую, смотрел на незаконченный портрет матери и думал о белых ночах Петербурга. Он звонил Насте.

– Представляешь, я все-таки лечу завтра в Питер. Да, с ним. Нет, не знаю зачем. Но возможность увидеть город. Да, я тоже буду скучать. Обещаю, привезу тебе эскизы самой красивой набережной.

Он абсолютно не подозревал, что летит не навстречу вдохновению, а навстречу ловушке, расставленной его отцом. Разменной монетой в большой игре, правила которой он даже не знал.