Сильверсмит (ЛП) - Кларен Л. Дж.

— Полагаю, нам придется выяснить это вместе.

Я выпустила клубок пара, делая вид, что раздражена, но его слова были как успокаивающий бальзам на ноющее сердце и запутавшийся разум.

Смит остался со мной, пока мне не наскучил холод, и я не повернула обратно к дому. Он потянулся через мое плечо, ухватился за дверь и распахнул ее. Я вздрогнула, ощутив жар его тела так опасно близко. От тревожного и безответственного, но неоспоримого желания попросить его обнять меня и защитить от всего этого.

— Спасибо, — пробормотала я, надеясь, что он понял: я благодарна не только за дверь.

Когда я вошла, остальные поднялись. Я позволила теплу дома успокоить дрожащие вдохи и отметила за своей спиной спокойного, неколебимого Смитa.

— Ладно, — выдавила я.

— Ладно? — переспросила Джемма с сомнением.

Я расправила плечи, примеряя на себя уверенность. Если играть роль достаточно долго, рано или поздно она может превратиться в правду.

— Я не знаю, как справлюсь. Не могу сказать, что это то, чего я хочу, потому что сама толком не понимаю, чего хочу, — в груди поднялась волна раздражения от их сочувственных взглядов. Я не сердилась на Джемму и мужчин, но их жалость ощущалась дешевым утешительным призом за отсутствие выбора. Пожалуй, я бы предпочла мрачное молчание Смита за спиной жалости друзей. — Но все же… разве имеет значение, чего хочу я, если на кону стоит жизнь каждого в этом мире?

А еще — либо я уйду с ними, либо, по словам Смитa, умру медленной и ужасной смертью, но этого я не решилась сказать вслух.

Тишина.

Мое сердце колотилось, а чувство вины переплеталось с горечью за резкие слова, но была ли я не права? Чем их можно было успокоить, если не согласием? Я пыталась уступить, не скрывая своих истинных чувств. Это был тонкий баланс, которому мне придется научиться, если я хочу вести за собой хоть кого-то.

— Мы тебя не разочаруем, — наконец заверил меня Каз, подмигнув и улыбнувшись.

Я покраснела, не привыкшая к вниманию мужчин. Обилие тестостерона в воздухе заставляло хотеть спрятаться в панцирь.

Эзра откашлялся.

— Могу я на минуту остаться наедине с Ари? — он бросил взгляд на остальных. — Один на один?

Смит оценил мою реакцию, и когда я не возразила, коротко кивнул Казу, Финну и Джемме и приказал:

— На выход.

Смит молчал почти все время с тех пор, как перевязывал мою рану. Он позволил Джемме и остальным взять инициативу на время, но было ясно — командовал здесь он. Они накинули пальто и вышли на холод. Смит последовал за ними, не забыв бросить Эзре предупредительный взгляд, прежде чем закрыть за собой дверь.

Молчание между нами было неловким, словно маленькие колючие шипы висели в воздухе, готовые ударить, если будет сделан неверный шаг или сказано неправильное слово. Обычно я бы не решилась нарушить тишину, но теперь во мне будто шевельнулось что-то дикое, словно вместе с укусом волк передал мне крупицу своей отваги. И я заговорила первой, хотя разговор предложил Эзра.

— Ты… — я прочистила горло, слипшееся от нервов.

Эзра сел на изодранный багровый диван перед камином и жестом пригласил меня устроиться напротив. Я послушалась.

— У тебя есть еще кто-то из семьи в Пещерах?

Мой кузен рассеянно теребил свисающую нитку на рукаве.

— Отец умер, когда я был ребенком, но мама все еще жива.

— Мне жаль, — прошептала я почти неслышно. — Насчет твоего отца.

— Мы все кого-то потеряли, — тихо ответил Эзра и пожал плечами, давая понять, что не хочет углубляться в свои утраты, — но держимся вместе. Заботимся друг о друге.

Иметь такую общину звучало утешительно, даже если дорога к ней означала шагнуть в роль, к которой я никогда не буду готова.

После долгой паузы Эзра выпустил из пальцев ниточку и тяжело вздохнул.

— Я даже не могу представить, что ты сейчас переживаешь, — он огляделся по сторонам, не меняя позы, его ладони по-прежнему покоились на коленях.

Я медленно скользнула взглядом по его юношеским чертам. Он тоже был красив. При улыбке на щеках проступали ямочки, а густые пепельно-русые волосы беспорядочно торчали во все стороны. Но больше всего во мне отзывались его глаза — ясные, голубые, полные того же живого любопытства, что я когда-то видела у Олли. Они не были братьями, но вполне могли бы ими быть.

— И я знаю, что Джемма это уже говорила, но надеюсь, тебе будет легче услышать это от меня… ты не одна во всем этом.

Я выдавила улыбку и кивнула.

— Ты похож на них, — повернулась к камину и наблюдала за ленивым танцем пламени. — на Филиппа и Олли, — ждала ответа Эзры, но снова встретила молчание. — Я никогда не была такой, — продолжила, оборачиваясь к нему. — Никогда не выглядела как они.

— Ты похожа на маму?

— Нет, — шоколадные волны ее волос всегда идеально обрамляли строгие линии лица, а карие глаза могли пронзить взглядом на расстоянии. Ее кожа сияла теплым смуглым оттенком — полная противоположность моему бледному лицу с мягкими чертами. — Она красива.

Все они были по-своему красивы. Из немногих воспоминаний особенно дороги мне яркие глаза Олли, его маленькая ладошка в моей и смех, летящий за мной по двору. Я помнила ту радость. Были несколько таких дней, когда мы играли в полях недалеко от дома, когда редкое тепло позволялo обходиться без шапок и перчаток. Он был удивительным мальчиком — гениальным, с умом, полным восторга и фантазии.

— Я всегда винила себя за Оливера и отцa… Филиппa, — я поправилась, понимая, что больше не могу называть его отцом с чистой совестью. — Джемма не знает, кто их убил. Я бы предположила, что это как-то связано с моим происхождением.

— Это не твоя вина.

Я вздрогнула, не полностью уверенная в его словах и не готовая обсуждать это с ним.

— Тот стул в углу, — продолжила я, — Филипп, твой дядя… он раньше сидел на нем, а я садилась на пол с Олли на руках. Не каждый вечер, но иногда.

Не каждый вечер, потому что порой Филипп слишком рано брался за ром, и его речь становилась такой спутанной, что мы уже не понимали друг друга. Я умолчала о том, как ухаживала за ним, когда он терялся в пьянстве: чтобы матери не пришлось, и чтобы Олли этого не видел.

— Он читал нам.

— Каким он был? Филипп?

Филипп был блестящим человеком с измученной душой. Он был печальным пьяницей, но никогда не был жестоким или агрессивным. Тихий, мягкий, вдумчивый. Он относился к тем, кто носит свое бремя глубоко внутри, пока оно не раздавит окончательно.

В тот день, когда я очнулась после падения в подвале, моя семья казалась мне чужой. Я быстро полюбила Олли, трудно было не полюбить его, но даже с ним порой ощущала… отдаленность.

Теперь я понимала, почему.

— Добрый, — наконец ответила Эзре. — Он был добрым и любил свою семью так, как умел.

— Джемма упоминала, что он часто был пьян.

— У него были свои пороки, — я указала на полупустую бутылку рома на книжной полке. Ни я, ни моя мать не нашли в себе сил убрать ее. Даже Джемма, должно быть, знала, что она Филиппа, потому что не осмелилась к ней прикоснуться. — Он был грустным. Я не понимала, почему всегда чувствовала, что меня… недостаточно. Теперь понимаю. Я не была его родной дочерью. Он знал это, и все же называл меня своей.

Я вспомнила его последние слова мне и поняла, что он, должно быть, знал. Может, не о том, что умрет той ночью, но обо мне, о пророчестве, о том, кем мне, возможно, придется стать.

«Милая девочка, я молюсь, чтобы однажды ты стала свободной.»

Тогда я не понимала, что он имел в виду, но свобода, настоящая свобода, казалась все менее вероятной с каждой минутой.

— Он все же любил тебя, как родную?

Я пожалa плечами, пытаясь улыбнуться.

— Думаю, он старался.

Я никогда не делилась этим вслух, но решила рассказать Эзре. Казалось необходимым отдать ему все, что могла вспомнить о Филиппе и Олли, даже если я была последней, кому стоило бы это сделать. Я рассказала все, что могла вспомнить: любимые игрушки и книги Олли, маленькое родимое пятнышко на лбу, его смех, который превращался в визг от восторга. Эзра спросил, как именно они умерли, но я решила избавить его от жутких деталей. Никому другому не нужно было нести этот груз.