Мы встречаемся в лесу на рассвете. Нам не нужно искать друг друга — между нами натянута невидимая нить, магнитное притяжение, указывающее путь.
Я вижу, как она выходит из-за деревьев, освещённая первыми золотыми лучами солнца. И она видит меня.
Мы не говорим ни слова.
Наши тела знают, чего хотят.
Я прижимаю её к себе и целую. Это так просто. Как будто мои губы помнят наизусть каждую извилистую тропу, ведущую к её губам.
Я скучал по её прикосновениям. По её вкусу. И мне хочется верить, что она тоже скучала, по-моему.
Поэтому мы отдаёмся друг другу прямо здесь, на опавших листьях, влажных от росы. И я думаю — возможно, секс был придуман именно для нас? Чтобы существовал способ утолить этот огонь, вспыхивающий, стоит нам оказаться рядом?
После она остаётся лежать на земле — холод её не тревожит, в этом её преимущество. Я впервые вижу её с распущенными волосами. Они свободно спадают волнами, обрамляя её плечи, шею, лицо. Я запускаю в них пальцы, как зачарованный.
И когда я засыпаю, вернувшись домой, перед моими глазами всё ещё стоит этот образ: она, окружённая осенью и рассветом, с распущенными волосами.
Погружаться в сон так же сладко, как падать в её объятия. Ведь в моём воображении она улыбается. И я улыбаюсь в ответ.
Глава 33. Очевидные причины
— Вчера вечером Хадсон развлекался с гулем.
Я поздно завтракаю, сидя у кухонного острова, когда Доме сдаёт меня прямо с дивана. Из-за него я давлюсь, и молоко вылетает у меня через нос. Высмаркиваюсь в салфетку, выплёвывая кусочки хлопьев — серьёзно, отвратительно, — и сверлю его взглядом. Большое спасибо, ага? Ради такого стоило родиться не единственным ребёнком. Старшие братья — это форменное проклятье.
Рядом со мной отец даже не поднимает глаз от книги. Рядом с ним остывшая чашка кофе.
— С гулем или… с её стражницей?
Я фыркаю. Ну да, конечно, теперь что — мне нельзя просто так поиграть с мёртвой девочкой, которая разит тленом, без всяких иных мотивов, кроме желания приятно провести время в хорошей компании?
Ненавижу, когда меня читают, как открытую книгу.
Шлепок матери по затылку оказывается внезапным. Отлично, второй раз за утро нюхаю шоколадные хлопья.
Не обращая никакого внимания на то, что я захлёбываюсь кашлем — что, к слову, была бы крайне нелепая смерть после жизни, посвящённой охоте на монстров, — мама грозится мне пальцем и торжественно обещает долгую и мучительную казнь.
Если только меня раньше не убьёт засохшая каша в носоглотке.
— Даже не думай приближаться к Дьяволице. Ты меня слышишь, Хадсон Армандо?
— Да неееет же, твою ж…
И хотя я всё ещё не отдышался, всё-таки быстро наклоняюсь над миской и делаю глоток, скрывая улыбку, которая сама собой расползается по лицу. Уши предательски горят.
— Я же взрослый, ответственный человек.
Доме ржёт так сильно, что сам начинает задыхаться. Ну вот, теперь нас Пате́ко* (*Пуэрториканское выражение, означающее «умереть».) заберёт в могилу за ручку. Видите? Таковы последствия необдуманных доносов.
— А ты-то чего? — От души запускаю в него мандаринкой. Исключительно ради его же блага, чтобы прочистить дыхательные пути. — И вообще, Постре тоже играла с гулем. Они вместе где-то копались.
Ответа нет. В этой семье никто не сомневается в здравом смысле Постре.
— Это просто проклятая девочка, которой нужны друзья, чтобы не скучать, — подвожу итог.
Мама рычит:
— Нежити не положено ничего, кроме смерти. Это максимум нашей милости.
Я сглатываю и киваю, вглядываясь в светлые прожилки мраморной столешницы. Это то, кем мы являемся. Это то, кто я есть. Так ведь?
Но привкус во рту остаётся горьким, даже несмотря на старания шоколадных хлопьев.
Пока мой язык втайне не произносит её имя.
Колетт.
Тайна, о которой знаю только я.
И мне приходится закусить щёку изнутри, чтобы не растянуться в дурацкой улыбке прямо при всей семье.
С этого дня у нас появляется что-то вроде распорядка. В перерывах между работой в приюте для животных я с семьёй отслеживаю и уничтожаю нечисть в окрестных городах. А по возвращении, если есть время, заглядываю на кладбище, чтобы поиграть с Рони, которая, как оказалось, и правда просто девочка, которой нужны друзья. Постре ходит со мной и забавляет её своими выходками — у них с гулем какое-то животное, инстинктивное понимание. А Колетт плетёт ей венки из цветов, чтобы хоть как-то приглушить запах гнили.
Я время от времени перекидываюсь с ней мимолётными улыбками, и иногда наши руки будто случайно соприкасаются.
А потом мы встречаемся. Глубокой ночью или днём. Перед патрулированием или сразу после. Или вообще всё время, без усталости, без меры. Потому что, когда этот голод удовлетворён, он не проходит — он разрастается, как гидра: чем больше голов отрубаешь, тем больше вырастает.
Моё тело требует Дьяволицу.
И время от времени, когда мы остаёмся наедине, я шепчу её имя, смакуя каждый звук. Просто потому, что могу. Потому что это забавно и приятно. Потому что меня завораживает эта доля интимности.
И, видимо, выгляжу при этом круглым идиотом, потому что она смеётся.
— И сколько же ты уже сжёг девичьих сердец? — кидает мне однажды Доме, когда мы сталкиваемся в коридоре после того, как я возвращаюсь домой довольный. — Таким темпом ты весь город спалшь.
Я снимаю кожаную куртку и облизываю зубы, ухмыляясь:
— Всего одно.
Доме присвистывает.
— Уважаю. Хорошо держится. — Потом прищуривается. — Надеюсь, она хотя бы совершеннолетняя?
Я закатываю глаза. А потом не выдерживаю и прыскаю со смеху, потому что, ха, ещё бы. Проблема в том, что она старше меня на пару веков, а то и больше. Я расправляюсь и самодовольно киваю:
— Наконец-то нашёл женщину, которая хочет от меня ровно того же, чего и я.
— Ещё женщин?
— Секса. — Я закатываю глаза, будто слушаю божественную симфонию. Слово звучит сладко, как музыка. — В любое время суток.
И это действительно так великолепно, как звучит.
— Чувак, ты просто обязан на ней жениться.
Я смеюсь.
— Это бы разрушило всю концепцию.
— Какую ещё концепцию?
— Что мы оба хотим только секса.
— Ага, потому что в браке как раз выбираешь человека, который хочет от тебя чего-то другого, — он качает головой и уходит в ванную. — Ну, по крайней мере, теперь мне не придётся переживать, что ты опять дрочишь на одно из моих чистых полотенец.
И хлопает дверью.
Постре выходит мне навстречу, когда я возвращаюсь. Мы остаёмся одни, и она смотрит на меня. Я цокаю языком.
— Не смотри так. Он не понимает, — объясняю ей. — Я не собираюсь на ней жениться.
По вполне очевидным причинам. Которые начинаются с «клыки» и заканчиваются на «осиновый кол».
Глава 34. Черта, которую нельзя пересекать
— Колетт. Колетт.
Её имя стало мантрой. Она смеётся.
Без новых кровавых смертей Рони не чувствует прилива сил, так что в последнее время выбирается из своей могилы всего на несколько часов. Сегодня мы довольно быстро разделались с делами.
В соседнем городке намечается вечеринка с латинскими танцами; я предложил устроить там пожар — в переносном смысле, разумеется, — и забрал её из какой-то глуши. Ведь я до сих пор не сказал ей, как меня зовут, а она не призналась, где скрывается.
Она надела белый топ с узлом, открывающий грудь и живот, а вместо привычной узкой юбки — лёгкую, короткую, струящуюся. С тех пор, как она села в машину, я не могу перестать скользить взглядом по её ногам, едва заметным под тонкими чулками. Моя рука снова и снова невольно сжимает её бедро.
