И да, может, я действительно чертов собственник, как она говорит, но меня чертовски заводит мысль, что она остается пропитанной мной.
Я выдыхаю, выходя из нее, и мысленно хлопаю себя по плечу за достойное выступление. Сегодня он сражался, как настоящий воин в своем самом трудном бою.
Мы остаемся так — кожа к коже, в рассветных сумерках. Шепчем друг другу прикосновениями, медленными, ленивыми. Ловлю ее взгляд, в нем два темных омута, в которые невозможно не прыгнуть.
— Как тебя зовут? — спрашиваю тихо, уткнувшись в ее губы, потеревшись носом о ее нос.
Тишина. Только мое дыхание.
Она касается моих губ — легкий, почти невесомый поцелуй, едва уловимое слово на выдохе:
— Колетт.
«Колетт» — слово разливается эхом по венам. Я все еще держу ее за руку и чуть крепче сжимаю пальцы. «Колетт».
Я закрываю глаза и целую кончик ее носа. Улыбаюсь. «Колетт».
Моя губы беззвучно рисуют каждую букву, рот плотно сжат, как будто я не хочу, чтобы это имя ускользнуло. Пока еще нет. Я смакую его, ощущаю его послевкусие.
«Колетт». Оно звучит, как смех, отдающийся в стенах строгого кабинета. Как созвездия, отраженные в зрачках, в темноте, когда мы лежим обнаженные под луной.
— Но… Разве тот другой не называл тебя «Викторией»? — вспоминаю я.
Она отрицательно фыркает и перекидывает мяч обратно:
— А ты?
Ее вопрос заставляет меня открыть глаза.
Она смотрит, ждет.
Но слова застревают у меня в горле.
Щекотка и созвездия испаряются, сменяясь двумя окровавленными клыками. Когтями, рвущими плоть. Горлом моей матери, зажатым между челюстями. Запахом паленой кожи, когда серебро касается ее тела. Лицом, которое исцеляется прямо у меня на глазах, исчезает вместе с остатками прошлого.
С тем, чем она когда-то могла быть.
Сном из серебра и тьмы.
Осколками ярости и одиночества.
Я прочищаю горло и приподнимаюсь, создавая, между нами, расстояние.
— Х, — бросаю я сухо.
Поворачиваюсь, чтобы не видеть, как ее зрачки сужаются от осознания. Как она едва заметно кивает, принимая удар.
Она молча одевается и открывает окно. Поток грозового воздуха врывается в комнату, шумит в кронах деревьев, проходит сквозь нас.
— Спокойной ночи, охотник.
Звук дождя заполняет ее отсутствие, когда она исчезает за окном.
Запах мокрой земли вплетается в ее аромат — терпкая черная вишня, оставленная в складках простыней, и на моей коже.
Я сжимаю и разжимаю пальцы. Пустые.
«Колетт».
Ее близость оплачена недоверием.
Я позволяю себе поднять взгляд, следить за горизонтом за окном, как будто та сломанная девочка, спрятавшаяся под маской Дьяволицы, все еще могла бы увидеть в моих глазах:
Что дело не в ней.
А во мне.
Что я больше не сомневаюсь в ней.
Я сомневаюсь в себе.
Потому что, на один короткий миг…
Я позволил бы ей это сделать.
Потому что, на один короткий миг…
Я хотел, чтобы она это сделала.
Вонзила в меня свои клыки.
Глава 32. Хочу тебя увидеть
После того как мы обратили вампира в пепел, наша охотничья жажда слегка утихла, и настроение у всех стало спокойнее.
Хотя с микролокатором вышла осечка, мама более чем довольна, тем, что теперь у нас в руках медальон, который, кажется, ослабляет или, по крайней мере, нейтрализует Дьяволицу. Папа с головой ушёл в его изучение в лаборатории. Говорит, это магия крови — что-то похожее на ту, с помощью которой вампирша изгнала Уильяма со своих территорий.
Пока что наша главная угроза продолжает ночами развлекаться с гулем и демонстративно нас игнорирует, несмотря на то, что мы постоянно ошиваемся поблизости. Поэтому мы переключились на вылазки в соседние деревушки, выслеживая следы нечистой активности. Учитывая, что совсем рядом Мейтуон — эпицентр зловещей энергии, давно подчинённый существу, с которым осмелится сразиться разве что полный безумец, и которое, к тому же, терпеть не может непрошеных гостей, логично, что всякая нечисть стекается к этим местам.
Проходят ночи, проходят дни, а курсор на экране всё так же мигает в ожидании сообщения, которое я так и не решаюсь написать. В итоге каждый раз просто закрываю пустой чат и прячу телефон обратно в карман.
Потому что я хочу увидеть её. И не хочу.
Потому что её имя горит у меня на языке, а страх — во всём теле.
И вот, в одну из ночей, когда мы с папой в очередной раз загоняем в бутылку джинна, обожавшего превращать желания своих жертв в их худшие кошмары, я, измотанный, но довольный проделанной работой, отправляюсь на кладбище вместе с Доме. Пока папа начерчивал круги вызова и заключения, бормоча латинские заклинания, я отвлекал джинна, вынуждая его тратить энергию. Наверное, поэтому я и дал слабину — опасная смесь усталости и эйфории затуманила мне мозги.
Они играют в классики. Стоит мне сделать шаг вперёд, как Доме шикнет на меня:
— Хадсон, ты куда? — шепчет он с упрёком, чтобы не привлечь их внимания. — Мы просто наблюдаем, помнишь?
Я отмахиваюсь и продолжаю идти.
Заметив меня, они замирают. Гуль рычит и прячется за свою няньку, сверля меня единственным глазом. Я опускаюсь перед ней на корточки и изо всех сил сдерживаю рвотный позыв от её жуткого запаха.
— Можно мне тоже поиграть? — Я улыбаюсь и протягиваю ей цветок, сорванный по пути.
Она изучает его с подозрением. Я сохраняю дружелюбное выражение лица. Гуль бросает взгляд на Дьяволицу, словно спрашивая разрешения. Та чуть кивает, и девочка, поколебавшись, выходит из укрытия и берёт цветок.
Взамен она кладёт в мою ладонь кусок челюсти. Очень надеюсь, что этот фрагмент давно мёртв и не является недостающей частью её собственного лица.
Похоже, теперь мой ход. Я поворачиваюсь к линиям, прочерченным на земле, бросаю кость и начинаю прыгать. Доме за моей спиной закатывает глаза и, усевшись на надгробие, открывает ноутбук.
Сперва воздух, между нами, напряжён, но постепенно мы втягиваемся в игру. В какой-то момент я теряю равновесие и падаю лицом в землю. Это выглядит настолько нелепо, что даже гуль прыскает от смеха.
Почувствовав веселье, Постре подскакивает ко мне, радостно виляя хвостом, и принимается с энтузиазмом облизывать мне лицо. Гуль отшатывается, когда пёс обнюхивает её, обнажает гнилые зубы, и Постре в страхе убегает.
Но через некоторое время она возвращается и кладёт перед ней кусок берцовой кости — ту самую, которую оторвала у неё при их первой встрече и, видимо, с тех пор держала где-то зарытой. Гуль поднимает её, стряхивает землю и вставляет обратно с хрустящим щелчком. Затем улыбается и похлопывает Постре по голове:
— Пёсик.
Пёс счастливо тявкает и, виляя хвостом, отправляется вместе с ней рыскать в поисках добычи.
Я и Дьяволица переглядываемся — смесь недоумения и смеха. Я приближаюсь к ней. Она наклоняется, чтобы поднять челюсть, но мои пальцы ловко находят её руку первыми.
Она удивлённо смотрит на меня, затем её взгляд устремляется за мою спину — к моему брату. Я нарочно оставил его позади, чтобы он нас не видел. Да и не нужно проверять — он наверняка уткнулся в экран.
Я провожу пальцами по её ладони. Кажется, я скучал по этому прикосновению.
— Колетт.
Её имя наконец-то слетает с моих губ. Долгий, едва слышный шёпот. Как молитва. Её глаза скользят по моему рту, будто пытаются разгадать тайну моего внезапного порыва.
— Колетт. — Я сжимаю её пальцы. Улыбаюсь. — Я хочу тебя увидеть.
Она кивает.
И хотя мне кажется, что она не должна так легко соглашаться на встречи с такими мудаками, как я — теми, кто мечется между страхом и желанием, — моя улыбка лишь ширится. Потому что я чувствую себя счастливчиком.
