Надежда Тальконы (СИ) - Корешкова Евгения

— Вы сошли с ума, Виант! — голос Надежды звучал вполне уверенно и, насколько возможно было, спокойно. — Прикажите им немедленно отпустить меня. У Вас больное воображение и идиотские шуточки.

— Я вовсе не шучу, дорогая ты моя. Ты сегодня же выполнишь мой приказ. Не беспокойся, ты так и останешься Рэллой Тальконы, а твоим мужем и Императором буду я.

— И не рассчитывай! Вы больны, Виант. С чего это Вы взяли, что я соглашусь?

— А мне и не нужно твое согласие, лапочка. Ты у меня девочка умная, образованная и, наверняка, слышала о биороботах. Они, говорят, исключительно послушны. У тебя ведь сейчас очень сильные головные боли, не так ли? И это вовсе не оттого, что ты немножко надышалась газом и ударилась головкой. Это обычный мозговой зонд, правда, ещё в нерабочем положении. А в руке у меня, посмотри, пульт управления. Я буду УПРАВЛЯТЬ ТОБОЙ, лапочка. А ты безропотно выполнять ЛЮБЫЕ мои желания. Вот видишь, я же говорил, что ты умная девочка и всё поймешь. Но зачем же так резко бледнеть?

Аллант так и не понял, как она сумела вырваться, расшвыряв по сторонам охранников и ещё достала ногой в челюсть Вианта. Она развернулась для следующего удара и вдруг, резко вскрикнув, безвольно свалилась на пол. Виант подскочил и начал злобно пинать её. Его оттащили.

— Идиот, по лицу-то её не бей, следы останутся! Тебя же предупреждали, что она опасна.

Виант приказал поднять пленницу. Охраннику пришлось одной рукой поддерживать её под грудь и сгибом локтя другой держать ей голову. Сама стоять она не могла, и руки болтались как плети. Лицо напоминало безжизненную, ничего не выражающую маску. Из угла рта на подбородок и шею стекала тонкая струйка крови. Жили одни только глаза, яростные, почти черные от расширенных зрачков, наполненные бессильными слезами.

— Ну как, лапочка, я тебя не обманывал? Теперь дергаться не сможешь. Пока Я не Позволю. И не пугайся так сильно, это временно. Запомни, если у тебя не получится выполнить мой приказ, тебя просто казнят за попытку убийства. И никто ничего не узнает. А твоему любимому муженьку мы потом покажем часть этой записи, ту, что будет после, где ты будешь выполнять все наши желания. Слышишь, АБСОЛЮТНО ВСЕ. Жаль, ты не сможешь сама насладиться просмотром, так как ничего не будешь помнить. Будешь моей покорной рабыней и Рэллой Тальконы одновременно. А за хорошее поведение я буду тебя награждать. Ты же знаешь, что в мозгу у человека существует центр удовольствия. Я нажму кнопочку, и ты будешь испытывать райское блаженство, независимо от того, какую работу я заставлю тебя выполнять в этот момент. Или жуткую боль, если я нажму другую кнопку. Поняла? Ну, зачем же плакать? Знаю, знаю, ты не можешь пока ничего сказать. А представляешь, как обрадуется твой драгоценный Аллант, когда увидит с каким наслаждением ты целуешь грязные сапоги у самого последнего охранника!

Надежда прищурилась, и Аллант понял, что сейчас произойдет. Если бы Виант хоть на миг задумался бы о возможности телекинеза, он не встал бы вот так, прямо перед её лицом. Но он и не предполагал, что полностью парализованная жертва ещё на что-то способна, и поэтому ещё раз вписался спиной в стену. Больше испытывать судьбу он не стал и, ругаясь на чем свет стоит, подключил пульт.

Следующие полчаса записи были посвящены проверке покорности подконтрольного объекта. Виант начал с того, что заставил слизать с пола следы её же собственной крови. Нужно было видеть, с каким наслаждением Надежда ползала на четвереньках. Она готова была и лак с паркета содрать языком. И это было ещё самое невинное развлечение.

Аллант сидел перед экраном, сжав кулаки. Слезы катились у него по лицу, но он заставил себя досмотреть все до конца. У него осталось одно, очень слабое утешение. На втором, Надеждином информблоке забавы Вианта и его компании не фигурировали. Последнее, что она помнила, была искаженная гневом и болью физиономия Вианта, когда он поднимался с пола с пультом в правой руке.

Досмотрев второй информблок, Аллант в ярости разломал обе хрупких пластинки, сгреб обломки в вазу из-под фруктов и поджег. Пусть это доказательства или улики, но этого больше не должен видеть никто. И, глядя на сильно коптящее красно-синее пламя, пожирающее коробящийся пластик, поймал себя на мысли, что сейчас он не хочет ничего слышать о Надежде, словно вся грязь и унижения, через которые прошла она, задели и его лично. Его больше интересовал раскрытый Найсом заговор и аресты, произведенные ночью в столице и окрестностях. Делам, а не оплакиванию своего, грубо разрушенного счастья он собирался посвятить день.

Аллант уже несколько часов находился в состоянии брезгливой отчужденности. Даже, когда Каш срывающимся голосом закричал ему по браслету:

— Аллант, быстрее, Надежда! — он не сдвинулся с места. Как сидел за столом рядом с Найсом, так и остался сидеть, зациклено глядя себе на левое запястье, где на браслете продолжал мигать голубой сигнал вызова. И, лишь спустя пару минут отозвался:

— Я не пойду. Разберитесь сами.

— Но она…

Аллант, не дослушав, отключил браслет и угрюмо уставился в одну точку на инкрустированной крышке стола. Найс тщетно пытался с ним заговорить, он не реагировал. А потом спросил:

— Кто ещё видел этот информблок?

— Кроме меня никто, Ваша Мудрость.

— Как она могла допустить такое!

— Она не виновата, Ваша Мудрость. Она не контролирует себя.

— Я знаю, но всё равно…

Найс промолчал. А через сорок минут в кабинете появился Шетон, судя по окраске, очень возбужденный.

— Аллант! Каш мне рассказал…

— Да. — Резко перебил его Аллант, — я просто. Не хочу. Её. Видеть.

— Даже так? Немного же тебе нужно! Один информблок и пять лет жизни побоку? Видимо Надежда поняла, что ты среагируешь именно таким образом, и поторопилась опередить тебя. Если бы я опоздал на несколько минут, ты бы мог уже сейчас считать себя свободным человеком.

— Не понял!

Шетон отозвался с ядовитым сарказмом:

— Ведь тебя же больше не интересует ничто связанное с Надеждой? Даже то, что она только что пыталась покончить с собой.

— Но она же…

— Я дважды показал ей, как выбраться из-под контроля. Видимо, она сумела сделать это и самостоятельно. У неё в распоряжении было восемнадцать минут вполне сознательной жизни.

— Но как? Что можно сделать в наручниках?

— Разве ты настолько плохо её знаешь? Я сомневаюсь, что её вообще можно как-то удержать, если она что-то задумала. Она дотянулась и зубами порвала себе артерию на руке выше локтя. В результате сильнейшая кровопотеря. И вдобавок умудрилась заблокировать замок на двери. Ещё чуть-чуть и мы бы опоздали.

— Но я же приказал не оставлять её одну ни на минуту!

— С ней был охранник. Но Надежда есть Надежда, и этим все сказано. Парень до сих пор спит, не может выйти из-под её воздействия. Но Вам, Ваша Мудрость, можно не беспокоиться. Как только ей станет легче, мы уедем на ДэБи, будем ждать Матенса там. И улетим сразу же после его возвращения. Возможно, на Накасте ей смогут помочь. Не беспокойтесь, Ваша Мудрость.

Шетон резко повернулся и вышел.

Аллант не нашел лучшего способа снять нервное напряжение, чем напиться вдрызг. Не помогло. Рептилоиды больше не появлялись, а вино нисколько не утешало, но Аллант продолжал опорожнять бутылку за бутылкой.

Иногда он просыпался на кровати, иногда тут же, за столом. Он не слушал уговоров Найса, срывал зло на ни в чем не повинном телохранителе. И продолжал пить третьи сутки подряд.

И неизвестно, сколько бы он ещё дурил. Если бы не Каш.

Рептилоид решительно пересек комнату, брезгливо принюхиваясь. Постоял немного над Аллантом, который спал, уронив голову на стол, продолжая держать в руке полупустой фужер с рубиновой жидкостью. Резко повернулся к Найсу, который неотступно следовал за «чудищем», находясь на полшага позади него.

— И как вы ему позволяете напиваться до такой степени?

Найс бессильно развел руками.