Перья столь порочные (ЛП) - Зандер Лив

Но меня интересовал именно этот блеск под тенью, поэтому я не позволила его реакции меня остановить и собрала пряди вопреки тому, как он держал мои запястья.

— Если ты повернёшься…

— Я не повернусь.

— Хорошо, как хочешь, — сказала я, поднимая первую прядь над другой, отчего его хватка ослабла. — На твоей голове будет кривая косичка, а не на моей.

Малир смотрел на меня ещё три движения плетения. На четвёртый его взгляд дрогнул, и глаза едва сомкнулись с тихим стоном, когда руки соскользнули с моих запястий и вернулись в воду. Ему это нравилось? Что я его трогаю?

— Мать каждое утро заплетала волосы моего отца, — сказал он, голос внезапно стал глубже, словно под тяжестью удовольствия. — Помню… как я спотыкался в коридоре, солнце пробивалось сквозь витражи окон, бросая голубые отблески на каменный пол и в родительскую спальню. И там она сидела в тихом молчании, каждое утро расчесывая его волосы.

Возможно, именно интимность этого воспоминания заставила его сначала отдернуться.

— Твои родители любили друг друга?

— Очень. — Мгновение молчания, его глаза встретились с моими. — Мой отец был… суровым человеком, а мать его мягкой противоположностью. Судьба всегда так устроена, создавая идеальную связь, которая сильнее смерти.

Пальцы покалывало каждый раз, когда я проводила ими по его голове, собирая больше волос, такие прямые и сильные, что почти завораживало.

— Расскажи мне о Вальтарисе. Я даже рисунков его не видела.

— Представь волны холмов, идеально расположенные, чтобы давать солнце посевам, — сказал он. Под водой его ладони легли на мои бёдра, прокладывая путь к ягодицам, к талии и обратно. — И виноград для самого сладкого красного вина во всём краю. Плоские вершины упираются в подножие горы, на которой стоит Вальтарис, раскинувшийся город, тянущийся по всему хребту. Пройти по смазанной смолой дороге с одного конца до другого — день с половиной. Рядом строения в три этажа из белого травертина, с черепицей из аэримеля.

— Я никогда не видела чёрной черепицы.

— Она потрясающая, сверкает. Солнце нагревало её, и город оставался приятно тёплым даже зимой, когда мы поднимали ветровые стены. Летом опускали, и ветер гулял по городу, забирая жар. — В голосе вновь прозвучала трепетная любовь, как когда он говорил о Нае. Но он проглотил её с видимым движением горла, и голос стал мрачным и строгим. — Теперь всё потеряно в тенях.

— Можешь рассказать, откуда они? Тени?

Он медленно вдохнул, ладонь поднялась, чтобы обхватить мою грудь.

— Могу сказать, что ни один ткач смерти не силён управлять ими, ни одна пустота не пуста достаточно, чтобы вместить их. Вальтарис навсегда потерян. — Он вздохнул. — И потому я должен взять на себя Аммаретт.

Я подняла косичку, взяла кожаный шнур с края ванны и обвила им кончик.

— И короновать себя королём.

— И короновать себя королём. — Он смотрел на меня и проводил рукой по моей талии, притягивая к себе. Губы слегка приоткрылись, как будто любуясь мной, но кивок головы был едва заметен. — Тебе следует повернуться.

Гусиная кожа покрыла мои руки и плечи от резкой нотки в его голосе. Пальцы впились в мою талию, противореча словам, словно в его голове и руках шла война между неприязнью и привязанностью. Взгляд опустился на верхушку его члена, выглядывающую из воды, пухлую и эрегированную для меня, уголок рта дернулся, напоминая о его словах ранее: я должен наказать тебя за то, что заставляешь меня так желать тебя.

— А если я хочу, чтобы ты смотрел на меня? — Что если я сяду на него, прижав бедра, не оставляя выбора, иначе он утопит меня в этой ванне? — Чтобы забыть, кто я, и начать видеть, кем мы могли бы быть, если бы ты только позволил?

Что-то мелькнуло в его глазах, а может, это было отражение пламени в камине, но они тут же потемнели, когда его рука поднялась из воды, несомненно, чтобы развернуть меня. — Ты бы не выдержала той боли, которую мне пришлось бы причинить, чтобы искупить такое предательство…

Я зацепилась за его шею, встала на колени и с такой скоростью села, что вода брызнула во все стороны и перелилась через край. Это не было спланированным действием, но я схватила его член другой рукой, направила к себе и скользнула вниз по твёрдому стволу с дерзкой наглостью, которая шокировала меня.

И шокировала его ещё сильнее.

С широко открытыми глазами Малир издал почти мучительный стон, когда я инстинктивно задвигала бёдрами. Его руки схватили мою талию, дрожа там одно раскачивание, два, три. На четвёртое они прижали меня к себе как раз в тот момент, когда его таз поднялся, слегка вытолкнув меня из воды, а затем опустился, позволяя утонуть в наслаждении.

— Блядь, Галантия, — рявкнул он, скользя одной тёплой рукой к моей шее и слегка сжав её в предупреждении. — Не заставляй меня причинять тебе ещё больше боли этой ночью.

Я проглотила комок, готовясь к неизбежной боли, прежде чем наклонилась вперёд с очередным движением бедер, позволяя шее погрузиться в боль от его руки.

— Тогда делай это. Причини боль… но смотри на меня.

Его пальцы сжали мою трахею, отпустили, снова сжали, лишь чтобы скользнуть к затылку. Малир дернул меня к себе лицом. Наши губы встретились в поцелуе, от которого все в животе сжалось, но сразу наполнилось сладостным наслаждением с каждым нашим ритмичным движением. Мы достигли оргазма одновременно, позволяя дыханию слиться в стоне, но глаза оставались открытыми, настороженными.

Ненависть. Горечь. Презрение.

Всё исчезло в момент, когда его взгляд встретился с моим, превращаясь во что-то уязвимое и болезненно новое, мерцающий прилив невысказанных слов и скрытых чувств, бурный танец теней и света, мерцающий и пылающий в этих ледяных глубинах.

И мерцание продолжалось, пока он целовал путь от моего подбородка к шраму, его глаза оставались прикованы к моим. Рука сжалась вокруг моей спины. Язык оставлял влажный след. Губы целовали неповреждённые участки черепа и крыльев.

— Я ненавижу, что причиняю тебе боль.

Пока он не вонзил зубы в шрам.

— Я люблю причинять тебе боль.

Был момент бездействия, скорее не колебание, а возможность для меня подготовиться к тому, что должно было случиться. Возможность увидеть это в его двухцветных глазах, которые держали меня в плену, ледяной ободок вокруг мерцающего тепла. Он вонзил зубы в мой шрам с такой силой, что боль пронзила всё тело, заставив пульс вздыматься между ног.

Наслаждение, накрывшее меня, было столь изысканным, что я вскрикнула, когда кончила.

— Малир…

Малир последовал за мной, его бедра дергались так неконтролируемо подо мной, ручеёк крови на груди потек влево, прежде чем стечь вниз по соску. Но глаза его оставались на мне, как будто он хотел, чтобы я увидела то, что не мог сказать словами.

Ненависти не было.

Было лишь мерцание.

Когда его окровавленный рот оторвался от моей груди, я обхватила его щёку ладонью и размазала алую жидкость по нижней губе, нисколько не удивившись, когда его язык высунулся, чтобы слизать её.

— Ты говорил, что наблюдал за мной из кустарника раньше. Когда это было?

— Давным-давно, — сказал он и присосался к моему окровавленному пальцу. — На пляже за Тайдстоуном, в день, когда Лорн и я сбежали из подземелий.

Так они сбежали вместе, как я и думала, что объясняло связь, которую они тогда установили.

— Как вы сбежали?

— Желая умереть и не заботясь, кто умрёт вместе с нами, — сказал он, голосом таким ровным и мрачным, что сердце сжималось от понимания боли, через которую пришлось пройти, чтобы достичь этого. — Позволяя теням выйти из меня неконтролируемо, принимая смерть. Но они не убили меня и Лорн. Я сумел схватить ключи с брюк тюремщика, где он повесил их у ворот рядом с обугленным телом. Вместе мы бежали к утёсам.

В горле пересохло.

— Ты там меня увидел.

— Видел, как ты играла, бегала и смеялась, пока я кровоточил, страдал и мучился рядом, — сказал он. — Казалось… нереально, несправедливо. Я пришёл в бешенство, не вынеся этого.