Надежда Тальконы (СИ) - Корешкова Евгения

— Я… я целовался с Посланницей?… О, Небо!.. Я ничего не помню!

Вот теперь на Кадава было больно смотреть. Он почти плакал. И Бернет пожалел друга.

— Ладно тебе… давай перевяжу, а то мне Праки Найс велел не задерживаться. Сегодня к ночи должен прилететь Праки Аллант, а тут без него столько всего произошло! Боюсь, кое-кому не поздоровится.

Разматывая повязку и обрабатывая места бывшего ожога регенератором, Бернет рассказывал уже мягко, без агрессии. И периодически посматривал в лицо друга, который хоть и кривился от боли, но даже звука не позволил себе издать.

— Я бы ни за что не поверил, что такое можно сделать за один раз…! Это за пределом человеческих возможностей.

Но ты бы видел, какой у Рэллы Надежды сброс потом был! А вечером — отходняк жуткий. Все-таки двойная доза стимулятора — не шуточки! Она даже Альгиду выпроводила, сутки с постели не вставала и не ела ничего. И все из-за тебя! — Но потом все же попытался утешить донельзя расстроенного Кадава. — Короче, я прилечу послезавтра еще раз. Постараюсь ночью, наверное, чтоб Рэллу Надежду совсем без охраны не оставлять. И еще. Тебе велено переждать эти пять дней, как было приказано раньше, и начинать разрабатывать пальцы. Больно не больно — шевелись! На все про все у тебя месяц. Через месяц прилетаешь во дворец: или выходишь на работу или пишешь заявление на увольнение, по твоему усмотрению. Так Праки Найс сказал. Но месяц тебя будут ждать.

Кстати, вот твой браслет. Приказано отдать — И выложил браслет на табурет, с которого только что поднялся. — Не молчи, общайся. Прикидывай примерно, когда я могу быть свободен или я сам свяжусь с тобой. — И, уже с порога, Бернет посоветовал: матери смотри, не проговорись, любовник несчастный!

Уже взошла вторая луна, а значит, близилась полночь. Бернет сменил Кадава и тот отправился спать, впервые на свою кровать после возвращения из отпуска. День прошел на удивление спокойно, Рэлла Надежда никуда не выходила, а весь вечер и вовсе провела с мужем. Даже Альгиду, и ту выставили в общую компанию всех четырех телохранителей, которые бездельничали, играли на скорость в хватайку, очень стараясь не шуметь при этом. И Кадав радовался возвращению.

Остаться вдвоем после усиленной, до седьмого пота, тренировки — больше ничего не хотелось. Аллант приказал принести фруктов и всем исчезнуть. Супруги наслаждались покоем и одиночеством.

Аллант, вся одежда которого состояла только из махровой простыни, обернутой вокруг бедер, полусидел в подушках на кровати и просматривал стопку свежей прессы. Надежда, также полулежа, сушила волосы после душа и, вытягивая шею, периодически заглядывала в журнал к Алланту, изредка комментируя увиденное.

Изящно плетеная корзинка с фруктами стояла между ними. Периодически кто-нибудь, почти машинально, наощупь, запускал туда руку, чтобы выудить и сгрызть или с аппетитом всосать очередной плод.

— Надь, а, между прочим, ты что, опять решила вернуть старого телохранителя? Что-то я его давненько не видел, а сегодня смотрю, опять появился и счастливый такой!

— Соскучился по обществу пока дома сидел, лечился.

— Ах да! Между прочим, если по справедливости, человеку за твое спасение премия положена. А ведь я и забыл уже про него, пока он в своем захолустье пропадал. Как уж оно там называется?

— Стекольный. Там водопад красивый очень.

— Водопад может быть и красивый, а вот жилье у твоего телохранителя, насколько я наслышан, никакой критики не выдерживает. Тебе самой не стыдно? Такой материал для прессы: телохранитель Посланницы живет в трущобах! Нужно ему подобрать что-нибудь приличное в качестве премии. Вот только вставать к монитору не хочется.

— Ну, и не вставай. — Надежда, оглядываясь через левое плечо, телепортировала монитор на колени Алланта, слегка задев его по голове.

— А полегче?!

— Сам просил! — ехидненько отозвалась Надежда, пристраиваясь поудобнее, чтобы видеть экран — А кто недоволен — в следующий раз будет самостоятельно все доставать!

Они долго, увлеченно и сосредоточенно, выбирали из продажных домов Стекольного что-нибудь более или менее подходящее и, наконец, придя к обоюдному согласию, остановились на небольшом, белом двухэтажном особнячке с садом в спальном элитном районе городка.

Аллант спустил монитор на пол, вызвал по браслету Найса, назвал ему номер лота и приказал к утру купить и оформить документы на имя…

— Кадав Граси. — подсказала Надежда и добавила — Аллант, не забудь, кстати, приложить чек на обустройство, переезд и вообще… Я что-то сомневаюсь, чтоб у парня после месяца домашней отсидки хоть кредос за душой остался. А содержание такого дома потребует значительных расходов. Так что не скупись — не обеднеешь!

— Ага! Еще скажи, что ему завтра же потребуется и выходной для переезда…

— Естественно! Ладно-ка, не будь жмотом, Ваша Мудрость!

— Ах, я после всего еще и жмот! Ну, все! — Аллант неожиданно рванулся, чтоб прижать спорщицу к постели. Надежда резко крутнулась в попытке ускользнуть. Тут же раздался предупреждающий вскрик и одновременно с ним легкий хруст раздавленной корзиночки. Аллант отпустил жену, но было уже поздно.

С притворно-жалобным хныканьем она сидела на кровати и выбирала из волос давленые фрукты.

Аллант осмотрел ее спину, обреченно констатировал:

— Бесполезно. Только отмывать! — и сгреб жену в охапку, чтобы утащить под душ. — Зато ты будешь очень-очень чи-истая, — пыхтя, уговаривал он, продолжающую будто бы безутешно стенать и хныкать, Надежду. Опустив супругу под душ, с браслета скомандовал: Альгида! Убери там все быстренько.

Кадав со вчерашнего вечера пребывал в странном расположении духа. Он едва сумел дождаться рассвета, чтобы, схватив разрешенный к пользованию люфтер, рвануть домой, и всю дорогу придумывал слова, которыми можно будет обрадовать мать и не напугать ее при этом до полусмерти. Уже посадив послушную машину, он решил, что все-таки лучше будет подождать еще немного, все формальности доделать по-тихому самому и устроить домашним настоящий сюрприз.

Кадав торопливо шагал по знакомой с детства улице и на него оглядывались спешащие на завод рабочие. Не так часто на улицах поселка можно увидеть в такую рань элегантно одетого столичного жителя, да еще в форме императорской гвардии. Кое-где уже играли ребятишки. Детки на Стекольном — такие же ранние пташки, как и их родители.

Около родного подъезда, как всегда разливалась почти никогда не просыхающая лужа. Кадав осторожно пробирался вдоль стены, аккуратно переступая с камешка на камешек кем-то старательно выложенные по воде, чтоб не промочить ног, когда с крыши многоэтажки раздался заливистый озорной свист, а вслед задорный насмешливый крик:

— Праки! Смотрите, здесь Праки заплутался! Эй! Ты! Держи привет со Стекольного!

Кадав, скорее интуитивно, чем въявь, вспомнил свои же детские шуточки, нисколько не изменившиеся за прошедшие годы. Сверху, чуть ему не на голову, плюхнулся в лужу увесистый пластиковый мешок с водой. А ему даже отшатнуться некуда — глухая стена.

Мощная, грязная, вонючая волна окатила его с головой.

Вообще-то Кадав был вполне уверен, что учеба, а в особенности работа, научили его спокойствию, терпению и выдержке. Но в довольно пространной тираде, которой он немедленно разразился, едва ли была хоть пара приличных слов.

Продолжая отплевываться и желать мальчишкам всего наилучшего, он запоздало метнулся в свой подъезд. Маленькие шкодники сейчас, наверное, со всех ног улепетывали к кому-нибудь в квартиру. Пока до крыши доберешься, там уже никого, естественно, не будет. И до чего же поселковые мальчишки не любят прилично одетых людей! Наверное, не меньше, чем жители богатых кварталов презирают оборванцев с рабочих окраин.

Дома Кадав торопливо перетряс весь свой небогатый гардероб. Все что покупалось до Джанерской Школы, было теперь ему безнадежно узко в плечах, а потом он предпочитал не тратить деньги на ненужную одежду, все равно в форме ходить. Скептически оглядев себя в мутном, треснувшем наискось зеркале, Кадав огорченно вздохнул. В старом спортивном костюме с короткими рукавами он больше всего походил на уличного хулигана. Даже потрепанная выцветшая ветровка, накинутая на плечи для тепла, не прибавила ему респектабельности.