Надежда Тальконы (СИ) - Корешкова Евгения

Поднялась, осторожно обошла распластавшегося по полу, у ее ног, хозяина дома.

— Нам пора.

И, усталая, проспала в люфтере до самой Талькдары, приказав высадить ошеломленного всем увиденным Священнослужителя около его Храма и отправить с самыми искренними извинениями, что Посланница, к сожалению, по состоянию здоровья, не сможет участвовать в торжественном приеме, устроенном в ее честь.

Погода зимних месяцев в Талькдаре, как обычно пасмурная и дождливая, вполне определяла основное настроение Надежды. Хмурая и малоразговорчивая, она старалась уже не появляться на светских приемах, и вообще за пределы жилой зоны показывалась редко.

Аллант, вполне понимая, что такое ее состояние связано с беременностью и ни с чем иным, терпеливо ждал, когда же этот кошмар закончится. Если верить Праки Милреде, а ей он пока еще верил, срок родов приходился на конец первого весеннего месяца. И тогда Надежда освободится, наконец, от этого ребенка, что вольно или невольно, но постоянно напоминал ей о Ночи Жертвоприношения. На кого он будет похож? Хотя, есть шанс, что и на него самого, ведь, несмотря на запрет, они были вместе перед той кошмарной ночью.

Надежда ни на что не жаловалась, но и откровенничала все реже и реже, больше замыкаясь в себе. Пойди, пойми о чем она думает. А эта предродовая депрессия была слишком уж затяжной, хоть опять рептилоидов вызывай.

Но даже Аллант не предполагал, что это еще не все.

Родов ждали со дня на день, когда Надежда, удобно расположившись в кровати, просматривала информблоки почты, предназначенные лично ей. На одном из них, неизвестно каком по счету, посреди выпуска новостей, на полуслове обрывая сюжет, на экране появилась физиономия в черной тканевой маске, закрывающей лицо до пухлых губ, и эти губы немедленно растянулись в наглой улыбке, обнажая длинные желтоватые зубы:

— Во как тебя разнесло! Хорошо проросло семечко Жертвы Небесному Воину! — Надежда потянулась к пульту, и наглая рожа на экране словно почувствовала это. — Что, уже струсила, выключаешь? Так боишься могущества небесного Воина? Даже обычного иформблока боишься? Это тоже твоя Жертва — эта трусость. Видишь, как этот ребенок изуродовал твою фигуру, твою психику. Ты стала труслива и малодушна. Ты никогда не узнаешь кто его отец, не духовный, физический. Тебя познали слишком многие. Как хотели. И ты ничего не могла сделать. И никто не помог тебе, даже твоя Защитница. А скоро ребенку станет тесно в тебе. И каждый твой стон и крик в родах тоже будет жертвой Небесному Воину, твоей платой ему. И каждая капля крови твоей. Этот ребенок уже забрал твою волю, он заберет и твою силу. И каждая капля твоего молока тоже будет жертвой. Преклони колени перед величием Небесного Воина!

На этом человек в маске исчез с экрана, информблок продолжился обычной стандартной подборкой новостей. Пару минут, ошеломленная такой неожиданной наглостью, Надежда еще смотрела на экран, а затем резко прижала кнопку вызова на браслете:

— Найс! Ко мне, немедленно!

Когда переполошенный начальник охраны прибежал в спальню, она яростно швырнула в него злополучным информблоком, который Найс ловко перехватил на лету.

— Это еще что такое? Кто у вас проверяет почту? И после этого вы будете уверять меня, что во дворце существует охрана? Да зачем мне нужны оба ваши радиуса, если у меня появляется такое!

— Рэлла Надежда, — тщетно попытался вставить хоть слово начальник охраны, впервые увидев свою Праки в такой ярости.

— Да пошел ты! — но вовремя опомнилась и уже очень тихо попросила: уйдите, а? — и еще тише добавила, — пожалуйста.

Следом за Найсом из спальни выбежала и Альгида.

Надежда немедленно заблокировала обе двери, отключила и сняла браслет, и сутки провела в добровольном заточении, валяясь в постели и, не отзываясь никому, даже Алланту.

А он, узнав о злополучном послании поклонников Небесного Воина, в ярости чуть не уволил несчастного Найса, который все еще тщетно пытался определить, каким образом такое могло попасть в руки Рэллы Тальконы.

На вторые сутки, уже поздно вечером, Надежда сама вызвала праки Милреду, сообщив, что рожает. И почти сразу же озадачила врача непонятной фразой:

— А не дождетесь!

И больше до самого конца родов не произнесла ни одного слова, не издала ни одного стона. Хорошо, хоть командам врача подчинялась четко и безропотно.

На рассвете родилась крепкая девочка уже обладающая собственной прической. Но, когда праки Милреда, по обыкновению, попыталась продемонстрировать роженице ребенка, Надежда резко отвернулась и впервые за ночь разжала зубы:

— Я не хочу видеть этого ребенка. Ищите кормилицу.

Низенький и тощий хозяин маленького магазинчика тканей и прочих швейных принадлежностей по-своему любил свою старшую дочь. Девочка была желанной. Второй, после сына — наследника. Он сам и имя ей дал — назвал Вилда — коротко и звучно, чтобы удобней было окликать главную помощницу матери во всех делах по хозяйству и вечную няньку для всех четверых детей, родившихся после нее: сестры и трех младших мальчиков.

А когда младшая сестренка и мальчики перестали нуждаться в постоянной опеке, он отправил старшую дочь работать на фабрику — зарабатывать. Семье лишний кредос не помешает.

Вилда, видимо, пошла в отца — по возрасту невеста, а смотрелась девчонкой: худенькая, тонкокостная, с острыми маленькими грудками, почти незаметными под свободным платьем. И на лицо неприметная. Сестра и то выглядела значительно привлекательнее и женственнее.

По давним правилам старшую дочь нужно было выдать замуж прежде младшей. И отец несказанно радовался, когда на нее нашелся, наконец, жених. Он был вдов и имел двоих маленьких детей от первого брака, но зато довольно состоятелен. Он заплатил за право жениться круглую сумму, сразу же пущенную в торговый оборот. И голову Вилды украсила розовая повязка невесты. Свадьба должна была состояться в начале календарного лета, но теперь откладывалась. Пока в небе над Тальконой стоял Небесный Воин, никакие свадьбы были невозможны.

В День Жертвоприношения мать, сестра и младший брат ушли в Храм Защитницы, а Вилда пока задержалась дома — приготовить для всех домашних ужин.

Уже начинало смеркаться, когда она, набросив на плечи праздничную накидку, сбежала по ступенькам, боясь опоздать к началу службы.

До храма она не дошла.

Мать, вернувшись домой, не застала дочь и там.

А поздно утром Вилда приплелась домой сама. И, наверное, полгородка видели, как она, словно слепая, шатаясь, шла посреди улицы и, тщетно пыталась хоть как-то, прикрыться обрывками некогда белого праздничного платья. Теперь оно было вымазано травой, грязью и кровью. Волосы растрепаны и спутаны, на руках и шее — синяки.

Она провалялась в жарком беспамятстве почти неделю. Мать уж и не думала, что дочь выживет. Но когда несчастная смогла подняться, ее ожидал еще один удар. Жених отказался вступать в брак с опозоренной невестой и потребовал возвратить выплаченные деньги.

Отец ругался, на чем свет стоит, и грозился своими руками прибить распутницу. И, так как вернуть деньги, означало неминуемо разориться, он уговорил жениха на равноценную замену — младшую дочь вместо старшей.

Но сделать такую замену можно было только одним способом — официально объявить несостоявшуюся невесту умершей и, по сути дела, навсегда выгнать из дому.

Вот так, через две недели после Дня Жертвоприношения Вилда оказалась без жениха и без семьи.

Мастер на фабрике смилостивился — разрешил жить в раздевалке цеха, получив дополнительно бесплатную уборщицу. Днем Вилда стояла у станка, вечером после смены убиралась и мертвым сном засыпала в раздевалке, чтобы утром вновь приступить к работе.

Старые подруги повели себя по-разному: большинство немедленно отдалилось. Общение с опозоренной, да еще объявленной умершей, вполне могло испортить собственную репутацию.