Путь отмщения - Боумен Эрин

— Попался, — шепчу я и нажимаю на курок.

Голова мерзавца откидывается назад, и он падает.

— Сума сойти! — бормочет Джесси.

Но мне даже некогда порадоваться его восхищению, потому что второй налетчик удирает со всех ног. Он бегом взбирается на противоположный берег, размахивая руками, и бахрома кожаной куртки хлопает на ветру, как крылья птицы, готовой взлететь.

Мигом вскакиваю, не желая упускать мерзавца.

Я достану его, па. Пристрелю его ради тебя.

— Нат, стой! — кричит мне Джесси, но ноги уже сами несут меня по каменистому склону вниз с нашего берега на середину русла, где между валунами тонким ручейком струится вода. Я почти успеваю укрыться за самой большой грудой камней, когда раздаются выстрелы и вода вскипает в нескольких шагах справа от меня. Вскидываю голову, но бандит по-прежнему карабкается вверх по склону спиной ко мне. Там же было всего две лошади. Две лошади, два всадника, если только…

Еще один выстрел, и вода взрывается фонтанчиком прямо у меня под ногами.

— Ложись, Нат! — истошно орет Джесси. — Ложись, черт бы тебя подрал!

Я оглядываюсь через плечо и вижу, что Джесси несется ко мне, на бегу выхватывая ремингтоны и целясь куда-то вниз по течению. Поворачиваю голову, чтобы проследить направление, и только теперь замечаю третью лошадь. Всадник в седле щурится, вскинув ружье. Беглец предупредил его. Запасной план, чтобы обхитрить нас.

Джесси и негодяй из банды Роуза стреляют синхронно, оба выстрела — револьверный и ружейный — сливаются в один, но я знаю, который из них меня задел.

Пошатнувшись, я спотыкаюсь и падаю навзничь, со всей силы приложившись затылком о валун. Перед глазами все плывет. В плечо словно ткнули раскаленной кочергой, так оно горит. Ощущение знакомое, потому что однажды я возилась в сарае, когда папа клеймил двух наших коров, запнулась и упала на раскаленное тавро. Боль выворачивает все нутро наизнанку, и кажется, будто небо обрушивается на меня сверху.

Мир взрывается ослепительной белизной и грохотом пальбы.

Когда наступает тишина, я слышу, как Джесси зовет Билла, а потом крепкие руки поднимают меня с земли.

— Посмотри, что у него с головой, — приказывает Джесси. — Разбита?

— Нет, но шишка здоровенная. Куда его ранило?

— Кажется, в плечо, но я не знаю, насколько серьезно. — Я чувствую, как он прикасается к локтю, осторожно ощупывает плечо. — Нужно снять рубашку и перебинтовать рану, чтобы остановить кровь.

«Нет! — хочу крикнуть я. — Не смей!»

Но пальцы Джесси уже проворно расстегивают пуговицы.

Он распахивает рубашку.

Билл чертыхается.

— Господи, Нат, — говорит Джесси. — Господи Иисусе.

И это последнее, что я слышу, прежде чем потерять сознание.

Склонившись над кухонным столом, я раскатываю тесто для пирога. Сегодня день рождения па. Он предложил приготовить что-нибудь новенькое, но я выбрала яблочный пирог. Па его обожает, а он верен своим привычкам. И не любит сюрпризов, чтобы ни говорил. Позже мы вместе едим пирог; сладкая начинка еще теплая. Фартук у меня обсыпан мукой, мука застряла даже в волосах.

— Ты выглядишь так, будто попала в метель, — замечает па.

— А ты похож на борова, извалявшегося в грязи.

Так и есть. Он расчищал оросительную канаву и принес на себе половину грязи из ручья.

— И этот боров сейчас на седьмом небе от счастья, — заявляет отец, доедая последний кусок и похлопывая себя по животу. — У меня самая расчудесная ферма с самой распрекрасной хозяюшкой на всем Юго-Западе.

— Ты так говоришь, потому что объелся сладкого.

— И тем не менее это правда.

Я расплываюсь в улыбке:

— Сдаем рождения, па!

— Да уж, праздник удался на славу.

От резкого рывка голова скатывается к раненому плечу. Вспышка боли. Сквозь опущенные веки мир представляется красным сгустком, но нет сил открыть глаза. Братья Колтоны яростно спорят о чем-то, срываясь на крик.

Меня снова дергают, меняют положение тела.

Похоже, мы едем на лошади.

Я пытаюсь пробиться сквозь беспамятство, но меня опять утягивает на дно.

— Какая разница, почему это важно. Важно, и все, — говорит па.

Мы сидим перед растопленной печкой, зимний ветер за окном стучит ставнями.

— Повтори, что я сказал, — требует па.

— Эйб, — послушно говорю я, но мне хочется играть с куклой. Мне примерно пять с половиной, ма умерла полтора года назад, и кукла в люльке напоминает мне ее. Прикована к постели. Почти неподвижна. Кажется, что не дышит. Па всегда выставлял меня из комнаты, прежде чем удавалось что-нибудь разглядеть. Мне нужно присматривать за куклой. Чтобы ей было тепло и уютно.

— Эйб откуда? — не отстает па.

— Из Уикенберга.

— Из Уикенберга.

— Угу.

— Кэти, — строго одергивает отец. Он редко говорит со мной в таком тоне, и я понимаю, что провинилась. — Это не игра.

— Но кто такой Эйб? — ною я. — И что с тобой может случиться? Ты же не болеешь, как ма.

— Это неважно, пойми, суть не в этом. — Па подкладывает в печь еще одно полено. Деревяшка треска-стен, от огня летят искры. — Просто пообещай, что запомнишь: Эйб из Уикенберга. Если со мной что-то случится, ты отправишься к Эйбу в Уикенберг. Повтори еще раз.

— Эйб из Уикенберга, — повторяю я. — К Эйбу в Уикенберг.

— Хорошо, — говорит отец и кладет кочергу, — хорошо.

Мне жарко, ужасно жарко, все тело горит. Я укрыта одеялом, но каждый раз, когда пытаюсь его скинуть, кто-то меня останавливает.

— Жар спадет.

— Не знаю, Джесси.

— Это просто шок.

— Ей нужен доктор.

— И где мы здесь его возьмем? — спрашивает Джесси. — Вокруг и жилья-то нет.

— Нужно ехать дальше.

— В Финикс? — уточняет Джесси.

— Ага, — соглашается Билл. — В Финикс.

— И тащить туда Ната с такой лихорадкой? Нужно подождать, пока жар спадет.

— Я почти уверен, что ее зовут не Нат.

— Заткнись, Билл. Как еще мне ее называть?

— А если жар не спадет? Что тогда будем делать?

— Погоди минуту, — велит Джесси. — Я думаю.

Одеяло натянуто до самого подбородка — жесткое, колючее. Горло изнутри как будто раздирает шипами мескитового дерева, я с трудом могу дышать. Па говорит, это просто сильная простуда, но я-то знаю, что умереть можно от любой болячки, особенно если не лечиться.

Наступил март, через три месяца мне стукнет восемнадцать, а я не встаю с постели уже несколько недель. Не знаю, где я подхватила эту заразу. Но хуже незнания полная беспомощность. Несамостоятельность.

— Я еду за доктором, — объявляет па.

— Само пройдет.

— Нет. У тебя сыпь. Красные пятна. Это скарлатина.

Я кашляю и дрожу, стуча зубами. Меня знобит и одновременно кидает в жар, я устала, но больше не могу лежать.

— Мне казалось, только дети болеют скарлатиной.

— Ты, конечно, не ребенок, но и не то чтобы взрослая. Постарайся продержаться, Кэти. Я привезу доктора.

— На какие деньги? — спрашиваю я.

В ответ па хмурится, глубокая морщина прорезает лоб между сдвинутыми бровями.

— Об этом не беспокойся. У меня есть средства.

Я слышу, как он шарит у себя в комнате, потом хлопает входная дверь. Вечером приезжает доктор и обращается со мной так, будто я главная драгоценность по эту сторону Миссисипи. Из кожи вон лезет, чтобы мне угодить, и ни на шаг не отходит от кровати. Меня поят микстурой, названия которой я даже не слышала. Спустя несколько дней мне значительно лучше, а когда доктор заезжает в очередной раз, я уже достаточно оправилась, чтобы пошутить: