Селянин (СИ) - "Altupi"

— Оставь! — Кирилл потянул девайс и коробку на себя. — Там симки нет, я и так никому позвонить не смогу. Что тебе, жалко? Пусть у меня будет.

Отец заколебался, но разжал пальцы.

— Не дай бог я узнаю, что ты общаешься с этим парнем! — прошипел он. — Из комнаты ни ногой! Только в туалет. Лен, поняла? Никуда его не пускать! Ни к каким друзьям — он врёт! Денег не давать! Хватит, шутки кончились! Хорошо ещё Мамонов человек нормальный, с юмором… Кирилл, ты меня понял?

Кирилл демонстративно отвернулся к окну. Отец наклонился над кроватью, захлопнул его ноутбук и сунул под мышку. Родители вышли, дверь за ними закрылась, наступила тишина. Кирилла злила она, и всё вокруг. Он судорожно упаковывал смартфон и бесился от происходящего. Размышлял, как поступить. Конечно, уйти! Взять сэкономленные деньги и уехать! Назло, блять, всем.

Шум в замочной скважине отправил его планы к чертям — закрыли как арестанта! Суки!

Кирилл отложил на тумбочку коробку и лёг на кровать. Некоторое время лежал в прострации, не замечая ни как солнце смещается к западу, покидая его комнату, ни как со лба скатывается пот, уже пропитавший футболку на груди и спине, ни как, подбираясь к нему, летает муха. Вообще ничего не замечал и ни о чём не думал. Но скоро сознание начало возвращаться к нему, а с ним и щемящая боль на душе — он не увидит сегодня Егора! Блять, утром даже не отправил ему эсэмэску: элементарно проспал его шестичасовую побудку, а потом не сразу сообразил и ещё устыдился вчерашних пьяных бредней. И вообще надеялся его к вечеру увидеть, обнять и не разлучаться. А Егор теперь ждёт, занимается какими-нибудь домашними делами, например, траву перед домом косит и на дорогу посматривает — не едет ли там в клубах пыли серебристый «Фольксваген»?

Нет, не едет.

Блять!

Кирилл стукнул кулаком по матрацу и резко сел. Но его злоба была беззубой, и он снова лёг, подложил руки под голову. Нашёл глазами муху, чёрной точкой бегающую по натяжному потолку.

Когда Егор не дождётся и ляжет спать в одиночестве на сдвинутых кроватях, он же не поймёт, что его любимого заперли на замок в собственной комнате. Он же решит, что его обманули, бросили. Опираясь на вчерашнюю пьянку, он подумает, что Кир загулял, запил, променял его на быдло-друзей и шлюх. Какой кошмар будет твориться в голове Егора!

Кириллу было страшно это представить. Бедный-бедный Егор, ещё не до конца отогревшийся после суки Виталика, и вот опять такая травма! Ложная, ненужная травма! Его низкая самооценка упадёт ниже некуда. Егор будет лежать в холодной кровати, терзаться и крепиться, повторять себе, что так и должно было быть, что ничего иного он не ждал и готовился к тому, что он не ровня клубам и богатой разгульной жизни.

Душевная боль стала невыносимой. Кирилл скорчился в позе эмбриона, подмял под себя одеяло и плед, впился в них ногтями. Господи, чему он послужил виной? Как всё исправить? Почему не ушёл из дома сразу, как только получил ключи, без телефона? А теперь Егор будет мучиться чувством неполноценности и окончательно потеряет веру в людей.

Кирилл бы полжизни отдал, чтобы оградить Егора от страданий, но он даже не мог связаться с ним. Смарт и ноут отобрали, не позвонишь. Полностью отрезан от мира. Не в окно же кричать? Хотя…

Он, путаясь в ногах, вскочил с кровати, отдёрнул тюлевую штору, повернул ручку пластиковой рамы и настежь распахнул среднюю створку. Из окна пахнуло сухим жаром и выхлопами, зазвенели детские голоса и фиговенькая музычка. Окно выходило во двор, четвёртый этаж — докричаться было реально. Кирилл сдвинул цветочные горшки и высунулся по пояс. Внизу у подъезда на лавочке сидели подростки и, наклонившись друг к другу, слушали в телефоне тот самый дребезжащий рэп. Но то, что они с телефоном — хорошо.

— Эй, пацаны! — крикнул Кирилл. — Пацаны! На лавке! Эй!

Пацаны подняли головы, нашли глазами его.

— Пацаны, сделайте доброе дело! Меня в квартире закрыли без мобилы, а мне позвонить срочно надо. Наберите…

Пацаны опустили головы и снова склонились над источником ужасного звука. Вот уроды!

— Пацаны, я вам сотку дам.

Головы поднялись.

— Пятьсот, — заявил один, остальные ждали реакцию странного парня в окне.

— Ладно, пятьсот, — легко согласился Кирилл. — Звоните скорее. — Он продиктовал номер, который давно знал наизусть. Пацан с телефоном в руках выключил музыку и стал водить пальцем по экрану, набирая номер.

— А что сказать-то? — спросил он, прикладывая девайс к уху.

— И это, деньги вперёд гони, — вспомнил о главном его приятель. — Кидай, а мы поймаем.

Кирилл его не принял в расчет.

— Скажи, что Кирилл сам не может говорить и просил передать, что задержится, приедет, как только сможет, на днях. И потом объяснит.

— Тут только гудки, — уже отнял трубку от уха и чуть поднял её к Кириллу, будто тот мог услышать эти гудки. — Никто не отвечает.

— Попробуй ещё раз!

— Э! Второй раз это ещё пятихатка! — вмешался приятель, явно обладающий деловой жилкой. — Ты нам ещё те деньги не отдал! Теперь штука с тебя!

— Хорошо! — психанул Кирилл. — Только звони, блять!

Увлечённый и разнервничавшийся, он не услышал, как провернулся запорный механизм двери, и в спальне возник отец. Но от его голоса за спиной подпрыгнул и мгновенно слетел с подоконника.

— Ты меня не понял, сучок?! Тебе окно заколотить?! Замуровать тебя здесь?! Ещё хоть писк раздастся!

Кирилл отошёл от испуга. Слова проносились мимо него, всё, что он воспринимал — это открытая дверь. Если поднапрячься, призвать на помощь всю удачу, можно оттолкнуть с дороги отца и попытаться прорваться на улицу. Слабо осуществимо, конечно, но шанс есть. А вот что потом? Деньги спрятаны, входная дверь, скорее всего, заперта на два замка, и бежать придётся босиком, не теряя времени на обувь. Хер с ними, с кроссовками, но ни один таксист не повезёт бесплатно.

И этот план провалился.

Кирилл демонстративно молча лёг на кровать, скрестил ноги, руки подсунул под голову и уставился в потолок. Это была и своеобразная акция протеста, и возможность, не отвлекаясь на ругань, ещё раз обдумать положение. Хотя на ум, кроме матерщины, ничего не приходило. Всё плохо, очень плохо, хоть вой. Ещё никогда не было так ужасно, пусть даже раньше он считал, что было и хуже. Нет. Раньше он эгоистично видел только свои интересы, а теперь пресс недовольства его родителей раздавит и Егора. Кирилл отдал бы вторые полжизни, чтобы оказаться под этим молотом одному, но, увы, предупредить Егора он никак не мог. Оставалась надежда, что Рахманов заметит пропущенный вызов и перезвонит тому пацану у подъезда, а пацан перескажет ему странную историю с чокнутым парнем в окошке.

Из открытого окна всё ещё доносились крики детей и заезжающих во двор машин, какие-то другие звуки, белый шум. Отец уже ушёл и запер за собой дверь. В туалет хоть выпустят или придётся ссать в цветочный горшок?

Вечерело. В комнате постепенно сгущались сумерки. Кирилл продолжал лежать, не чувствуя дискомфорта без мобильника и интернета, но чувствуя его без двигательной активности. Думал о Егоре, по биоритмам организма и густоте сумерек отсчитывая часы и минуты: вот Егор натаскал воды в дом, вот собрал яйца в курятнике, вот убрал сухую ботву с картофельных грядок, вот пошёл за коровой, вот подоил её, вот искупался, вымыл волосы, вот поужинал, вот дал лекарства матери, вот собрался спать. Вот перестал ждать его… Ни звонка сегодня, ни эсэмэски, ни обещанного возвращения. Блять, а назавтра Егор собирается копать картошку. С каким сердцем он будет это делать? Кто ему поможет?

Ещё Кирилл думал о том, что раньше подобные вопросы не лезли ему в голову. До этого лета, если кто-то рядом заговаривал о работе, он старался быстрее исчезнуть. Даже помощь Пашке в сборе конопли представлялась обременительной и нудной. Да что там — он и сейчас любого, кто заикнётся о работе, на хуй пошлёт. Но только не Егора. Тут Кирилл готов был на себя взвалить всю тяжесть хлопот, пахать через силу, надрываться, лишь бы облегчить Егору жизнь и не выглядеть в его красивых глазах тунеядцем. Почему так случилось, Кирилл не знал. Любовь — единственное объяснение этим переменам. Любовь, которая сделала из него человека. И так сложно быть вдалеке от любимого, знать, что в эту минуту он в тебе справедливо разочаровался, пожалел, что впустил в своё сердце и дом.