Селянин (СИ) - "Altupi"

— Хорошо, не отдавай. Просто выпусти поесть. Я не сбегу. Просто скучно, на стенку уже лезу. И жрать хочу.

Он уже придумал, как выбраться из дома. Плевать, что опасно, зато какое-то время его не хватятся. Но сначала нужно было незаметно пробраться в кладовку.

— Ладно, — после раздумий ответила мать и исчезла. Скоро, правда, в замочной скважине зашуршало, и дверь приоткрылась градусов на сорок. Мать заглянула в широкую щель. Кирилл показал на себя:

— Я, по-твоему, в трусах к Егору побегу?

Мать не ответила на его саркастическую реплику, распахнула дверь до конца. На её лице отражалось мнение, что сынок как раз способен убежать к любовнику в трусах — чтобы быстрее раздеваться перед развратом было.

— Иди, — сказала она, пропустив сына в прихожую, — на столе накрыто.

Кирилл побежал туда. Всё-таки проголодался он как волк в морозную зиму. На столе на его любимом месте дымилась большая тарелка плова, рис получился рассыпчатым, мясо щедро лежало большими кусками. В придачу шли соленые корнишоны и свежие помидоры. Отличный завтрак перед дальней дорогой. Кирилл упал на стул и накинулся на еду.

Почти не жевал, торопился. До тех пор пока мать не встала у него над душой. Она облокотилась о стену рядом со столом и смотрела. Назидательно смотрела, с укором. Как бы говоря: «Мы для тебя из кожи вон лезем, а ты?» Кириллу было насрать, но бдящая мать мешала. Он заставлял себя притворяться, быть обычным.

— Ма, что смотришь? Садись тоже ешь.

— Сейчас.

Это «сейчас» тянулось очень долго, а Кириллу была дорога каждая минута. Ему и так пришлось есть медленнее, чтобы не заподозрили. Наконец, мать взяла из шкафа тарелку, насыпала в неё горку плова и села за стол. Кирилл быстро умял последнее, вылизал отдельные рисинки и кинул вилку на стол. Она приземлилась с громким металлическим звоном.

— Наелся! Спасибо, мам! Теперь в туалет схожу, посижу, можно?

На его «можно?» она сжала губы, взглядом упрекая в клоунских выходках. Кириллу того и требовалось. Он выскочил из-за стола и нарочито расслабленно, да живот и вправду был набит под завязку, направился в прихожую. В туалет он вошёл, громко хлопнув дверью, помочился, не утруждая себя присесть, а вышел оттуда на цыпочках, контролируя угол открывания двери, чтобы она не скрипнула и даже не вздохнула. Затем осторожно, на носочках, вдоль стены прошёл до кладовки, благо, она находилась рядом с туалетом. Это была маленькая, тёмная комната площадью в два квадратных метра. В ней хранилось всякое барахло, в том числе толстая веревка или тонкий канат. Года три назад отец что-то перевозил на дачу в прицепе, покупал, чтобы закрепить, а потом рачительно смотал и притащил домой.

Кирилл нечасто заглядывал в кладовку, но моток крученого, толщиной в большой палец каната увидел сразу. Он висел справа на крючке. Калякин снял его, удивляясь тяжести, и быстро сунул под футболку, как будто мог этим скрыть. Моток выпирал со всех сторон, топорщил ткань.

Закрыв кладовку, Кирилл совсем впопыхах, но осторожно, добрался до полки с обувью перед входной дверью, схватил кроссовки и ринулся к спальне. Казалось, топот его босых пяток слышен за три квартала, но это было не так — он ступал мягко, на цыпочках. Пробегая мимо туалета, он вспомнил, что должен хлопнуть дверью, типа только вылез оттуда, отсидев задницу до кровавых волдырей. Однако он сначала забежал в спальню, сбросил груз в платяной шкаф, прикрыл, а потом вернулся и проделал обещанный фокус. Пот катился градом. Подмышки взмокли, подбородок из-за отросшей щетины чесался.

— Мам, я всё! Закрывай! — вытягивая шею, закричал он.

— Не буду, наверно, — крикнула в ответ мать. — Передумала. Просто пообещай вести себя хорошо и никуда не уходить, даже к друзьям.

Ого! Это всё меняло. Нет, не меняло — надо выиграть время, через которое его начнут искать.

— Нет уж, закрывай. Наказан так наказан. Закрывай, не надо делать мне одолжений.

По полу заскрежетали ножки отодвигаемого стула, и скоро мать вышла из кухни. Кирилл сам прикрыл дверь спальни, облегчая ей задачу. Спустя короткое время ключ повернулся в замке. Просто отлично. Кирилл выдохнул, но ему предстояло самое трудное. Подвиг во имя любви. Да, он сумасшедший — свихнулся от безумной страсти к деревенскому пидору. О да.

Кирилл усмехнулся и начал приготовления. Руки тряслись, он делал всё судорожно. Вытащил из шкафа моток, развязал, разложил по полу и кровати, прикидывая длину — метров семь. А до земли, если брать в среднем три метра на этаж, девять метров, да ещё половина. Итого десять-одиннадцать. Блять.

Но думать особо долго не приходилось. Кирилл скинул с кровати одеяло и плед, вытянул, сдвигая подушки, простыню, скатал её по диагонали в жгут, завязал на одном конце узел — вот ещё почти три метра, а там спрыгнуть можно. Рисково, зато какой адреналин! Егор оценит, на что ради него люди идут!

Связав канат и простыню, Кирилл поискал, на чём проверить прочность узла, но не нашёл. Поэтому отложил и приступил к следующему этапу. Надел носки, джинсы — в них было много карманов — и футболку, тщательно заправив её под ремень. Потом запихал за пазуху коробку с мобильным и, прикинув, как будет спускаться, передвинул за спину. Коробка мешалась, втыкалась острыми углами, но по сравнению с настоящими сложностями, эти неудобства были ерундой. Дальше Кирилл вынул из тайника деньги, пересчитал и рассовал по карманам: в один — три тысячи на мелкие расходы, в другой — оставшиеся двадцать восемь тысяч.

Последним этапом он обул кроссовки и закрепил конец каната на радиаторе отопления. Узлы выглядели крепкими и надёжными, но мандраж всё же бил. Труба, например, могла оторваться или вся батарея из биметалла. Вылететь за ним в окно, догнать и стукнуть по дурной макушке. Ещё до того, как он превратится в мясную лепёшку на асфальте. Всякое может случиться, но он хотя бы умрёт с честью, не посрамив свои чувства.

Кирилл перекрестился, вспоминая крестик на шее Егора, открыл окно и перекинул в него канат с простынёй. Глянул вниз — хватало до окна первого этажа. Теперь бы кто из соседей не обрезал веревку, как в мультике «Ну, погоди!» Или кто-нибудь из гуляющих во дворе жильцов не вызвал копов, а заодно и «дурку».

Кирилл ещё раз перекрестился, проверил засунутую под футболку коробочку и влез коленями на нагретый солнцем подоконник, снова глянул вниз, сглотнул — высоко, страшно, надо было сто граммов махануть или упаковку валерьянки. И тут завопил не проявлявший себя три дня внутренний голос: «Идиот, расшибёшься нахуй! Одумайся, выйди через дверь! Приключения? Ради любви? Ты ненормальный! Не делай этого! Ты трус! Будь трусом, не геройствуй!»

Вопли в голове придали решимости. Кирилл, высунув язык, подполз коленями к краю подоконника, свесил ступни и голени наружу. Тонкий выступ рамы больно впечатывался в мышцы. Голова кружилась, руки дрожали, всё тело дрожало от страха. Господи, помоги!

Кирилл обтёр взмокшие ладони о джинсы на бёдрах, ухватился за канат и осторожно спустил правую ногу, потом лёг на подоконник животом и спустил левую, захватил ими канат, как в школьном спортзале. Верёвка натянулась, но держала. Работая локтями, перехватывая канат, Кирилл соскользнул вниз.

Долгий день

Канат натянулся как струна. Гравитация мгновенно потянула тело вниз, скорость набиралась стремительно. Спереди футболка выбилась из штанов и задралась, а ладони!.. Казалось, они ободрались до мяса — так жгли от трения о грубый скрученный материал.

Третий этаж Кирилл пролетел за секунду. Не успел даже заметить, какая штора была в окне, стояли ли на подоконнике цветы. Окно мелькнуло, и всё. Дальше, если спускаться в таком темпе, можно разбиться. Или, по крайней мере, лишиться кожи на ладонях и животе. Блядские приключения…

Несмотря на боль, Кирилл сильнее ухватился за канат, одновременно тормозя и ногами. К счастью, он уже был на высоте второго этажа, до земли оставалось чуть-чуть, но требовалась передышка. Подошвы кроссовок наткнулись на узел, стыкующий канат с простынёй — вот и кончилась верёвочка. Стиснув зубы, кое-как упираясь ступнями в эту зыбкую опору, Кирилл повис на канате напротив окна. Он выдохся, тяжело дышал и мысленно матерился. Раненые руки быстро слабели, взмокшее тело по-прежнему била дрожь, и канат угрожающе скрипел. Надо было скорее заканчивать эту безумную авантюру, а руки и ноги вдруг стали ватными, не слушались. Он парадоксально прирос к этому до крайней степени натянувшемуся канату. Страх сковал его.