Селянин (СИ) - "Altupi"

Басов потоптался. Чело его стало задумчивым. Венка сдулась и побледнела. Желваки по-прежнему ходили на скулах.

— Ладно, — наконец сказал он, — оставайся. Но в управление я доложу.

— Да за ради бога! Докладывайте сколько хотите! Можете ещё добавить, что к сентябрю, к учёбе этой грёбаной, я обещал вернуться. Всё, идите, а то темнеть скоро начнёт, а нам ещё по полторы грядки осталось. — Сказав, Кирилл развернулся и пошёл мимо кочанов, боялся, что, задержись он, старлей передумает или примется беседы всякие профилактические проводить, а так он ясно намекнул, что пора отчаливать восвояси. Обернулся, только когда дошёл до поднявшегося ему навстречу Егора. — Басова уже действительно не было, лишь задетые его головой ветки покачивались.

— Кир…

— Всё нормально, Егор. — Теперь в душе Калякина поселилось опустошение, он всё смотрел и смотрел на покачивающиеся ветки. — Это по мою душу. Предки подали в розыск: недовольны, что я с тобой. Прислали проверить, где я. — Утёр запястьем нос и повернулся к селянину. — Всё нормально, на вас это никак не отразится. — И он снова отвернулся, потому что сам своим словам не верил, не хотел, чтобы Егор это знал.

— А на тебе?

— А на мне тем более, — ответил Кирилл и улыбнулся, чтобы придать утверждению убедительности. В своей безнаказанности он тоже сомневался, но не так, как в безопасности Рахмановых. Его-то посадят под замок, лишат денег, а ни в чём не повинную семью запросто могут разлучить. Ну или ещё что-нибудь коварное придумают, мать с отцом в этом мастера.

— Егор, давай уже уберем эту блядскую картошку, я устал как собака! — с психом на самого себя предложил он, пока сердобольный парень не стал опять учить его человеколюбию и послушанию, и поздно осознал, что ляпнул хуйню, которая может уколоть Егора, опустил глаза. — Прости. Я не это имел в виду.

Они приступили к работе. Спина ныла просто невыносимо, и это в двадцать лет, а что будет к старости? Выдохшегося до состояния выжатого тюбика из-под зубной пасты брата Егор отпустил с огорода и отправил за коровой. Смеркалось, небо отливало золотистым, было безмятежным, безветренным, даже птицы парили в нём с какой-то особой грацией. Зато комары не ощущали окружавшего величия и кусали, словно на год хотели наесться. Кирилла умудрились укусить в поднятый кверху зад, прогрызли через трусы и трико. Радовало, что Егор назначил перемещение мешков с огорода в сарай на завтра и сказал, что у него есть вместительная тачка, значит, таскать на горбу не придётся.

В дом Кирилл и Егор зашли по темноте. Сегодня, уставшие и голодные в край, решили изменить ежедневной традиции и сначала поужинать, а потом идти мыться. Запахи, конечно, от них после коровника и свинарника распространялись аховые, все ароматы Франции в одном флаконе, но работавший на пределе мозг Калякина их просто не воспринимал. Андрею было дано послабление — идти домой и отдыхать. После того как накормит маму и даст ей лекарства.

Зайдя в тесную прихожую с низкими потолками, подранными в некоторых местах обоями, на кухню с засохшими каплями жира на мебели и стенах, Кирилл понял, как соскучился по этому дому. Егору некогда было натирать его до блеска, и именно это несовершенство делало дом домом, семейным очагом, где всё настоящее, живое, а не музейное. Он всегда считал, что главное - удобства, а сейчас видел или, скорее, чувствовал, что важнее атмосфера. Пусть хоть все обои будут засалены — в конце концов, Егор не девка, чтобы целый день драить — главное, что в доме все любят друг друга, заботятся, помогают.

Прежде всего они снова умылись. Первый раз, сразу после картошки, умывались во дворе, холодной водой, налитой в синий пластиковый таз, поставленный на чурбак. Пришедшего их встречать Андрея запрягли разогревать ужин, сами пошли к маме Гале.

Зал окутывал полумрак, мелькающий свет лился от телевизора, показывали исторический сериал про колхоз. Егор включил люстру и подошёл к материной спальне. Штора, заменяющая дверь, была сдвинута, и он встал в проёме.

— Мы закончили, девяносто шесть мешков…

— Андрей сказал, Кирюша приехал? — тихим голосом медленно выговорила она.

— Да, — кивнул Егор, обернулся к Кириллу. — Очень помог нам.

Кирилл понял, что настала его очередь выходить на сцену. Высунулся из-за Егорова плеча.

— Да, вот он я, мам Галь! Куда ж я без вас денусь? Дай-ка тебя обниму! Соскучился, жесть как! — И он протиснулся в спаленку, наклонился и заключил Галину в объятия. Несильно, чтобы не повредить её хрупким безжизненным плечам. Вблизи при слабом освещении увидел, как болезнь постаралась над её телом, и ещё больше загорелся желанием продать квартиру. Потом встал.

— Молодец, что приехал, Кирюша, — прошелестела она и попыталась улыбнуться: — Егорушка, а ты боялся, что он не приедет.

Калякин резко развернулся к Егору. Удивлению и смешанным чувствам не было предела. Так вот где раскрывается правда! Наш молчаливый юноша не со всеми такой молчаливый и даже умеет делиться своими страхами! Но это была отличная новость — значит, Егору их отношения небезразличны! Замечательно! Замечательно!

Кирилл был готов расцеловать его, но только взял за руку. Улыбка растягивала рот до ушей. Все слова потерялись.

— Егор! Блин, Егор!..

Рахманов в кои-то веки не отводил глаз, принимал свой провал и одновременно признание мужественно, однако на лице его было написано, что одним людям необязательно было это знать, а вторым — необязательно раскрывать все секреты. Но мамы… они такие.

— Есть пойдёте? — строгим тоном позвал с кухни Андрей.

— Идите, идите, — отправила их Галина.

Ели самую обычную молодую картошку, до румяных корочек обжаренную в сливочном масле на сковороде, самый обычный фасолевый суп, с самым обычным слегка зачерствевшим ржаным хлебом, с самым обычным салатом из огурцов, помидоров и болгарского перца… но еда была такая вкусная, что Кирилл, забыв про навозную вонь, запихивал в рот всё новые куски. Да, ничего вкуснее сегодняшнего ужина он в жизни не ел — вот что значит наработался!

Душ бы Кирилл пропустил — живот округлился, глаза слипались, а ноги отваливались — но Егор не позволял себе лениться. Лечь с ним в постель чёрным от грязи, воняющим навозом?.. Нет уж. Лучше доплестись как-нибудь до душа и полюбоваться на обнажённую натуру, может быть пообниматься, подрочить.

Пока убирали со стола и мыли посуду, мыться побежал Андрей. Он вернулся через десять минут, сообщил, что вода «обалденная», и пошёл стелить себе на диване. Разговаривал с мамой Галей, рассказывал ей про новый смартфон, показывал «крутые» функции. Он уже поменял сим-карту и успел позвонить кому-то из одноклассников. Кирилл был счастлив за него, аж комок к горлу подступал — вот уж никогда бы не подумал, что будет так радоваться за глупую надоедливую мелюзгу. Да только Андрюха воспринимался своим, родным, младшим братом, а не просто бесплатным приложением к Егору.

Они пошли в душ в одиннадцатом часу. Разделись, Егор повернул кран, из лейки полилась вода. Сначала она показалась недостаточно тёплой, Кирилл даже, встав под струи, содрогнулся от холода, но уже через минуту, когда намокли всё тело и волосы, температура пришла в норму. А потом рядом, передом к нему, под душ встал Егор… В его руках были красная поролоновая губка и флакон с зеленоватым гелем для душа. Он выдавил гель на губку замысловатой закорючкой, убрал флакон на лавочку и собрался мылиться, однако Кирилл отобрал у него губку.

— Давай я?

— Не надо, я сам, — запротестовал Егор, но слишком вяло, а Кирилл уже вёл по его гладкой мокрой груди губкой, оставляя пенные дорожки, которые тут же уносила вода. Свободная рука, пройдясь по бедру вверх, нежно огладила член и мошонку, игриво смяла, надеясь на эрекцию.

— Кир, я еле стою на ногах, — воззвал к его совести Рахманов. — Ничего не получится. Вот такой я плохой любовник, прости.

Кирилл огорчился, но не подал виду. В конце концов, и его организм полностью солидарен с Егором.