Селянин (СИ) - "Altupi"

— Ладно. — Он явно соврал. Однако Кирилл не заострил на этом внимания, он знал, что ничего не сорвётся, по крайней мере, с деньгами, и чем яростнее он будет любить Егора, тем большую сумму не пожалеют господа Калякины.

Андрей обнял мать, начал фантазировать, что они будут делать, когда её выпишут из иностранной больницы, куда поедут, как отпразднуют. Егор был менее эмоционален. Он задрал голову, кинул на нависающего над ним Кирилла извиняющийся взгляд и, убрав его руки, буркнул, что не все дела ещё закончены. Напомнив брату привести корову, Рахманов-старший шевельнул желваками, бросил на Кирилла ещё один стушёванный взгляд и вышел прочь, только штора колыхнулась.

— Я помогу, — крикнул ему Калякин и выскочил за ним.

В зале к этому времени стало совсем сумрачно, в прихожей — темно. Егор не включил свет, а направился прямиком на улицу. Там было достаточно светло, не так душно, как в доме, на небо с севера наползали грязно-синие облака.

— Будет дождь, — глядя на них, сделал вывод Егор. — Картошку надо… — Он не договорил, посмотрел на Кирилла. Кириллу не нравились все эти непонятные взгляды, от них становилось тревожно, он не понимал, чем они обоснованы. Хотя последним взглядом Егор извинялся, что заставляет… впрочем, нет — просит поработать, и сообщал, что поймёт отказ. Кириллу на самом деле не очень хотелось снова таскать тачку с тяжеленными мешками, пусть их осталось на семь-девять ходок, он устал физически и ещё больше морально. Искрящаяся в голове эйфория гнала веселиться, праздновать, вести бесконечные разговоры, мечтать и заниматься сексом, а никак не работать. Задолбавший внутренний голос напевал, что надо убедить трудягу-селянина, что дождя не будет, а с картошкой закончат завтра. Но Кирилл ничего подобного говорить не собирался, пнул себя тем, что планировал и впредь проявлять сознательность, брать пример с ответственного любимого парня. К тому же Егор ещё в обед беспокоился, что картошка пролежала на жаре слишком долго и может стать мягкой или позеленеть, а позеленевшие клубни ядовиты и непригодны в пищу даже скоту, а значит, их труд пропадёт даром. Последнее, правда, Кирилл додумал сам, хотя Егор подразумевал всего лишь, что продовольственные запасы сократятся.

— Конечно, сейчас всё перетащим, — беззаботно ответил Калякин, соглашаясь сделать что угодно, лишь бы Егор перестал себя странно вести и стал прежним. Рахманов должен от счастья скакать, а он зажимается пуще обычного. Дамокловым мечом над Кириллом ещё висела необходимость признаться Егору о походе к Мишане и его завтрашнем визите. Хоть в петлю лезь.

— Тогда пойдём? — спросил Егор. — А уголь сегодня не будем.

— Пойдём, — приподнял уголки губ Кирилл, поражаясь, какой же всё-таки ему достался парень - рассудительный и хозяйственный. Протянул ему ладонь, и, взявшись за руки, они пошли поднимать поваленную тачку и закидывать в неё недовезённые до сарая мешки.

За тяжёлой рутинной работой разговаривать было некогда, делали всё молча и быстро: подставляли пустую тачку, взявшись за хвостик и нижние углы, закидывали три мешка, высунув язык, тянули поклажу, сгружали и высыпали картошку в огороженное досками пространство, снова возвращались на огород. Постепенно темнело, в окаймляющих огород зарослях начали пронзительно свистеть птицы, проснулись и завели свои трели сверчки. Гора картошки выросла до самого потолка, который, правда, был не так высок.

Кирилл размышлял о сегодняшнем дне — так много всего произошло, перевернуло привычный уклад. Он проспал, но это ерунда. Потом они ездили в город, что, впрочем, обычно. Потом перевозили картошку, что необычно, однако случается каждый год, просто он сам участвовал в этом первый раз. А вот затем приехали церберы, но миссию выполнили вроде как хорошую. Их злой умысел к доброму делу не относится, но никто не пострадает от него. Скоро всё завертится, как бельё в стиральной машинке… Нет, сравнение ужасное. Как карусель, весёлая детская карусель с яркими ярмарочными огнями. Через три дня маме Гале отправляться в больницу, на чём? Не на мотоцикле же и не на автобусе. Блять, даже машины нет, но есть время за ней съездить. Может быть, как-нибудь получится Галину на заднем сиденье уместить. Или переднее разложить и на нём? А в больнице кто будет за ней ухаживать, Егор? Ему кровать дадут, кормить будут? Боже, да какая там больничная еда — помои! А Андрей здесь останется? Один? Тут же дел невпроворот, а ему ещё гипс не сняли! Молоко кто продавать будет? А корову доить? Не исключено, что Андрюха умеет, но одной рукой всё равно неудобно, да он совсем ещё ребёнок.

А сам он где будет — уедет с Егором или останется помогать? Без Егора в деревне сидеть Кириллу, естественно, не хотелось, но уехать, бросить его обожаемого мелкого брата один на один с ситуацией, не значит ли это… не предать, конечно, а показать себя легкомысленным, ненадёжным? Хотя и предать — тоже.

А после больницы, когда Рахмановы поедут за границу? Как доставить за тысячи километров на самолёте парализованного человека? Кирилл, сколько ни летал, с таким не сталкивался. Он и не подозревал, сколько трудностей на самом деле подстерегает прикованных к постели людей, помимо отсутствия здоровья и бедности. Какой там самолёт, если до соседнего города добраться — огромная проблема?! Калякин был уверен, что и в домах для престарелых и инвалидов всё через жопу.

Голова пухла от мыслей, и, не выдержав, Кирилл бросил думать. Наверняка Егор обо всём подумал или подумает, найдёт выход, ведь у него есть опыт, он лучше знает, какой сервис действует для парализованных, и думать у него получается, несомненно, лучше.

Закончили, когда на горизонте догорала последняя полоска света, а тучи заволокли почти половину неба. Дохнуло освежающей прохладой. Нагулявшаяся корова мычала в хлеву, просила дойки. Куры, почуяв вечер, самостоятельно расселись по насестам, особенно неугомонных поросят пришлось, шлёпая по навозу, загонять в закут. Егор, умывшись, стандартно взял на себя бурёнку, Кириллу снова достались хрюшки. Он уже привык к ним, не шугался от каждого их внезапного взвизга, не зажимал нос от запаха навоза. Просто устал до чёртиков и хотел помыться. Весь исчесался от пыли и пота. А ещё занозой и в голове, и в груди сидела необходимость рассказать про Мишаню: время шло, и завтрашний день приближался. Скрыть было нельзя, потому что правда неизбежно всплывёт наружу. Если Мишаня приедет, а Егор не будет к этому морально подготовлен, какой удар для парня получится?! Удар в спину — вот какой! От любимого человека!

Кирилл набирался смелости и искал подходящие слова, смягчающие его вину. Сходив в туалет, чтобы волнение в мочевом пузыре не мешало вести разговор, он решился, хотя нужных фраз так толком и не сочинил.

Во внутреннем дворике над хлевом горела лампочка, мотыльки со звоном бились о её стекло и, обжегшись, падали на землю. Возня в закутах стихла, лишь иногда вскрикивал петух. Егор гремел ведром у верстака, заканчивал переливать молоко в банки, периодически взмахом руки отгонял мошкару. Кирилл, стоя у него за спиной, следил за движением выпирающих из-под футболки лопаток и дождался, пока он отставит ведро на самодельную скамеечку.

— Егор, я… — начал, запинаясь, Калякин, куснул губу. — Я совершил… Блять! Да что ж такое?! Я совершил невъебическую тупость… ебанатство. — Из-за нервозности он вновь перешёл на мат, так было легче изъясняться. — Хуй его ведает, что меня дёрнуло… Я, короче, долбоёб. Но я хотел, как лучше, а получилось… Ну, как всегда, в общем, получилось. Отстой, короче. И я теперь не знаю, как тебе признаться в этом пиздеце.

Егор забыл про банки и повернулся. Слушал с предчувствием очередного расхлёбывания каши и разочарования. Он был прав, конечно.

— Всё к лучшему потом получилось, — заламывая руки, продолжил Кирилл. — Деньги на операцию из-за этого дали, из-за моей долбоёбской выходки. Но ты должен знать. Можешь меня не прощать. В рожу двинуть, пиздануть ведром… Я конченый дегенерат, дерьмо…

— Говори, — глухим голосом вымолвил Егор. Он побледнел и опёрся на верстак.