Марк учит меня, что я давно уже, по сути, “подложила” его под весь женский клуб, ведь для каждой из них он был Маркушей.
— Загулял?
— Или ты загуляла?
— Оля, как же так… такая крепкая семья была.
— Что же случилось, Оля. Не молчи. Мы рядом, мы выслушаем.
Не курицы. Нет.
Стервятницы.
Вот кто они. И сейчас я вижу это четко и осознанно: они жаждут подробностей нашего с Марком развода.
Они хотят каждую деталь моей семейной трагедии. Да, они пожалеют. Может быть, даже кто-то постарается помочь, но лишь после того, как я поделюсь с ними слезами, ревностью, криками, какой Марк козел.
— Наш развод касается только меня и Марка, девочки, — мило улыбаюсь через силу, — клуб закрыт.
Что же, Марк элегантно подвел меня к тому, что я теперь больше никогда и ни за что не стану болтать о своей личной жизни.
Личное — это личное.
Спасибо, Марк, урок усвоен. Какой урок будет следующим, мой милый? Что ты приготовил для меня еще? Какую проверку.
Вздрагиваю, когда в сумочке вибрирует телефон. Торопливо выхватываю его и в ужасе смотрю на экран, на котором высветилось имя “Марк”.
Не к добру.
— Алло? — под внимательными взглядами прикладываю телефон к уху.
— И где ты? — начинает без приветствий. — Я сына нашего привез, Оля. Чтобы через десять минут была на месте.
— Я не успею, Марк.
— Пятнадцать, — сбрасывает звонок.
Глава 26. Львенок
— Я дома! — врываюсь в квартиру и пытаюсь отдышаться.
Я еще никогда прежде никуда так не торопилась. Дыхалка на пределе. Ноги трясутся от слабости. Легкие горят.
Я всю жизнь была неспешной. Царственно медлительной, и никогда не приходила вовремя. На любую встречу или свидание опаздывала.
Ну, знаете эту женскую мудрость, что настоящая женщина никогда не придет вовремя. Она всегда задержится, чтобы мужчина понервничал.
Если я опоздала, то Марк может психануть и больше не будет у меня встреч с сыном.
Смотрю на экран смартфона. Я уложилась за пятнадцать минут.
Понимаю, что Марк был в курсе, где я была и четко рассчитал, за сколько минут я буду на месте.
Он дрессирует меня.
— Я же говорила, что она успеет, — слышу голос мамы.
Теперь я замечаю в прихожей мамин красный чемодан с яркой наклейкой “Бабулита едет отдыхать, сосунки”.
Да, мама у меня с прибабахом, который проявляется всегда очень внезапно и неожиданно. Отличный пример ее легкого безумия — красный чемодан с сомнительной наклейкой.
— Ну, что ты такой мрачный, Маркуша? — воркует на кухне мама. — Пришла же. И не опоздала. Вон как дышит. Как бизон после марафона.
— Даже странно, что такая одышка, — отвечает ее Марк и хмыкает. — По утрам каждое утро бегает.
— Ну, любят женщины приврать! — охает Мама. — Я вот тоже все говорю, что мне пятьдесят.
В молчании Марка я слышу полное недоумение. Я делаю судорожный выдох, сглатываю в попытке унять жжение в груди и скидываю туфли:
— Где Дима?!
— В магазин его отправила. У тебя тут кроме кексов ни черта нет! — повышает голос. — Зачем тебе столько кексов?
Мама выходит ко мне в прихожую. Не успела вернуться, но под глаза уже налепила мои патчи. Подплывает вплотную, сердито поправляя фартук на талии и зло шепчет:
— Тебе надо бы муженька удивлять, какая ты хозяюшка, а ты… сладкое жрешь.
— Это я вчера его шлюху учила печь кексы, — выдыхаю маме на ухо. — Это не я сладкое жру, а твой любимый Маркуша. Это он сладкоежка по утрам.
Меня трясет, но уже не от слабости и одышки, а от злости.
Я для Марка — враг. Для дочерей — дура. Для матери — идиотка. Для сына — старая клуша.
Никто меня в моей семье не поддерживает и не понимает. Я — одинока. Я противостою не только Марку, который с цепи сорвался, но и против всей семьи.
— У тебя совсем мозгов, — мама шипит мне в щеку, — раскрывать свои секреты другой женщине?
— Надо признаться, что Фаина сегодня с утра спекла те самые кексы, — скучающе отзывается Марк, — а я, признаться, ожидал, что Оля решит немного подерзить мне.
Он, что, разочарован? Он ждал того, что я обману Фаину с рецептом?
Или мне показалось?
— Ничего особенного в этом рецепте нет, — стягиваю с шеи шарф и накидывает на крючок вешалки.
— Теперь нет, — разочарованно фыркает мама.
— Соглашусь с твоей мамой.
Сжимаю плечи мамы и отодвигаю ее в сторону, а затем шагаю на кухню, где у окна скучает Марк.
— Я закрыла клуб, — отчитываюсь с дрожью в голосе. — Объявила о нашем разводе, но тебе, вероятно, и так донесут, что было мной сказано, да?
— А ты сказала что-то, что меня опять разочарует? — Марк оглядывается и улыбается. — Или была осторожна?
Я готова упасть перед ним на колени и взмолиться, чтобы он сжалился надо мной, но вряд ли он услышит мое отчаяние, ведь он решил раздавить обнаглевшую женушку за ее отказ “сохранить семью”.
— Нет. Я была предельно официальна, — прячу трясущиеся руки за спину, — никаких подробностей. Никакого грязного белья.
— Умничка, — вновь смотрит в окно.
Понимаю, что он напряжен, и причина этому напряжению — не я. Поднимается нехорошее предчувствие, и я кидаюсь к окну.
Замираю.
На детской площадке Дима отбивается от трех парней: один с разбитым носом пытается встать из песочницы, второй получает в живот ногой, а третий заходит сбоку. Но пока второй летит в кусты, Дима с резкого разворота наносит третьему в лицо удар кулаком.
Рядом валяется пакет, из которого высыпалась картошка, несколько жестяных банок и яблоки.
— Какого черта?! — взвизгиваю я и хочу кинуться на помощь сыну, но Марк рывком прижимает к себе и фиксирует меня за шею локтевым сгибом. Выдыхает в ухо:
— Во-первых, там мои парни следят за этой возней, — я ощущаю всем телом его напряжение, — во-вторых, сейчас наш мальчик, ставит свой авторитет среди местных лошков. Раз его мать теперь живет тут, тот этот двор будет его.
— Ты чокнутый…
— Сразу против троих быканул, — он улыбается мне в ухо, — и троим наваляет. Они сами его что-то сказали, когда он проходил мимо.
— Так нельзя… Ему всего шестнадцать…
— Уже шестнадцать, — Марк усмехается. — Знаю, Оля, ты про сына вещала, что он у тебя хороший мальчик-отличник, но у этого мальчик отлично поставлен удар. Ты посмотри на него. Настоящий львенок.
Глава 27. Супер-мамочка
— Дима, так нельзя!
Дима молча поливает разбитые в кровь костяшки перекисью над раковиной. Марк сидит за столом и пьет черный крепкий кофе.
— Дима… — хочу помочь сыну в обработке его ран.
Он переводит на меня такой тяжелый и мрачный взгляд, что я испуганно отступаю.
— Я сам, мам, справлюсь, — четко проговаривает он.
В его глазах еще горит адреналин и ярость.
— В следующий раз ты не должен сам марать руки, — заявляет Марк, и я в ужасе на него оглядываюсь. Он делает глоток и лениво продолжает. — Должна быть четкая иерархия. Ты не вышибала.
— Понял, пап.
— Ты что несешь, Марк?
— У тебя сын не тот соплежуй, о котором ты рассказывала, — Марк поднимает на меня предостерегающий взгляд. — Он очень серьезный парень, Оля.
— Мам, — в поиске поддержки оглядываюсь на маму, которая раскладывает покупки Димы в холодильник.
— Может, Димка тут порядок с этой шоблой наведет, — закрывает дверцу холодильника и сердито смотрит на меня. — А то эти укурыши совсем совесть потеряли. То в подъездах ссут, то на стенах письки рисуют! То свои тупые песни по ночам поют! Матерятся! Харкают! Деньги у детей отбирают! Устроили тут свое опэгэ.
— Да твой зять сам бандит! — вскрикиваю я и вскидываю руку в сторону Марка. — Он пальцы людям ломает!
— Не просто так ломает! А за тупую курицу-жену! Правильно сделал! Я бы еще сама добавила! — мама повышает голос. — И Кольке этому тоже по его харе тупой несколько раз двинула. Приперся стручок свой пристроить!
