Селянин (СИ) - "Altupi"

Кирилл влез за руль, завёл мотор. Карга посторонилась на обочину, а зря — подмывало её переехать, чтобы не пиздела.

81

Следующие семь дней отложились в памяти Кирилла дикой усталостью, такой, что он не понимал, где явь, а где сон, и дорогой, дорогой, дорогой, бесконечной дорогой. Он делал работу по дому и мотался между городом и деревней. То возил Андрея, то ездил один. Не мог не ездить — одуревал без Егора. Превозмогая ломоту во всем теле, садился за руль и жал на педаль. Сто раз был готов извиниться и бросить помощь, но удерживала благодарная улыбка Егора, поцелуи и нежелание прослыть, на потеху родителям, слабаком. Кирилл стискивал зубы и принимался за работу, думая, что Рахмановы тоже выматываются, а не показывают этого, для них долг превыше собственных потребностей.

В больнице двигалось помаленьку — анализы, исследования, томографии, ещё куча непонятной медицинской фигни, которую Егор пересказывал вскользь, не забивая чужой головы своими заботами. Мама Галя то теряла надежду, просилась домой, то заряжалась оптимизмом, строила планы на себя и сыновей, особенно, что старший вернётся в институт и заживёт нормальной жизнью. Кириллу казалось, что только эта мысль заставляет её бороться за своё здоровье. Ему было завидно наблюдать, как все члены семьи жертвуют собой ради других. В его роду жертвенность не была ни в почёте, ни в приоритете.

За неделю они виделись пять раз, но заняться сексом не довелось. Сегодня Калякин снова ехал домой, отсчитывал километры. Крутил баранку, а думать мог только о совершенных формах Егора, его глазах и железном характере, который тоже безмерно возбуждал. Член не падал, Кирилл время от времени его касался, поэтому радовало, что трасса была разгруженной, солнце светило в спину, а асфальт был приличным и сухим, а то бы аварии не избежать. Перевалило за полдень, Кирилл рассчитывал встретиться с Егором в больнице, забрать его в квартиру и провести несколько страстных часов в постели. Или не очень страстных ввиду крайней заёбанности обоих, но провести их вместе, голыми.

Лежавший на торпеде смартфон разразился хип-хоповой музыкой. Кирилл посмотрел на имя абонента и удивился — Егор. На душе в мгновение ока стало неспокойно — Егор никогда не звонил ему сам! Вообще никогда!

Забыв про дорогу, он схватил мобильный.

— Егор! Что?..

Ответом ему были громкие всхлипы и ещё какие-то неясные звуки. Сердце мигом ушло в пятки. Рука на руле дрогнула, машина вильнула.

— Егор! — заорал, теряя самообладание, Кирилл, не узнал своего голоса. — Что случилось? Егор! Что случилось? Не молчи!

Снова послышались те же неясные всхлипывающие звуки, но тише, дальше, будто убрали микрофон ото рта. И только через несколько наполненных ужасом секунд Егор заговорил, и его голос тоже было не узнать.

— Кир… Кир… Сейчас сказали… Сейчас был консилиум, меня позвали и… Кир…

— Я здесь, — проговорил Калякин, понимая причину его слёз. Внутренности опустились, ехать расхотелось, тяжестью на плечи легла апатия. Поздно, время упущено, планы рухнули.

— Кир… Они сказали… Врачи сказали… — у Егора не получалось говорить связно, он срывался на всхлипы. — Они сказали, что всё нормально… Операция должна дать результат! Операция возможна! Кир, ты слышишь? Кир, лечение возможно! Вылечить возможно, Кир!

Кирилл не верил своим ушам, перед глазами двоилась дорога. Волна тепла прошла по телу, чуть не расслабив мочевой пузырь. Вот теперь он понял, что это были за звуки — Рахманов смеялся. Смеялся сквозь слёзы, сквозь всхлипы — его отпустила многолетняя тревога, напряжение выливалось в слёзы счастья, теперь он не может их сдержать, он радуется, у него истерика, отходняк. Он смеётся и плачет.

— Егор, ты дурак, — прошипел в трубку Кирилл. — Ты дурак! Ты сволочь, Егор!

— Что? — На том конце линии оборвались смех и слёзы.

— Ты дурак, Егор, вот что я тебе говорю! Ты, козёл, меня чуть до инфаркта не довёл! Ты не мог сказать сразу нормально? Я уже думал, что всё плохо закончилось! Уф, Егор, — Калякин перестал шипеть, перевёл дух, — я так рад! Видишь, я же тебе говорил! Я говорил, что всё получится? Говорил! Блять, я так рад!

— Спасибо, Кир. А я до сих пор опомниться не могу… Пять минут назад из кабинета, где консилиум проводили, вышел и… руки до сих пор трясутся. Как приговор выслушал.

— Вердикт оправдательный, ты свободен. То есть, — Кирилл понял, что лезет не в те дебри. — В общем, я скоро приеду, тридцать километров осталось. Жди меня, отметим, тебе выпить сейчас надо. Чего-нибудь крепкого. У меня дома виски оставалось. Ты не натыкался? А если нет, заскочим, купим.

— Кир, я не хочу. Не пью.

— Знаю-знаю. Я шучу. Я тоже не пью: я же за рулём, мне вечером назад возвращаться. Просто жди, я скоро приеду.

— Да, жду.

— Целую.

Кирилл поднажал. Спидометр выдавал сто тридцать, а хотелось разогнать колымагу до ста восьмидесяти хотя бы, чтобы быстрей очутиться рядом с нуждающимся в поддержке любимым. Егор вроде успокоился, но у него ещё долго будет отходняк — вон он, даже позвонил, не выдержал до личной встречи, ему надо было поделиться, выговориться. А значит… значит, Егор тоже думает о нём, считает близким человеком. Человеком, с которым хочется разделить радость. Теперь сердце Кирилла защемило от счастья взаимной любви — невероятно упоительное чувство, от него за спиной вырастали крылья. Тридцать километров… Уже двадцать пять…

До областной больницы он доехал через сорок минут: задержали пробки и медленно сменяющие цвета светофоры. Бросил машину на широкой полупустой парковке, побежал на территорию к корпусам. На лавочках под акациями и кустами сирени сидели пациенты и посетители, в верхушках желтеющих от засухи деревьев каркало вороньё, у одного из подъездов стояла «скорая» на базе микроавтобуса «Рено». Мама Галя лежала в восьмом корпусе — трёхэтажном, старой постройки. Его недавно отремонтировали, однако работали гастарбайтеры-азиаты, и штукатурка местами стала отслаиваться, сыпалась.

— Кирилл!

Калякин повернул голову, ища, откуда звучит голос Егора. Засмотревшись на подпорченный фасад корпуса, он, оказывается, не заметил, как проскочил мимо своего парня. Рахманов сидел на лавочке. Вернее, уже встал, побежал за ним. На нём были серые брюки со стрелками, белая рубаха и галстук в косую полоску. В галстуке Кирилл узнал свой собственный предмет гардероба, удивился. Причём не мог определиться, чему удивляется — своему галстуку на чужой шее или сексуальности Егора в этом блядском галстуке. Никогда не видел его в столь строгом, официальном и элегантном прикиде.

— Привет, — сказал, подойдя, Егор.

— Классно выглядишь! — не сдержался Кирилл, не зная, куда деть руки, которые по привычке норовили обнять селянина. — Прям супер.

— Извини, — смутился Егор, — у тебя пришлось позаимствовать. Можно?

— Ты про галстук? Какие вопросы?! Я его всего один раз-то и надевал, наверно. А может, и никогда.

— Вообще-то, я про всё, включая туфли, — замялся Егор. Кирилл оглядел его внимательнее.

— Это моё? Странно. Что-то я не помню у себя таких шмоток… Хотя, не мой стиль, я мог их просто в дальний шкаф засунуть… А ты куда вырядился?

Они стояли на асфальтированной дорожке в тени рябины. Рядом на клумбе цвели крупные розовые ромашки. Вокруг ходили люди, раздражали мельканием туда-сюда.

Егор прикусил губу.

— Мне в департамент здравоохранения надо. Бумаги подписать. И, сказали, с тремя клиниками ещё со вчерашнего утра переписка ведётся, возможно, результат уже к вечеру узнаем, когда нам ехать. Две в Германии, одна в Израиле… Извини, что тебя не предупредил. Я точно не знал, к скольким мне назначат… если будет зачем туда идти, конечно. А потом ты уже ехал.

— Долго там проторчишь? — Кирилл расстроился: отдых голыми в постели обламывался. И, кажется, голос, да и морда, выдали его эмоции.

— Извини.

— Нет, ничего, — Калякин шмыгнул носом, — всё нормально. Главное, что лечение состоится, а мы… мы ещё… — Дальше он говорить не мог, отвернулся, выдавая себя ещё больше. Хуже было то, в людном месте он до сих пор не дотронулся до Егора, не поцеловал, не прижал к изнывающему паху, он же так мечтал об этом!