Селянин (СИ) - "Altupi"

Их лица находились совсем рядом, в паре десятков сантиметров друг от друга.

— Мало, — посетовал Кирилл, скользя взглядом по любимым губам.

— Хватит, — улыбнулся Егор. — Люди смотрят.

— Капец! — вздохнул он и внезапно вспомнил про мысль, которая пришла, когда селянин ещё не сел в машину. — Давай сходим в кафе? Накормлю тебя. Ты, наверно, тут целый день голодный…

— Ничего, справлюсь, как-нибудь, всё нормально. Мне пора возвращаться.

— Давай я с тобой? — Кирилл очень не хотел расставаться. — Сбегаю, возьму по шаурме и приду, где ты там ждёшь.

— Ты лучше езжай в Островок. Я за Андрея волнуюсь. Будь с ним.

— Ладно, — смирился Калякин, сел на сиденье нормально, повернул вставленный в замок зажигания ключ. На приборной панели вспыхнули символы-огоньки, включился компьютер.

— Езжай, — просительно повторил Егор. — А то я сам не смогу отпустить тебя. — Он взял руку Кирилла и положил ладонью себе на пах. Там был каменный стояк, лежащий наискось. От прикосновения Рахманов чуть вздрогнул, выдохнул. Кирилл его хорошо понимал, у него тоже стоял.

Они коротко попрощались. Егор вышел из машины и направился в обход лавочек и клумб к торцу здания. Кирилл проводил его взглядом и запустил мотор. Тронулся, смеясь над тем, что его милый Егорушка будет идти по зданию областной администрации с твёрдым членом, вставшим на него. Кирилл гордился собой.

83

Над деревней плыли последние синие сумерки, пронзительно и зловеще кричали притаившиеся в листве сычи. В окнах стареньких приземистых хат горели огни — верно, бабки перед сном смотрели телевизор и шамкали пряники вставными челюстями. За забором банкирши ярко светился целиком первый этаж, а перед воротами одиноко стоял её оранжевый «Мокко», почти не видный в густой темноте. Единственным безжизненным объектом на улице был дом Пашкиной бабки. Заброшенный, он полностью погрузился в оцепенение, трава перед калиткой отросла до пояса, косить её хозяева не приезжали.

У Рахмановых желтоватым светом светились окна веранды, в жилых помещениях уже вторую неделю по вечерам не имелось надобности включать свет — обычно в это время управлялись с последними делами по хозяйству, мылись и разговаривали, сидя на порожках или запылившемся от безделья мотоцикле.

Кирилл свернул к воротам, заглушил двигатель. Глянул на часы — без пяти минут девять. Немного припозднился, не помог пацану с основной работой, но тот будет не в обиде.

Кирилл посигналил — гудок басовито разорвал тишину два раза — и вышел из машины. Под кроссовками пружинили былки недавно скошенной им травы, скрипели камешки и мягко чавкал попадавшийся куриный помёт.

— Андрюх! Эй, давай сюда!

— Иду! — донеслось из-за забора и через секунду калитка отворилась, из неё показалась хрупкая фигурка мальчика в старой футболке брата и пузырящихся на коленях трико, штанины были заправлены в голенища резиновых сапог. Андрей, подходя и вытирая нос предплечьем, с любопытством уставился на старшего друга. — Кира, чего? Я уж думал, ты не приедешь!

— Приехал-приехал. Дуй сюда! — Кирилл пошёл к багажнику и поманил пацана за собой. — Вот, принимай! Нравится?

— Что? — переспросил Андрей и тут же увидел, что таилось в темноте: багажник «Пассата» был приоткрыт и из него торчало… колесо велосипеда! Лицо Андрея вспыхнуло гаммой эмоций. Первой было восхищение, потом счастье, потом боязнь, что он ошибся в догадках, потом надежда, что всё-таки не ошибся, потом неверие, что ему могут сделать столь дорогой подарок, отчуждение, отстранённость и зависть к тому, кто будет обладать этой прелестью.

— Это тебе, — сказал, улыбаясь, Кирилл и у него сжалось горло. Он был счастлив потратить половину имевшихся денег, чтобы увидеть восторг в глазах обделённого судьбой мальчика, мальчика хорошего, доброго, умеющего в столь юном возрасте ставить чужие интересы превыше своих, не ноющего, не требующего желанных игрушек, которые есть у всех его сверстников, растущих в обычных семьях. Егор, как бы из кожи вон не лез, не мог ему дать всего — модных телефонов, игровых приставок, велосипедов. Егор и себе во всём отказывал. Андрей тоже умерял аппетиты, но прятать непосредственную детскую зависть ещё не научился. И, если у него, постороннего человека, наблюдающего эту зависть, переворачивалось внутри, то что должен был чувствовать при этом Егор — ещё одну порцию собственного ничтожества? Кирилл не представлял.

— Мне? — Андрей сразу забыл про все печали, открыл рот, подскочил к багажнику, стал здоровой рукой трогать упругую шину, вилку, раму. — Он крутой! Кир, спасибо! Правда, мне?

— Тебе-тебе. Подарок к школе. Двадцать четыре скорости. Погоди, надо отвязать и… сейчас вытащу. — Кирилл с усилием распутал узлы на веревке, которой велосипед был зафиксирован в багажнике, аккуратно вытащил, поставил на землю, пробуя амортизаторы. — Сумеешь?

— Конечно! — Андрей мгновенно оседлал нового двухколесного друга, нажимал на рычаги, пробовал педали, звонок. Действовал двумя руками. Перелом сросся, съездить в больницу и снять гипс во избежание вопросов ждали Егора. — Я прокачусь?

— Прокатись. Только другую руку не сломай в темноте. Или ногу. — Кирилл улыбался, он тоже был счастлив. Намного счастливее, чем когда делал людям пакости. Андрей оттолкнулся, закрутил педали, выехал на проезжую часть. Сначала неуверенно, приноравливаясь, вихляя, затем набрал скорость и скрылся в темноте, пропал даже его силуэт.

Кирилл вернулся к машине, закрыл багажник, дверцу. Остановился, слушая звуки ночной деревни, выискивая в них шелест покрышек по щебню. Его всю дорогу сюда беспокоил вопрос пребывания пацана в приюте. Кажется, он нашёл решение. Но пока только «кажется».

Близко заскрипели по камешкам шины. Из-за вишен вынырнул счастливый велосипедист, затормозил, соскочил с седла.

— Круто едет! — сообщил он. — Можно я ещё покатаюсь? Я всё сделал, только молоко надо в холодильник отнести. Кстати, Егор звонил. Тебе звонил?

— Когда, днём? Мы днём виделись. В седьмом часу я уехал.

— А, не. Сейчас вечером звонил. Им в больницу на четырнадцатое назначили.

— Четырнадцатое? Сентября? — сердце Калякина прожгло огнём грядущей разлуки. — Так скоро?

— А чего ждать? Были варианты в октябре, вроде, третьего и в конце ноября когда-то, не помню, Егор выбрал самый ранний. Теперь боится, что все документы не успеет подготовить. — Андрей хихикнул, смеясь над заполошным братом. Кириллу же стало не до веселья. Эфемерная, неопределённая дата расставания теперь нарисовалась во всей своей пугающей красоте. Две недели! Четырнадцать блядски коротких дней, после которых он несколько месяцев не увидит Егора. И половина этих дней уйдёт на институт, останутся крохи — хоть плачь! Ну его на хуй этот институт! Будет здесь с Егором!

— Егор волнуется, как бы успеть скотину распродать, — продолжал лопотать, не подозревая о его мыслях, Андрей. — Времени же совсем мало… Объявление в газету он уже дал, перекупщикам позвонил, вроде пообещали больших свиней забрать. А корову на бойню. Корову жалко. Она спокойная и много доится. Стельная опять же. Теленок зимой будет. Может, бычок. На откорм бы его…

Кирилл с удивлением отметил, что шокирован: как, эта блядская норовистая говядина ещё и беременная? Хорошо, что он раньше этого не знал! Вообще бы к ней не подошёл. Беременная корова это фу!

— Егору тоже жалко корову, — тараторил, оседлав велосипед, Андрей, неосознанно поглаживал руль. — Поросят-то полно, новых заведём, и кур тоже, а хорошую корову найти трудно. У нас была одна, когда я маленьким был, бабушка за ней ухаживала… и та корова бодалась, бабушке руку рогом распорола, вот отсюда досюда. — Он провел пальцем по предплечью вдоль. Из-за темноты Кирилл заметил само движение, а не длину раны. Ему не было жалко ни женщины, которую он видел только на фото в альбоме, ни треклятой коровы… Хотя нет, корову ему было всё-таки жалко — столько мучений на эту суку ушло, что теперь она как родная, к тому же она была источником доходов для Егора. Но речь не об этом.