Селянин (СИ) - "Altupi"

Отец замолчал, давая подумать. Кирилл взял досрочный ответ — конечно, Егор возьмёт деньги. Не из-за меркантильности, в этом его упрекнуть нельзя, а потому что мать для него превыше всего остального и собственных блага и совести.

Отец понял всё по его лицу.

— Выбирай, Кирилл, — подтолкнул он. — Выбирай, сам ты бросишь его или он бросит тебя. Одно из двух случится сегодня же, я тебе обещаю.

Шутки кончились.

Кирилла загнали в угол. Он вынужден был выбирать. Импульсивно чуть не выкрикнул — пусть Егор его бросает, так он хотя бы не будет считать его предателем, будет знать всю ситуацию и обстоятельства. Но Кирилл прикусил язык: Рахманов благородный, дав слово навсегда прекратить отношения, будет его держать, пресекать все попытки связаться с ним. А самому ему держать слово незачем — он не рыцарь, не д’Артаньян. Соврёт — недорого возьмёт. Причинит Егору боль, но потом чем-нибудь её искупит.

— Звони, — сказала мать. Кирилл подчинился. Негнущимися пальцами вынул из заднего кармана джинсов телефон, нашёл номер. Помедлил, но под взглядом стервятников, пришлось нажать вызов. Гудки пошли. Кирилл молился, чтобы Егор не взял трубку, вспоминал иконы в его доме и крестик на груди с цепочкой, которую он подарил. Боги остались глухи.

— Кир, привет! — радостно, как никогда, поздоровался Егор. — Отучился?

— Да, — трясущимися губами выговорил Кирилл.

— Кир, спасибо тебе, конечно, но зачем ты велосипед купил? Он же дорогой. И мне не сказал.

Мать мимикой напоминала гневного орангутанга. Отец нетерпеливо дёрнул губами. Кирилл сглотнул. Смартфон задрожал в руке.

— Егор… послушай. Я… Мы не должны больше встречаться. Я никогда не любил тебя.

Мать одобрительно кивнула. Егор замолчал. Один господь ведает, что творилось в этот момент у него в душе.

— Деньги тебе перечислят за лечение, не беспокойся. Не ищи меня, забудь. — Кирилл сознавал, что блефует, но от этого боли и признания собственного ничтожества меньше не становилось, горло едва издавало звуки. И вдруг его осенило. — Я никогда не буду любить тебя, даже под дулом пистолета! Под дулом пистолета, ты понял? — Он закричал эти слова, надеясь, что Рахманов вспомнит, расшифрует их пароль — пароль наоборот. — Ты понял, Егор? Я даже под дулом пистолета не буду любить тебя!

Егор что-то сказал, но отец вырвал у Кирилла мобильный и кинул на стол. Шутки кончились. Кирилл не услышал жизненно важных слов. Возможно, и к лучшему: вдруг Егор его не понял. Блять, всё равно он стал предателем. Обещал не предавать и… предал. Сука!

Институты и студенты

86

Кирилл лежал лицом в подушку. Слёз не было, и он об этом жалел: на сухую выть от боли ужасно. Жестоко. Невыносимо. Силы отсутствовали. Желание жить, двигаться, просто шевелиться — тоже. Вчера Егор улетел. Сел в самолёт с мамой Галей и отправился в Израиль. Уже приземлился там и прибыл в клинику. Кирилл ничего этого не знал, только предполагал. Не знал, во сколько самолёт и как в нём разместят парализованного инвалида, не знал, сколько нервов понадобилось Рахмановым, чтобы организовать поездку в Москву, разобраться в лабиринтах международного аэропорта. Все эти две недели родители пасли его круглосуточно, следили за каждым шагом, проверяли историю браузера, запрашивая данные у провайдера, брали распечатки телефонных звонков. Но вчера было четырнадцатое число, вечером церберы впервые отдали ключи от машины и разрешили переночевать в своей квартире — это значило, что экстренная опасность для них миновала, Егор улетел: уж они-то удостоверились в этом наверняка.

Запах с подушки выветрился, но бельё всё равно неуловимо пахло Егором — шампунем, гелем для душа, парфюмерной водой, потом. Или Кирилл выдавал желаемое за действительное. Душу жгло, жгло глаза. Тяжеленным прессом придавливало к кровати, к самой земле — на улице, в доме, в институте, в машине, везде — словно само небо сплющивало тебя в лепёшку, размазывало по асфальту, мешая дышать.

Кирилл пытался протестовать. Демонстративно отказывался есть, закрывшись в комнате, хлестал пиво — оно не помогало забыться, а только усиливало тоску, да к тому же отвыкший желудок заболел. Пропускал пары — на это тоже закрывали глаза как родители, так деканат: на четвёртом курсе даже ботаны пропускают пары. В группе его игнорировали, Пашка, Никита и другие придурки смеялись над ним издалека. Кириллу было насрать. На всё насрать. Он думал о Егоре.

Думал по-всякому. Прежде всего тем, что не искал способа связаться с ним и таким образом подставить, лишить денег. Рахмановым нужны эти деньги, Кирилл каждую минуту напоминал себе об этом и удерживался от опрометчивых поступков. Мысленно просил у Егора прощения, объяснял ему ситуацию, сотни раз рассказывал и пересказывал, как его вынудили позвонить и предать, спрашивал совета, клялся в любви. Егор в его грёзах всё понимал, прощал, улыбался и говорил, что всё нормально. Реальный Егор поступал, конечно, так же, только уверял, что всё хорошо, не его, а мать и брата. Не стоило сомневаться, что Егор рассказал им об очередном сбежавшем парне, а может быть они и сами догадались по его лицу и состоянию и тактично не задавали вопросов. Может быть, исподволь подбадривали его, акцентируя на новой цели жить дальше. Кирилл как наяву видел улыбающегося, делающего вид, что он в полном порядке, Егора, скрывающего свою боль, борющегося с депрессией. Егор сильный, найдёт силы простить и жить дальше, идти вперёд к цели, лечить маму. Но, сука, как же Кирилл ненавидел себя за его испорченную мечту! Егору сейчас положено светиться от радости, а вместо этого он еле передвигает ноги и выкарабкивается из серой мглы.

Быть может, Егору всё равно? Или он счастлив, что навязчивый быдло-мажор наконец отвалил, оставив деньги?

Кирилл чувствовал, что это не так. Их любовь была настоящей, взаимной.

Не была, а есть, поправил он. Есть. И поэтому надо вставать и ехать в институт — будильник давно прозвенел.

Калякин вдохнул ещё раз прелую смесь сырости и парфюмерной отдушки, сел, отмечая, что постельное бельё давно пора бы поменять, только этого делать не собирался. Наверно, все месяцы до возвращения Егора так и проспит на нём.

— Егор, Егор, что же ты ответил? — спросил он вслух, чтобы разогнать томительную тишину. Часто задавал этот вопрос — в пустоту, в тишину, как сейчас, в глубины своего подсознания. Ему необходимо было знать, подействовал пароль или нет, смягчил ли гнусный удар. Но Кирилл не знал ничего: ни как прошли эти две недели для Егора, ни с кем остался Андрей, ни продана ли корова, ни в каком городе находится клиника. Ничего. Неизвестность чёрной воронкой инферно кружила над ним.

В квартире было зябко, градусов восемнадцать. Кирилл поднял с пола брошенные ночью джинсы, влез в мятые холодные штанины и только потом встал, натянул джинсы на задницу. Не застёгивая их, ёжась от холода, потопал в туалет. Утренний стояк был вялым и уже опал. Все дальнейшие действия шли по одному сценарию — почистить зубы, умыться, одеться, засунуть что-нибудь в желудок, выйти из квартиры, проехать пять остановок, пройти триста метров, отсидеть несколько утомительно скучных пар.

Вытирая лицо полотенцем, которое тоже пахло Егором, глядя в забрызганное каплями зеркало, Кирилл подумал, что сегодня точно сорвётся. Пропустит сраный институт. Завалится в клуб, напьётся, подерётся с кем-нибудь. Выплеснет негатив. И пусть его загребут в ментовку — вот будет родакам сюрприз! Получите, суки! Вы этого хотели, блять?! Вот вам нормальная жизнь!

Кирилл отвёл глаза от своего загорелого на огородном солнце отражения, повесил полотенце на крючок, задумчиво расправил края. О том, что сорвётся, он думал каждое утро, каждый день, каждый вечер и каждую ночь. Но пока не сорвался. Мало того, на прошлой неделе перестал пропускать лекции. Ну, почти. Кроме первых пар. И всего один раз последние. Первые он просыпал, на последних, на которые раньше всегда забивал, сидел, потому что делать больше было нечего. Нормальных друзей в принципе не существовало, от вида любых людей тошнило, клубы, как рыбья кость, стояли поперёк горла, дом с кружащими, как вороньё, предками вызывал единственное желание — взять верёвку, залезть на табурет и удавиться. Лучше монотонные лекции, чем находиться под одной крышей с двумя тупыми бездушными мразями, сделавшими разлуку с любимым человеком до невыносимости болезненной.