Селянин (СИ) - "Altupi"

Мать не сказала, какие у него пары, да это тоже не важно. Кирилл кинул в рюкзак прошлогоднюю общую тетрадь с Флэшем на обложке, в которой ещё имелись чистые листы, вроде бы незасохшую шариковую ручку, взял мобильный, ключи и отправился просиживать штаны на ненужных лекциях. В этом году он ни с кем не созванивался, не обсуждал, что будет в институте, ничего не покупал, учебников не получал — пусть скажут спасибо, что он вообще на учёбу явится.

На узкой парковке возле корпуса свободных мест не было — студенты и преподы год от года всё беднее и беднее, что заметно по их «Ауди», «Инфинити» и «Порше». Кирилл бросил машину во дворе соседней девятиэтажки, пошёл к центральному входу. Студентов на территории было мало, те в основном послушно сидели на лекциях, гуляли в первый же день только такие лоботрясы, как он. Стояли по группкам, рассказывали о проведённых каникулах, ржали. У беседки для курения было не протолкнуться. Кирилл кивнул одному-другому, здороваться вслух было влом. Шагая быстро, чтобы никто не остановил, не начал расспрашивать или, того хуже, втирать какую-нибудь дичь, он взлетел по порожкам, протянул руку к дверной ручке…

— Кирилл!

Кирилл остолбенел и побледнел от бешенства. Резко, сжав челюсти, обернулся. Мать с отцом стояли на нижней ступеньке. Пасут его?

Собираясь проигнорировать их, Кирилл взялся-таки за ручку, потянул дверь на себя.

— После учёбы приедь к нам, — приказным тоном сказала мать.

— Сразу! — добавил отец.

Кирилл шагнул в дверь и закрыл её за собой, оставив их без ответа. В холле тоже сидело несколько студентов с разных курсов и вахтёрша. Ни с кем не здороваясь, Калякин подошёл к расписанию, нашёл листок со своей группой, номер аудитории и потопал на второй этаж.

Дверь в кабинет двести семь была современной, но дешёвой. Из-за неё слышался пожилой женский голос, слегка шипящий на букве «ч». Он не казался знакомым — видимо, новая преподша. Потоптавшись в нежелании заходить, Кирилл всё-таки зашёл, без стука. Оглядел пространство на наличие свободных мест и поднялся на самый задний ряд.

Преподша с седой причёской-одуванчиком не прервала рассказа, лишь проводила взглядом, а вот у однокурсников его появление вызвало фурор. Они зашептались, оборачиваясь друг к другу и к нему, послышались плохо скрываемые смешки, некоторые пытались что-то сказать ему жестами. Несколько раз звякнули мессенджеры, и Кирилла тоже.

Кирилл положил рюкзак на стол, достал из кармана смартфон, заглянул в «Вайбер». Три сообщения. «Пидорок». «Пидорам в группе не место». «В гей-параде уже участвовал?»

Слабоумные.

Кирилл закрыл мессенджер, открыл браузер с новостями. Не читал, просто пялился в экран. Делал вид, что пялится. От него скоро отстали, тётка продолжала что-то шепеляво рассказывать про таможенное — вроде бы — право.

Легко в этом году не будет. В принципе, Кирилл это понимал с того дня, как Егор предупредил его, что связавшийся с изгоем сам становится изгоем. Уровень своего мышления однокурсники только что продемонстрировали весьма наглядно. Были, конечно, в группе и другие «неприкасаемые» — всякие зубрилы, тихони и откровенные придурки, но тоже не его уровень. Их Кирилл по-прежнему считал второсортными, хоть и другого порядка, чем его бывшие дружки. Примкнуть к ним значило признать поражение, понизить свой ранг и самолично навесить на себя клеймо груши для битья. Второсортным себя Кирилл не считал и никому считать таковым не позволит.

До конца пары он проспал, вторую — по мировой экономике — тоже. В перерыве между ними выходил в коридор размять ноги и разболевшуюся с непривычки задницу. Над ним смеялись, но никто не заговаривал. Зубрилы всегда держались от него подальше, а пацаны и бабы из его компании объявили бойкот. Калякину это было на руку — теперь он видел их быдло-сущность, которую с некоторых пор презирал. Лучше полный игнор, чем зазывание в клубы и предложения почикаться.

Едва не подохнув от смертельной скуки, Кирилл первым удрал из института. Одногруппники договаривались о попойке, его не позвали. А позвали, он отказался бы.

Сев в машину, поехал к родителям. Не из-за их приказа — из-за нежелания самому готовить обед и просто от некуда себя деть. Мысли о Егоре не отпускали, роились в голове, жалили. Он пробовал позвонить, но номер не отвечал.

Оба родителя находились дома. У Кирилла создалось впечатление, что они вообще в последнее время не расстаются, что отец забросил бизнес и депутатство, а мать — салоны красоты.

— Ты не собирался идти в институт? — с порога набросилась мать. Отец стоял за её спиной. — Ты опоздал на полтора часа!

— Все давно привыкли, что я опаздываю, — отмахнулся Кирилл. — Вот как вы там оказались? — Он протиснулся мимо них на кухню, просканировал стол и плиту на наличие еды, открыл холодильник. Там еды было навалом, он взял котлету. Конечно, холодную, с тоненькой плёночкой застывшего жира.

— Пришли посмотреть, явился ты, как обещал, или нет, — призналась мать. — Хорошо, что пришли, а то бы ты спал.

— Пофиг. Там всё равно ничего интересного не было, можно было пропустить. — Котлета исчезла в пустом желудке за секунды, Кирилл снова открыл холодильник и достал всю тарелку с ними. Родители наблюдали за его действиями, не комментируя.

— Будешь пропускать, — накинулась мать, — тебя отчислят, а мы…

— Лен, хватит, — перебил её отец и странно шевельнул бровями. Мать умолкла, явно поняв намёк. Отец выступил немного вперёд, упёрся ладонями в спинку стула. — Кирилл, лето закончилось… и ты обязан закончить ту блажь, которую мы тебе позволили. — Говорил он твёрдо, с паузами и акцентами.

— А ещё что я должен? — спросил Кирилл и отложил недоеденную котлету в тарелку, запоминая больше никогда не есть здесь котлет, потому что после них почему-то начинаются какие-то нездоровые разговоры и бессмысленные требования.

— Ты обязан хорошо учиться и думать о дальнейшей жизни.

Кирилл демонстративно медленно вытер руки о висевшее на крючке вафельное полотенце с рисунком зайца. Родители смотрели на него.

— Я еду к себе, — вместо всякого ответа сказал Кирилл. Выйти ему не дали, кухня в очередной раз превращалась в его клетку. Глаза отца были холодными, как котлета, которую не дали доесть, а может быть холоднее, бескомпромисснее. Будто шутки кончились, точно лето.

— Сейчас ты возьмёшь телефон, — сказал он, — и позвонишь этому парню. Скажешь, что между вами всё кончено. Что ничего и не было.

— Я такого не скажу, — прошипел Кирилл, но в глубине души с помертвением понял: его заставят.

— Скажешь, — сообщил отец. — Бери телефон и звони. Сейчас, при нас.

— Скажи, что никогда его не любил, что всё было обманом, — продолжила его наставления мать. — Убеди его, что тебя искать не надо. Ни звонить тебе, ни приезжать, ни выяснять что да почему. Ты должен разорвать отношения раз и навсегда.

— Я… этого… не сделаю! — взорвался Кирилл, попытался прорваться к выходу, но отец отбросил его назад, к столу. Кирилл спиной налетел на стул и ушиб пятку о металлическую ножку. В нём клокотало безумие.

Но шутки кончились.

— Кирилл, — опять заговорил отец, — дело такое… Твой приятель собирается лечить мать, им совсем скоро уезжать. Деньги на операцию перечислены Мамоновым и благотворительным фондом, а деньги за реабилитационный период согласно договору переводят по его окончании. И это мои деньги. Если ты сейчас не позвонишь… или если ты позвонишь, но обманешь и будешь тайком встречаться, созваниваться, как-то ещё общаться с ним ли, с его братом, деньги я не переведу. Представь ситуацию, когда твоему знакомому настанет момент расплачиваться за выполненные услуги, а денег нет. Где он их возьмёт? Один, за границей, с миллионными долгами. Его оттуда не выпустят. Возможно уголовное дело. Долги — серьёзная вещь.

Кирилл опустил глаза. Он люто ненавидел всех.

— Тебе жалко парня и его мать? Ты думаешь, что любишь его, готов защищать ваши отношения? — рассуждал отец, будто не заготовил речь заранее, и он упрямо не называл Егора по имени. — Подумай и вот о чём. Если ты откажешься его бросить, мы вынуждены будем предложить это сделать ему. Он уже настроился увидеть мать ходячей, это было его мечтой, как ты думаешь, что он предпочтёт — получить деньги на лечение или благородно отказаться от них ради утех с тобой?