Ей не была нужна семья как таковая, не нужен был я настоящий, не нужны были настоящие дети.
Она убегала от нас в фантазии, и эти фантазии для нее были дороже реальности, от которой она и после развода спрячется.
— Марк…
— Ты когда поняла, что мужа разлюбила? — откладываю вилку и делаю глоток кофе.
— Когда я поняла, что не хочу быть с ним наедине, — Фаина подпирает лицо кулачком и печально вздыхает. — И когда я начала видеть в нем дурака, а не мужчину.
Глава 31. Никакая
— Ты только не обижайся, доча, — говорит мама и печально вздыхает, ожидая моего внимания.
Я сижу на кухне в углу у холодильника, скрестив руки на груди. Время — полночь.
Спать не могу.
Полежала час с открытыми глазами и пошла на кухню пить чай в тихом одиночестве, но за мной вышла мама и вредной тенью последовала за мной.
— Ты меня слушаешь, нет? Не притворяйся глухой, доча.
— Мам, отстань.
— Баба из тебя никакая, — заявляет мама и шумно отхлебывает чай. — На словах ты королевишна, а на деле — ни рыба, ни мясо.
Медленно выдыхаю. На пожилых людей нет смысла обижаться. Не буду даже фыркать в ответ.
— Если бы не Марк, то ты бы точно вышла замуж за Кольку.
Закатываю глаза.
— Его жена выперла из дома. Годами проигрывал бабки, залезал в долги, не работал…
— Мам.
— Вот такой муж тебе под стать.
Я перевожу злой взгляд на маму, и мои крылья носа вздрагивают в гневе.
— На правду не обижаются, доча, — отставляет чашечку. — Ты никакая. Вот так просто кинула свой дом. Свое гнездо. Своего сына. Мужа.
— Да ты издеваешься… — охаю я и повышаю голос. — Он мне изменял, мама!
— Дай угадаю, — мама откидывается на спинку стула и тоже скрещивает руки. — Ты, поди, Маркуше не давала играть с твоим бобриком, да?
Я сижу с открытым ртом и не знаю, как реагировать на мамину пошлость. Она у меня, конечно, бабулька современная и никогда не была ханжой, но разговаривать с ней о бобриках я не хочу.
— А чему ты удивляешься тогда, Оля? — усмехается мама и окидывает меня разочарованным взглядом. — Как давно вы не кувыркались?
— Мама!
— Как давно?! — рявкает она и встает, стукнув по столу. — Месяц? Два? Три? — вглядывается в мое лицо. — Полгода? — щурится. — Год? — округляет глаза. — Да ты совсем дура, что ли?!
— Это не твое дело, — цежу я сквозь зубы.
— Это какой-то кошмар, — она садится и закрывает лоб. — Какая же ты дура, Оля, — и опять вскрикивает на меня, — год! Год!
Я отворачиваюсь и краснею.
За этот год все совсем плохо стало. Марк ко мне периодически лез, а мне было… лень, и всячески изворачивалась, чтобы избежать долгих ночных марафонов. Либо притворялась бревном, с которого Марк сам с недоумением сползал и спрашивал, что происходит, или все ловко подводила к тому, что он сам не хотел тиранить меня.
И я умудрялась в такие моменты намекнуть на его мужское бессилие. Зачем? Чтобы его выставить виноватым, а не себя, ленивую тварь, которая стала возбуждаться только на книжных мужиков.
— Год! — возмущенно шепчет мама.
— Хватит, мам…
— Год мурыжила мужика и не думала, что он загуляет? Серьезно? Серьезно, Оля?!
Мне нечего ответить. Да, в этот год Марк проигрывал женскому клубу, моим лекциям, встречам, книгам, сериалам… Он проигрывал по всем фронтам. И чем больше я о нем врала, тем сильнее меня отворачивало от него.
— Поздравляю, Оля, — мама цыкает, — ты феерическая дура. Теперь у меня нет вопросов, почему ты вся такая аморфная тут сидишь.
— Что ты от меня хочешь? — подаюсь в ее сторону. — А? У него другая женщина, ясно?
— Нет бы хоть как-то дернуться, — мама приближает ко мне свое разъяренное лицо, — чтобы он пожалел об этой другой женщине. Засомневался. Чтобы он разочаровался в ней… Чтобы эта шмара была шмарой, а ты королевой. А ты…ты сейчас жалкая, трусливая и глупая бабища, которая просрала брак, мужа и детей. Вот видели бы тебя сейчас твои подружки… — кривит тонкие губы. — Вот чтобы они сказали, а?
Я сглатываю и затем швыряю кружку с чаем в стену. Громкий стук, и толстая керамика разлетается на крупные осколки. Тяжело дышу и цежу сквозь зубы:
— Они бы сказали, что я дура, — выдыхаю через яростно трепещущие ноздри, — да я бы сама про себя сказала, что я — идиотка. Довольна, мама?
— Я буду довольна, когда ты покажешь Марку, что ты пусть и дура, но та дура, которую он упустил, — шипит мне в лицо. — Не смей проигрывать какой-то шлюхе, Оля. Ты сейчас проигрываешь. Как мать, как женщина, как жена и… как дочь.
Глава 32. Гордая
— Ты так и будешь мать игнорировать? — спрашиваю я, привалившись плечом к проему кухни.
Димка сердито наяривает гороховый суп и не отрывает взгляда от телефона. Шмыгает, закидывает в рот новую ложку густого горохового супа и тянется к хлебу.
Мама отставляет чайник и напряженно косится на меня, и обращается к Димке:
— Тебе сколько котлеток? Две? Три?
— Три, бабуль. И с подливкой. Побольше.
Я возмущенно открываю рот. С бабушкой мы, значит, общаемся. Только меня не существует.
Только меня игнорируют.
— Мама, ты считаешь это нормальным? — вскидываю руку в сторону сына.
— Ты тоже садись и поешь, — мама вздыхает. — Скандалить я с тобой не буду. Мне с тобой все ясно, Оля.
— Да и мне тоже, — соглашается Дима и разочарованно плечами.
— Что тебе ясно? — меня начинает колотить крупной дрожью злости. — Поделись.
Дима поднимает взгляд, и я задерживаю дыхание. Как он сейчас похож на отца. Вот прям его юная и злая копия, которая очень на меня обижена.
— Там курьер принес твои новые книжки, — прищуривается. — Мам, ты нарываешься на грубость.
— Ну, давай, скажи мне эту грубость, — поскрипываю зубами.
— Сама напросилась, мам, — с угрозой щурится, — отвали ты уже от меня и читай свои тупые книги с тупыми названиями. С тупыми сюжетами. С тупыми героями. С тупыми диалогами.
— Много ты знаешь…
— Мне было достаточно пары страниц, чтобы понять, что у тебя в черепной коробке не так много мозгов, — скалится, как волчонок. — Это тебе не искусство войны Сунь Цзы, и даже не Байрон, которых папа читал. Или Данте. Или Марк Аврелий. А, может, Макиавелли? Ох, опять нет, — смеется, — нет, нет и нет. Только влажные фантазии тупых разведенок.
— Как ты смеешь…
— Ты сама напросилась, — фыркает. — Теперь ты согласна, что мне лучше молчать, да?
— Да, — шепчу я. — Согласна.
— Отлично, — криво улыбается, переводит взгляд на экран и сосредоточенно замолкает
Мама прижимает руку к груди и тихо спрашивает:
— Ты когда успела книги заказать?
— Вчера ночью…
Резко замолкаю.
Мне было грустно, одиноко и я заказала несколько новинок-бестселлеров. Нажала кнопку оплатить, и как-то не подумала, что к моему аккаунту все еще привязана старая карта. Та самая карта, которую для меня оформил Марк.
Он может проверить в банкинге ночную транзакцию и онлайн-чек, который должен был прийти в его личный кабинет.
А названия у книг, правда, тупые.
Невинная для хищника.
Сладкая ягодка для мерзавца.
Порочные ночи с боссом мафии.
Всхлипываю. Опять мафия. Опять бандиты. Опять влажные фантазии одиноких неудачниц.
— Оля, — мама напрягается. — Ты в порядке?
Еще и сын увидел эти ужасные книги. Я ждала доставщика после обеда, а он заявился, когда я вышла в магазин за шоколадкой, чтобы подсластить свое одиночество.
Марк увидит чек, увидит названия книг и… я воочию вижу его разочарованное лицо и слышу презрительный вздох.
— Что за книги хоть? — спрашивает мама и переводит взгляд на Димку. — Мне теперь тоже интересно.
— Спрятал в ящик тумбы в прихожей.
Мама торопливо выходит из кухни. Проходит минута, две, и раздается протяжный осуждающий вздох. Я прикрываю лицо ладонью.
