Свадебное проклятье (СИ) - Колесова Наталья Валенидовна

Никто из бывших знакомых не поверит, но обустройство такого дома — для нищебродов по нашим обычным меркам, но очень приличного по меркам подавляющего большинства жителей Сейко — меня совершенно не напрягало и не унижало. Наоборот, спасало от лишних мыслей: я полностью погрузилась в неизведанный до того мир экономии, постоянного мониторинга скидок и купонов, жизни от зарплаты до зарплаты, дешевых и неприглядных, но сытных кафе по соседству, вечеринок в складчину и прогулок в ближайшем общественном парке. Правда, поначалу приходилось объяснять окружающим происхождение сумочек знаменитых брендов, обуви ручного пошива и одежды из лотосового шелка, зато теперь все усвоили, что это либо подарки моей богатой бездетной тетушки, либо очень качественная подделка под известные дома мод, нет, производителя ни за что не выдам, и не просите, самой ма́ло!

Половину стен квартиры занимают книги: пускай весь мир переходит в цифру, я в этом вопросе (как, вероятно, и во многих других) старомодна: электронная книга для работы, бумажная — для удовольствия.

Пол в гостиной застелен старинным шелковым ковром — единственное, что я забрала из родного дома. Помню, как в детстве валялась на нем, разглядывая порхающих на красном фоне золотых фениксов. Пусть он слегка выцвел, но очень благородно; при разном освещении меняет оттенки, а в жаркие дни можно наслаждаться прохладой его шелка.

Есть еще один привет из прежней жизни — мои сумочки. Под них я заказала специальный стеллаж с подсветкой, отдельного помещения на такой маленькой площади, увы, не выделишь. изрекает глубокомысленное «вау!». Не уверена, что разглядывающий мою коллекцию Чэн вообще в курсе, чьи это логотипы. Сама-то я знаю их подлинную стоимость: каждую сумку впору страховать от хищения!

Гости у меня бывают редко, из прошлого, разумеется, никого; не хватает еще, чтобы за моей спиной злорадно жалели: «А вы знаете, в какой дыре живет сейчас наша Эбигейл Мейли? До чего она докатилась!» И вообще для давних знакомцев я давно и благополучно обретаюсь в другой стране; шансы встретиться с ними в таком районе практически нулевые.

Потому впечатления производить незачем, да и желания никакого нет. Но сейчас почему-то очень приятно услышать от постороннего мужчины: «Здорово вы все тут устроили, Эбигейл!»

— О! — Чэн легко поднимается с ковра и подходит к лилии на моем рабочем столе. — Вам что, студенты каждый день по цветочку дарят? Наверняка уже все клумбы рядом с универом оборвали!

— Это всё та же.

Не веря глазам, Чэн касается по-прежнему упругих цветочных лепестков.

— Да быть не может! Она же однодневка!

— Сама удивляюсь. — Подумав, добавляю наставительно: — Значит, подарок был сделан от души!

— А вот пионы обычно облетают очень быстро! — поспешно информирует Маркус и начинает хохотать одновременно со мной — чуть ли не впервые за все время знакомства я вижу его искреннюю улыбку. Ему идет.

Кстати, насчет пионов: сегодня мне слегка польстили, ведь белые пионы — символ юной, красивой, умной и талантливой девушки. А я уже не слишком молода, да и талантов никаких особо не наблюдается.

Разве что в коллекционировании срывающихся свадеб.

Вряд ли, конечно, Чэн изучал значение цветов специально; вероятнее всего, посоветовал продавец в магазине…

Внезапно вспоминаю.

— Вы говорили, что как-то видели меня в отцовском офисе. Уже знали меня в лицо? Откуда? Вы же пока еще не вели дела с нашей компанией… Так тщательно изучали нашу семью? Готовились?

Маркус чему-то усмехается.

— Изучал, но нет. Тогда — не знал. Просто спросил, кто вы, у секретаря вашего батюшки.

Гляжу с сомнением. У меня нет серьезных претензий к собственной внешности, но все же я не из тех, на кого непременно оборачиваются на улице и у кого все подряд пытаются раздобыть контакты, напрямую или окольными путями. Любовь с первого взгляда? Как-то уже тоже не верится…

Чэн веселится теперь откровенно.

— Тот ваш визит просто невозможно забыть! Он был очень… э-э-э… громким.

Я еще некоторое время соображаю, а потом чувствую, как кровь приливает к щекам.

Ох. Кажется, поняла!

…Тогда ректор Шин, которому без малого восемьдесят, и с которым у нас прекрасные отношения (мы частенько собираемся в его кабинете на чаепитие и обсуждение классических «фу» и «ши»[1]), неожиданно вызвал меня к себе и сообщил, что у колледжа возникли трудности с очередной аккредитацией, поскольку теперь здесь работает некая… крайне нежелательная персона. При этом он так пронзительно смотрел, так выразительно шевелил кустистыми бровями, что намек было трудно не понять. Я подозревала, что Шин знает, из какой я семьи — да агентурной сети старика может позавидовать само Министерство государственной безопасности! — и была благодарна, что ректор никогда не заводил разговор на эту тему.

Незадолго до того отец внезапно вспомнил о моем существовании: позвонил и велел перестать маяться дурью, что-то кому-то доказывать, и наконец перейти в нормальный университет из первой тройки страны, он уже обо всем договорился. Когда я наотрез отказалась, пообещал позаботиться, чтобы мне, такой-сякой неблагодарной дочери, просто стало негде работать!

Вот и…

Ух, как же я тогда взвилась! Даже не помню, как добралась до главного офиса (гнев в пути всё разгорался, словно скорость была ветром, раздувающим пламя), как кричала в его кабинете… Зато все его слова и выражения запомнила намертво.

А к вечеру обнаружила, что семейные карты-счета заблокированы, ведь самое страшное наказание, по мнению нашего отца, — это лишение тебя денег. Я практически не расстроилась, даже смешно стало: ну, и что он может сделать дальше? Даже не заметил, что я уже пару лет почти к ним не прикасалась!

На следующий день я отправилась к ректору с извинениями за доставленные неприятности и заявлением на увольнение. Шин вновь долго размышлял бровями, а потом велел не торопиться, скоро всё наладится, уйти я всегда успею, а он не готов терять такую талантливую и милую преподавательницу (и такую согласную на ма-аленькую зарплату, прокомментировала моя внутренняя старушка). Нет-нет, и слушать не желает, иди работай, учитель Мейли!

Через пару недель, к моему удивлению и удовлетворению ректора, наш колледж и впрямь получил все необходимые документы. Я решила, что отец окончательно махнул на меня рукой или уже отвел душу, лишив материальной поддержки.

Ан нет, он попросту отправил ко мне другой подарок!

Под названием Маркус Чэн…

«Подарок», не подозревающий о моих воспоминаниях, по-прежнему улыбается.

— То есть, я, представшая перед вами в виде… м-м-м… гуя[2], вас нисколько не напугала? — холодно уточняю я.

— Вы произвели очень сильное впечатление! Просто незабываемое, — заверяет Чэн.

— А вы и впрямь храбрый мужчина.

— Да, я же говорил!

Борясь сама с собой, некоторое время нерешительно гляжу на «храбреца», расслабленно попивающего вино. Очень хочется поведать этому трезвомыслящему, несуеверному, как он утверждает, человеку, о своем памятном визите к шаману: как он это воспримет? Как мистификацию, в чем — отчего-то безуспешно — я пытаюсь уверить саму себя?

Чэн встречает мой взгляд и тут же спрашивает:

— Хотите мне что-то сказать, Эбигейл? Или о чем-то спросить?

Мотаю головой. Привычка к скрытности уже намертво врезалась в мою натуру: ведь совершенно неизвестно, чем, когда и где аукнется мне минутная откровенность!

— Жалко, — непритворно вздыхает гость. — Кстати, вы хотя бы заглянули в папку, которую я вам дал?

— Просмотрела, да. — Поспешно добавляю: — Не то чтобы это мне особо интересно, просто заходили подруги и…

— Вы уже обсуждаете меня со своими подругами? Хороший признак!

Опять смеется, ну что ты будешь делать! Просто вечер юмора и смеха какой-то!

Криво улыбнувшись — мол, оценила шутку! — в свою очередь отпиваю из бокала.