Селянин (СИ) - "Altupi"

Те шутки, что закончились первого сентября, иссякли. Клетка открыта. Пойманные в силки птицы свободны лететь и распоряжаться своими жизнями.

Он выдержал. Держался и выдержал. Пожертвовал душевным равновесием своим и любимого человека и выдержал. Не подвёл. Значит, чего-то он в этой жизни стоит. Значит, не совсем он дерьмовый быдлан.

— Плохо? Эй, студент, тебе плохо?

Кирилл оторвал голову от коленей, посмотрел на заслонявшую дневной свет тёмную ширококостную фигуру с шваброй и синим пластмассовым ведром в руках — одна из уборщиц, которых мало кто знал по именам. Пришла, когда не звали. Не дала выплеснуться эмоциям, дура.

— Нормально, — буркнул Кирилл и, размазав рукавом свитера слёзы и сопли по лицу, встал. Руки и ноги оставались ватными, но возвращались в тонус. Нос опух — это отчётливо ощущалось и без зеркала, а ещё веки и губы. Ну да кого ебёт?

— Ты тут не нюхал? — уборщица отодвинула его и завертела головой в поисках наркоманских принадлежностей. Кирилл открыл рот, хотел указать ей на многовековую пыль, но промолчал — не лезть в чужие дела, как не лезет в них Егор, — и ретировался. Пошёл грызть неподдающийся гранит науки, за который скоро придётся отчитываться перед Егором.

Весь день Кирилла разбирало желание рвануть в деревню сразу, наперекор родителям, вопреки их таким смешным теперь запретам — пусть знают, что его чувствам плевать на созданные ими препятствия, и бесятся. Он крутил в руках брелок от машины и внутренне метался перед выбором — ехать сейчас же или нет. Но сидел на месте, тупо глядел в телевизор, ничего там не видя. От поездки останавливали, как ни странно, именно чинённые матерью с отцом преграды. Наверняка ведь после перечисления денег, зная, что главный враг семьи со дня на день вернётся, усилили надзор. Засеки они сейчас, что сынок обманул их и сорвался к любовнику-пидору, придумают новый способ, как посадить его на цепь, недели на поиск решений им хватит.

Кирилл терпеливо дождался субботы и тогда уж нагло, практически не скрываясь, на своей машине, рванул в Островок. Выехал в шесть часов вечера, хотя из-за ноябрьских сумерек, которые опускаются почти в три часа дня, уже наступила полноценная ночь. Подмораживало, дорогу покрыла тонкая плёнка льда, шипы грохотали по асфальту, создавая в салоне шум. Освещения вдоль трассы не было, но фары светили нормально, попутки и встречные попадались редко. Музыка играла на тихой ноте, сердце стучало громче. Кирилл волновался, вытирал не в меру потеющие ладони о джинсы.

В деревню или точнее село он въехал около восьми часов. Дорожный указатель приветливо блеснул ему светоотражающим покрытием, дальше, к сожалению, ничего приветливого не было. Машина заколыхалась на щебёночных кочках, слой грязи на проезжей части, благодаря низкой температуре, замёрз и превратился в дополнительные неровности. Фары выхватывали чёрные зловещие кусты, тянущие голые ветки с одинокими сухими листиками к незваному путнику. Деревья облезлыми великанами высились над домами, бурую траву покрывал иней, возле заброшенных строений стоял непролазные бурьян-сухостой. Свет в окнах горел, и только это делало населённый пункт живым, убирая из рядов призраков. Бабки попрятались по хатам, жались к печам да смотрели задуривающие их высохшие мозги телеканалы. Даже собаки не лаяли — забились от холода по конурам.

Кирилл не узнавал деревни — она выглядела… ужасно, нежизнеспособно? Кирилл силился подобрать слово. Как укор политикам, вещающим о величии страны? В любом случае, приедь он сюда впервые в промозглом гнилом ноябре, а не в цветущем и пахнущим сеном июле, сбежал бы в тот же день, как из чистилища, и навсегда бы зарёкся показывать нос в глушь.

В коттедже банкирши синеватым светом горели четыре окна на обоих этажах. Перед воротами стоял забрызганный грязью до стёкол оранжевый «Мокко». Кирилл не остановился — проехал мимо тёмного дома Пашкиной бабки, понурых в это время года зарослей вишнёвых деревьев к дому Рахмановых. Тот тоже был погружен во тьму, на калитке висел замок. Тёмные окна, мокрая крыша.

Подавив ностальгическое желание притормозить, подойти, Калякин развернул машину и направил обратно к коттеджу, ведь, как бы ни было жалко дом… жалко, как живое существо, скоро этот дом, где он обрёл семью, где впервые признался в любви и занимался сексом с самым нужным человеком, вновь наполнится голосами, более счастливыми, чем раньше — потому что мечты его хозяев сбылись.

Бросив автомобиль на обочине, Калякин взял с заднего сиденья объёмный пакет и вышел на стылый воздух. Как оказалось, грязь, некогда бывшая дорожной пылью, не до конца промёрзла, и подошвы погрузились в вязкую субстанцию. Фары не светили, и улицу теперь обозначали только редкие тусклые прямоугольники окон.

Кирилл обогнул машину, вытер ботинки о покрытую инеем траву и пошёл к коттеджу. Калитка легко открылась — доверчивые сельские жители никогда не запирали дверей. Возможно, и дверь в дом оставалась открытой, но он не стал проверять и постучал — громко, несколько раз до боли в костяшках.

На веранде вспыхнул свет. Через незанавешенные широкие окна мелькнула грузная фигура Лариски в красных велосипедках и длинной цветастой футболке.

— Кто?..

— Кирилл Калякин.

Дверь сразу открылась, и хоть Кирилл смотрел на освещенные окна, выбившийся яркий сноп резанул по глазам, на секунду ослепил, а потом дверной проход перегородила Лариска.

— Почему-то я не удивлена, — недружелюбно выдала она и мазнула головой, приглашая, войти. Кирилл вошёл. Знакомым путём, на ходу расстёгивая пуховик, проследовал в прихожую. Не успел почувствовать одуряющее тепло жарко натопленного помещения, как на него с приветственным кличем бросился Андрей.

— Ура! Ура! Я знал, что ты приедешь! Я Егору сказал! Егор скоро будет звонить!

— Постой. — Кирилл медленно отодвинул пацана от себя. Желудок прилип к горлу. — Ты… рассказал Егору?

— Ну извини, — состроил Андрей безвинные щенячьи глазки и сразу рассмеялся, вообще не считая случившееся проблемой. — Егор вчера ещё звонил, и я не удержался.

— И… что? — Комок в горле не желал проглатываться. Мозг судорожно анализировал возможные последствия. Руки повисли с полуспущенными рукавами, одна всё ещё сжимала тонкие ручки пакета.

Зашедшая за Кириллом и замершая между ним и дверью Лариска, толкнула его в бок, ломая весь драматизм ситуации:

— Обувь снимай и проходи на кухню: чайник почти закипел.

Калякин неловко покачнулся, собрался заскрежетать зубами, но внезапно напряжение отпустило: Андрюха веселится, а значит, всё в норме. Он поднял пакет на уровень груди и вручил пацану:

— На, это тебе.

Пока младший Рахманов, шелестя, распаковывал подарок, Кирилл разулся, снял куртку и шапку и, поскольку у него никто не взял вещи, сам повесил их в шкаф, а ботинки ногой отодвинул к стене, к ряду их другой обуви, в основном женских сапог.

— Куртка! Клёвая! — восторженно вскрикнул справившийся с упаковкой Андрей, поднял новый предмет гардероба над головой и затем принялся примерять его. Он радовался. Кирилл смотрел на него и тоже радовался. Пуховик был красного цвета, с множеством замков и карманов, удобным, регулируемым капюшоном. Кирилл вчера потратил полдня, чтобы выбрать модную и практичную модель.

— Носи на здоровье. Она ветронепроницаемая, влагоотталкивающая, термоустойчивая и ещё какая-то. Хорошая, кстати, куртка. Я б сам такую носил.

— Зачем? — со скепсисом спросила Лариса. Она наблюдала за ними, скрестив руки.

— Ну… у Андрюхи куртка… велика немного, — попытался сгладить мотивы своего подарка Калякин. Андрей, крутясь перед висящим на стене зеркалом, рассмеялся.

— На мне была Егоркина куртка! У меня другая есть, в самый раз которая! Я просто Егорову ношу, потому что она мне нравится!

— И потому что он скучает, — с видом умудрённой опытом матроны, добавила Лариска. Демонстративно развернувшись, ушла на кухню. Сипло засвистел чайник.

— Всё равно спасибо, Кир! — Андрей ещё раз обнял его, прижался щекой к груди, словно мурлыкающий котёнок, потёрся о джемпер. Кирилл погладил его по спине, по шершавой ткани куртки, которая сидела, будто шили на заказ.