Предатель. Я тебе отомщу (СИ) - Ким Виктория

– Отпусти, – выдавливаю я, дёргая руку, но его пальцы только сильнее впиваются в кожу. – Я хочу уйти.

Жар заливает лицо, сердце колотится, но я держу голос твёрдым, как могу.

– С чего бы вдруг? Ты моя жена, – говорит он, и в его тоне эта проклятая самоуверенность, от которой меня тошнит, как от прогорклого масла.

Он наклоняется ближе, и я чувствую его дыхание — горячее, с привкусом виски, что обжигает мне щеку.

– И что? Твоей жене уже нельзя сходить в туалет? – огрызаюсь я, вкладывая в слова всё презрение, что кипит внутри, и бросаю взгляд на Эльвиру, моля, чтобы она не лезла.

Грудь сдавливает, каждый вдох — как борьба, но я стою прямо, не давая ему увидеть, как мне страшно.

– Ой, а пошли вместе! – вдруг вмешивается она, её голос взлетает вверх, полный фальшивого восторга, и она хлопает в ладоши, как ребёнок, которому подарили конфету.

Её улыбка ослепляет, но глаза — как два острых клинка, и я понимаю, что она не отпустит меня так просто.

На самом деле я не хочу туда. Ни с ней, ни с ним, ни с этой их гнилой игрой. Но выбора нет — рука Артема отпускает моё запястье, оставляя красные следы на коже, и я иду за Эльвирой, чувствуя, как его взгляд впивается мне в спину, как раскалённый гвоздь.

Туалет — одновременно убежище и клетка. Зеркала вдоль стен отражают мягкий свет золотистых ламп, мраморный пол блестит, как лёд, а воздух пропитан запахом дорогого мыла и жасмина — слишком сладким, слишком чужим.

Я подхожу к раковине, достаю из сумочки салфетку, промокаю лоб, шею, стараясь не смотреть в своё отражение. Умыться нельзя — макияж, что Катя так старательно накладывала, размажется, и я стану ещё уязвимее, ещё голее перед этим миром. Салфетка холодит кожу, но жар внутри не гаснет, он тлеет, как угли, что готовы вспыхнуть от малейшего дуновения.

Эльвира стоит рядом, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Её каблуки — чёрные, блестящие, как обсидиан, — отбрасывают резкие тени, а платье, обтягивающее её фигуру, кричит о деньгах и статусе. Она смотрит на меня с лёгкой усмешкой, как охотник на загнанную дичь, и я чувствую, как её взгляд ощупывает меня, ищет слабину.

– Твой муж в полной жопе, ты в курсе? – говорит она, её голос резкий, с ноткой злорадства, что вонзается в меня, как осколок стекла.

Она наклоняет голову, будто ждёт, что я рухну в слёзы или начну оправдываться.

– Это временно, – отвечаю я тихо, но твёрдо, глядя на свои руки, что сжимают смятую салфетку. Голос дрожит, но я держу его под контролем, не давая ей увидеть, как внутри всё рвётся.

Она приподнимает брови, её глаза расширяются в притворном удивлении, и на секунду кажется, что она сейчас захохочет, как гиена над падалью.

– Временно? – переспрашивает Эльвира, растягивая слово, как резину, что вот-вот лопнет. – Это что, про жопу или про то, что он твой муж? – уточняет она, и её тон сочится издёвкой, что жжёт мне кожу.

– То, что он мой муж, – выдавливаю я, поднимая взгляд на неё, и каждое слово — как выстрел, что я выпускаю в эту пропасть между нами. – У нас не всё так… гладко, как могло показаться на первый взгляд, – добавляю, чувствуя, как горло сжимается, но я не отворачиваюсь.

– В вашей семье разлад? Ох, как же так? – театрально охает она, прижимая руку к груди, её губы кривятся в гримасе, но тут же она смеётся — коротко, резко, как треск ломающегося льда. – Ладно, из меня отвратительная актриса, я знаю, – говорит, махнув рукой, и её смех отскакивает от стен, как эхо в пустой пещере.

– О чём ты… – начинаю, но голос тонет в горле, потому что я уже знаю, что она скажет. Внутри всё сжимается, как будто кто-то стянул мне рёбра стальным обручем.

– Насть, да все в курсе, что твой мужик ходит налево и растит выблядка от своего маркетолога, – говорит Эльвира, её слова падают, как камни с обрыва, разрывая тишину на куски. – Ты из-за этого что ли собралась уйти от него? В тот самый момент, когда он больше всего нуждается в твоей поддержке, – продолжает она, и в её голосе эта смесь презрения и насмешки, что душит меня, как дым.

– Как ты можешь так… говорить? – вырывается у меня, голос дрожит, срывается, но я не могу остановиться.

Слёзы жгут глаза, но я сжимаю кулаки, чтобы не дать им пролиться, чтобы не дать ей победить.

– А что я такого сказала? – пожимает она плечами, её тон становится ленивым, почти равнодушным. – Всем мужикам иногда нужно сбрасывать пар. Вон, мой, думаешь, святой? Ни черта. Каждый месяц новая шлюха. И ничего, живём счастливо. В мире и согласии. Главное, деньги платит, – говорит она, и её улыбка становится шире, но глаза остаются холодными, как замёрзшее озеро.

– Это же… отвратительно, – выдавливаю я, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу, как всё внутри сворачивается в тугой узел от её слов.

Хочу кричать, бить по этим зеркалам, чтобы они разлетелись вдребезги, как моя жизнь, но стою неподвижно, глядя на неё.

– Вот поэтому ты мне сразу и не понравилась, – говорит она, её голос становится острым, как скальпель. – Я говорила Темке, не связывайся ты с провинциалками. Нет же, упёрся рогами. Очнись, Настя, мир не состоит из розовых пони, какающих радугой, – продолжает она, и каждое слово — как удар хлыстом, что оставляет следы на коже.

– Я уже в курсе, – отвечаю тихо, но в моём голосе звенит сталь, которой я сама от себя не ожидала.

Смотрю ей в глаза, чувствуя, как внутри что-то ломается, но не рушится, а крепнет, как закалённый металл.

– И перестань строить из себя обиженку, – фыркает Эльвира, отбрасывая прядь волос с лица резким движением. – То же мне нашлась… гордая. Он тебя из помойки вытащил, огрел, приодел. Сложно притвориться что ли, приласкать лишний раз? – её тон становится ядовитым, и она смотрит на меня сверху вниз, как на грязь под ногами.

– Сложно, – говорю, и мой голос звучит твёрже, чем я думала. – Ненавижу лицемерие, – добавляю я, и это правда, что жжёт меня изнутри, как раскалённая проволока.

– Ой, делайте, как хотите… – вздыхает она, закатывая глаза с театральной скукой. – Только имей в виду, если ты собираешься отсудить у него половину при разводе, то нихренашеньки у тебя не получится. Уж я, как авторитетный адвокат, об этом позабочусь, – говорит она, и её улыбка становится хищной, как у волка, что почуял добычу, а голос набирает вес, полный уверенности в своей власти.

Эльвира разворачивается, её каблуки цокают по мрамору, как выстрелы из пистолета, звук эхом разносится по пустоте туалета. Дверь хлопает за ней, оставляя звон в ушах.

Я стою, глядя на своё отражение в зеркале — бледное лицо, подведённые глаза, губы, что кажутся слишком яркими, слишком чужими на этом измождённом лице. Салфетка в руке смялась в мокрый комок. Я бросаю её в раковину, чувствуя, как дрожь пробирает всё тело, от пальцев до позвоночника.

Она права? Нет. Но её слова — как яд, что медленно сочится в кровь, отравляя всё, что я пытаюсь собрать из осколков.

Я одна. Как быть дальше? Что сделать, чтобы Артём окончательно от меня отстал и нахлебался сполна?

24. Настя

Выхожу из туалета, и холод мраморных стен обволакивает меня, как ледяной плащ, цепляется за кожу, проникает в поры, остужая яростный пожар, что бушует внутри. Но он не гаснет — он тлеет, готовый вспыхнуть снова от малейшей искры.

Зал встречает меня как чужая страна: гул голосов, звон бокалов, блеск хрустальных люстр режет глаза, словно осколки разбитого зеркала, в котором я не хочу видеть своё отражение.

Всё вокруг — фальшивое, искусственное, как маска, что я натянула на лицо и с трудом удерживаю, чтобы она не треснула под тяжестью моего собственного дыхания. Сердце колотится, каждый удар — как молот, отдаётся в висках, в горле, в кончиках пальцев, что дрожат, несмотря на стиснутые кулаки. Я чувствую эту дрожь — предательскую, непрошеную, — как будто тело хочет выдать всё то, что я прячу за этой проклятой маской.

Слова Эльвиры всё ещё жгут, как кислота, что разъедает остатки моей гордости. Но я не сломалась. Не перед ней, с её ядовитой ухмылкой и острыми каблуками. И не сломаюсь здесь, среди этих чужаков в шёлке и бархате, что улыбаются мне, как стервятники, ждущие падали. Я должна идти вперёд, должна держаться, хотя ноги — как свинцовые гири, каждый шаг — как хождение по тонкому льду, что трещит под моим весом, грозя провалиться в бездну.