Бывшие. Я (не) могу тебя забыть (СИ) - Бауэр Алика

Валерия сладко спит рядом. Лунный свет из окна падает на ее щеку, на рассыпанные по подушке темные волосы, на изгиб плеча, выбившийся из-под одеяла.

Последние дни мы много говорим. Бесконечно. Как будто пытаемся заштопать дыру в двенадцать лет. Обсуждали все на свете, но больше всего мне нравилось слушать о нас.

Валерия рассказала про первое свидание у реки, где она боялась замочить новые босоножки, а я таскал ее на руках через каждую лужу. Нашу поездку на море. Глупые ссоры из-за пустяков и примирения, от которых перехватывало дух. Я слушал ее рассказы, как одержимый, выпивая каждое слово, и в душе что-то жадно и ликовало. Вот оно, твое. Ты это заслужил. Это было. Твоя настоящая, никем не навязанная жизнь.

Медленно, почти против воли, моя рука тянется к ней. Пальцы касаются тонкой ткани ее атласной ночной рубашка, отодвигают край. Лунный свет падет на гладкую кожу, на изгиб груди. И на нее. Маленькую, коричневую точку. Родинку.

Прикосновение будит ее. Валерия нехотя, медленно открывает глаза. Темные, немного сонные, они находят меня в полумраке. На ее губах теплая, уютная улыбка, которую я уже успел полюбить заново.

— Что-то случилось? — она приподнимается на локте.

Наклоняюсь, целуя ее в лоб.

— Все нормально. Просто кошмар. Завтра мне надо съездить к Алене. Посидишь с Арсением?

— Конечно, — шепчет, и ее голова снова падают на подушку. Глаза быстро закрываются.

На прикроватной тумбочке вибрирует мобильный. Сообщение от отца.

Ни одного слова от него. Только фотография.

Щелкаю по ней, увеличивая. Ресторан. Хороший, дорогой. Валерия за столиком. Рядом с ней женщина, сидящая спиной к камере и мужчина в неплохом костюме. Его губы прикасаются к ее пальцам.

Кровь останавливается в жилах, а потом ударяет в виски с новой, знакомой силой.

Сижу в темноте, в тишине спальни, и смотрю на экран. На спящую Валерию. На родинку, которую видел не только я. А потом снова на экран. На мужчину, целующего ее руку.

А что, если бы не было той травмы? Если бы я не проснулся в больнице с пустотой в голове вместо нашего прошлого? Мы бы все равно были вместе? Или наш разрыв был неизбежен?

Глава 28

Три слова.

Всего три слова, вспыхнувшие на экране телефона, и мир на несколько долгих секунд перестает существовать. Не треснул, не раскололся, а рассыпался в мелкую, звенящую крошку, которая оседает где-то в горле, холодной тяжестью.

«Ее больше нет».

Руки дрожат сами по себе. Телефон выскальзывает из пальцев, глухо стукнувшись о паркет.

— Нельзя так делать! — строго, с неподдельным укором произносит Арсений, не отрываясь от игрового поля. Он аккуратно переставляет свою фишку. — Он же дорогой!

Поднимаю на него глаза. Этот ребенок только что потерял мать. И не знает этого. Эта мысль, чудовищная и невыносимая, ударяет под дых.

Я не выдерживаю.

Хватаю его в охапку, прижимаю к себе. Касаюсь губами его блондинистой макушки.

Арсений мягко, но настойчиво вырывается, отстраняется, глядя на меня с недоумением и легкой тревогой. Я его напугала. Своей внезапностью, своей странной, трясущейся нежностью.

— Ваш ход, — он протягивает мне кубики, желая вернуться в безопасные рамки игры.

Мне даже трясти их не приходится. Они просто выпадают из онемевших пальцев. Я машинально беру свою фигурку, передвигаю куда-то. Не глядя.

— Неправильно! — Арсений вздыхает, разочарованно, как взрослый. — Вы вместо пяти сделали три. — Он качает головой. Его голубые, бездонные глаза смотрят на меня с укором. — Вы совсем не умеете играть. Поскорее бы мама приехала.

— Но она в больнице, — срывается у меня на автомате. И тут же понимаю, что лгу.

Арсений кивает.

— Она приедет, когда выздоровеет.

Нет. Не приедет. Молчать сейчас кажется мне преступлением.

Беру его маленькие, теплые ручки в свои, заставляя посмотреть на меня,

— Дорогой, бывают такие болезни, после которых люди... не возвращаются домой.

— Это как? — Он смотрит на меня широко раскрыв глаза. Глазами, в которых еще жила полная, безоговорочная вера в то, что мир справедлив и мама вечна. От этого взгляда душа крошится в ледяную пыль.

Боже, как говорить с ребенком о смерти? Какими словами? В голове метались заезженные, пустые фразы.

— Они... отправляются в другой мир. На небо.

Арсений задумывается на секунду, его бровки сходятся. Потом он очень серьезно заявляет:

— Мама любит меня. Поэтому скоро будет дома.

— Мама действительно любит тебя больше всего на свете, — голос срывается, каждый слог режет горло, как осколок стекла. — Но она болела. Уже давно. Папа с мамой... не хотели тебя расстраивать. Но мамы... твоей мамы больше нет. Твой папа мне только что написал.

Мне было страшно. Страшно за Артема, который сейчас там, один, с этой пустотой после потери близкого человека. Ни о какой ревности с моей стороны и речи быть не может. Как он это переживет? Как он скажет об этом сыну? Лучше уж я. Пусть ненавидят меня, а не его.

— Ты врешь! — Арсений выдергивает руки, как от огня, и делает шаг назад. Его лицо искажается от ужаса и море других эмоций, которые сложно пережить ребенку. — Моя мама не умерла! — кричит он тонко, пронзительно.

Тянусь к нему, но он отскакивает дальше, разворачивается и бросается бежать из комнаты. Натыкается на ноги Артема, который как раз стоит в дверях.

Арсений поднимает заплаканное, искаженное гримасой гнева и боли личико на отца.

— Ненавижу тебя! — выкрикивает он с той жестокой прямотой, на которую способны только дети, и рванул прочь, в глубь дома.

Артем замер. Он выглядит просто ужасно. Бледный, с впавшими глазами, будто не спал неделями. Вся его мощная фигура кажется вымотанной, а душа опустошенной до самого дна.

— Что случилось? — спрашивает он сквозь стиснутые зубы, хотя ответ читается в моих глазах, в рыданиях, доносящихся из детской.

— Это я виновата... Но он все равно должен был узнать. Это больно, да, но...

— Но точно не так! — срывается на крик. — И не от тебя! Ты не часть нашей семьи, Валерия. Ты не имеешь права решать, когда и как говорить моему сыну о смерти его матери.

Каждое слово словно удар. Я отступаю на шаг, будто физически отшатнувшись.

— Извини. Да, наверное, я совершила ошибку. Давай поговорим, когда ты остынешь. Когда мы оба придем в себя.

Поворачиваюсь, чтобы уйти. Чтобы дать ему время, передышку.

— Ты собралась к нему? — его голос останавливает меня на месте.

Оборачиваюсь.

— Ты о чем?

Артем небрежно засунул руки в карманы джинс. И в его взгляде впервые мелькнуло то отвращение, пренебрежение, которое я обычно наблюдала в глазах его матери ко мне.

— Не прикидывайся. Тебе не идет.

До меня резко доходит. Его отец. Он наверняка не упустил возможности рассказать сыну, что видел меня с другим.

— Если я скажу, что это ничего не значит, ты же не поверишь?

— А должен? — Макаров горько усмехается. — Может, и в моей травме ты не виновата?

— При чем тут твоя травма?

— Я вспомнил! — снова кричит, и будто наружу прорывается то, что копилось, наверное, с момента его возвращения. — Я вспомнил, почему был дезориентирован в том бою! Из-за тебя! Я застал тебя в раздевалке! И с кем? С моим соперником?

Понимаю, что бы я сейчас ни сказала, он не услышит. Не захочет услышать. И так же понимаю, что этот разговор должен был состояться еще двенадцать лет назад. А сейчас все навалилось разом. Прошлое. Настоящее. И сложно разобраться, что мы чувствуем именно в этот момент.

— Мне было плохо, Артем! Я была в отчаянии после твоей помолвки. Да, Агеев меня утешил! По-дурацки, скорее всего из корыстных целей. Но я не изменяла тебе! Никогда!

Макаров смотрит на меня. В глазах, помимо гнева, мелькает что-то еще. Сомнение? Усталость?

— Ты поэтому не хотела ничего рассказывать о нашем прошлом?