Благочестивая одержимость (ЛП) - Ридс Энса

— Как бабушка и коза? — прохрипела я дрожащим голосом, который плохо скрывал то, что я плачу. Я была уверена, что мама знала, что я плачу, но она никак не прокомментировала это. Ей и не нужно было, ведь я была уверена, что она тоже плакала. Я молча молилась о том, чтобы под руку с мамой сбежать отсюда. Она бы взяла меня за руку, отвела в безопасное место, и тогда я бы укрылась в её нежных объятиях от этого опасного мира. Но правда заключалась в том, что... Я понимала, что не смогу сбежать. Поэтому я предпочитала говорить о чём угодно, кроме ситуации, в которой оказалась.

— Сейчас я живу с бабушкой, — начала мама, — иногда мы просто сидим и смотрим в стену, в другие дни мы только и делаем, что плачем, а в следующие - всё, что мы можем сделать, это взять твою одежду, понюхать её и молиться, чтобы с тобой всё было в порядке. Но коза съела одну из твоих рубашек, извини.

Я слегка рассмеялась при упоминании о бабушкиной козе. Присутствие козы в её доме было слегка жутковатым, поэтому всякий раз, когда я приходила к бабушке в гости, я просила оставить её снаружи. К счастью, она так и делала. Что-то в этой козе меня смущало. Я видела коз и раньше, к слову, довольно часто, но коза бабушки казалась тёмной, как будто это была не коза, а нечто совершенно другое. Это всегда заставляло меня нервничать, поэтому я предпочитала быть как можно дальше от неё.

— Ничего удивительного, — ответила я маме, и мы рассмеялись.

Когда наш смех утих, я, наконец задала вопрос.

— Где папа?

На самом деле, я не хотела знать ответ, потому что знала, что ничего хорошего не услышу. Он не был хорошим человеком, но он был моим папой, и первым мужчиной, которого я полюбила. Он всегда был моим защитником и спасителем, и хотя он так же сделал мне много плохого, это ничуть не ослабило мою любовь к нему. Я хотела, чтобы он был в безопасности. Я молилась о том, чтобы она сказала мне, что он в больнице и идёт на поправку. Или, что он вернулся домой. Или что он без оглядки уехал из города. Что угодно, только не плохие новости.

Я услышала её глубокий вздох, а затем долгий выдох, как будто она знала, что я задам этот вопрос рано или поздно.

— Я думаю, мы… — она сделала паузу, будто пытаясь подобрать нужные слова, — Я думаю, нам просто… Просто нужно… Смириться с тем, что он не собирается возвращаться домой.

Я изо всех сил старалась сдержать нахлынувшие на меня эмоции, но они полностью охватили меня. Ярость и горе поглотили меня целиком.

— Он обещал! Он обещал, что не причинит ему вреда, — сказала я, тяжело дыша, чувствуя как сердце разрывается на части. Я подняла голову с её коленей, чтобы уткнуться лицом в её грудь. Я сжала в кулаки ткань её платья и, почувствовав, как она обняла меня, залилась слезами.

Я знала, что Сальваторе не был хорошим человеком. Чёрт возьми, я знала, что он был самым ужасным человеком во всём мире. Но я молилась и надеялась, что он оставит моего отца в живых и отпустит его. Не могу поверить, что я так расстроена из-за этого факта. Хотя он сказал мне, что никогда не обещал, что оставит его в живых или позволит ему уйти, так что я должна была быть готова к такому исходу. Но услышав подтверждение из уст моей матери, я точно убедилась в том, что папа мёртв, а виновник его смерти - Сальваторе. Думаю, на самом деле я плакала не из-за ситуации с отцом, а из-за того, что сделала с Сальваторе. Его лицо, спрятанное между моими ногами, его пальцы, входящие и выходящие из меня, в момент, когда мой отец плакал и умолял, чтобы мы остановились. Это, вероятно, последние, что увидел мой отец перед смертью, но мой разум был настолько затуманен незнакомыми чувствами, что мне тогда было всё равно. Мне стало плохо, когда я вспомнила, что произошло в той комнате в тот день. Я рада, что рядом не было ни мамы, ни кого-либо ещё, кроме Сальваторе и папы, чтобы никто больше не был в курсе того, как я опозорилась.

Я бы никогда не рассказала ни одной живой другой душе о том, что произошло в той комнате. О том, что я позволила Сальваторе сделать со мной, когда мой отец, пригвождённый к стене и не имевший другого выбора, кроме как смотреть на моё обнажённое тело, умолял и умолял, чтобы всё это закончилось. Сальваторе был больным человеком, и мне казалось, что он уже настолько глубоко проник в меня, что я даже не узнаю себя в зеркале. Он не просто держал меня взаперти, он делал меня его собственностью.

Наши рыдания стихли, так как слёз и эмоций больше не осталось. С нас было достаточно, и теперь мы ели фрукты, сэндвичи и пили красивые коктейли, которые были разложены для нас.

— Он… Причинил тебе боль? — спросила мама.

— Он не бил меня и не поджигал, однако психологические шрамы… — я бросаю взгляд вдаль, вспоминая всё, через что я прошла, — останутся навсегда. — сказала я, стиснув челюсти.

Я взяла одну виноградинку и кинула её в рот. Мама внимательно оглядела меня, без сомнения, увидев засосы на моей шее. Я был уверена, что она уже давно обратила на них внимание, должно быть, с тех пор, как я лежала у неё на коленях. Они слишком сильно выделялись на моей коже, словно пощечина и напоминание о том, что произошло несколько часов назад. Однако она ничего о них не сказала, и я была несказанно рада этому.

— Я пытаюсь, тыковка… Так стараюсь вытащить тебя из этого ужаса, — сказала она напряжённым голосом, — я буквально в тупике в данный момент, но пока не сдалась. Я обращаюсь ко всем, к каждому человеку, которого знаю, но никто не желает помочь, никто не хочет переступать ему дорогу. Он плохой человек, тыковка, а люди боятся плохих людей. Я не виню их. Я тоже боюсь плохих людей.

— Папа тоже был плохим человеком.

— Был, — не стала отрицать она, поднося к губам стакан розово-жёлтого коктейля.

— Сальваторе гораздо хуже.

— Это так.

Я стиснула челюсти и начала думать об Анне и о словах, которые она мне сказала. Я не знала, могла ли я ей доверять, и, чёрт возьми, я ей не доверяла. Но вдруг это была часть плана Сальваторе и всё происходящее ни что иное, как ловушка? И он просто хотел посмотреть, попаду ли я в неё. Я была в отчаянии, но не могла позволить себе неразумных поступков. Почему я должна доверять прислуге? Что, если это был какой-то её план? Вдруг она была любовницей, или пособницей, или кем-то ещё? Вдруг она хотела, чтобы Сальваторе принадлежал только ей? Что, если она была частью какой-нибудь вражеской мафии, которая хотела свергнуть Сальваторе, а они пытаются использовать меня в качестве его слабого места? Что, если это была какая-то дурацкая игра Сальваторе, чтобы мучить меня вечно? В моей голове роилось столько вопросов по типу «а что, если, вдруг», что я абсолютно не была уверена, чему и кому могла верить.

— Ты знаешь, что Сальваторе планирует со мной сделать? — спросила я её, надеясь, что мама даст мне ответ на этот вопрос. Это заставляет меня вспомнить времена, когда я была ребёнком. Я могла прийти к ней с любой проблемой - с домашним заданием или с любым вопросом, который меня действительно волновал в тот момент моей жизни. У мамы всегда был ответ, она всегда знала, что мне сказать, как объяснить всё так, что бы я поняла. Для меня она была самым умным человеком на свете, была супермамой. Я снова почувствовала себя как та маленькая девочка, с распахнутыми и удивлёнными глазами, которая надеялась, что она найдёт ответ на мой вопрос.

— Он сказал мне, — кивнула она.

— Что он сказал тебе? — спросила я, не до конца понимая, хочу ли я знать ответ на этот вопрос.

— Ты не сможешь этого вынести, — сказала она, покачав головой, и накрыла мою руку своей, словно говоря, чтобы я больше не спрашивала, потому что это разобьёт мне сердце.

Я посмотрела в её коричневые глаза. Эти разбитые глаза, полные непролитых слёз, которые, казалось вот-вот готовы были вырваться наружу. Я кивнула, понимая, что она просто хотела защитить меня, хотя мы были в ситуации, когда защитить меня казалось чем-то невозможным.

И поэтому она сменила тему, и пролитые нами слёзы, казалось, остались в прошлом. Мы говорили обо всём, от погоды до забавных эпизодов нашей жизни, которые только могли вспомнить. Мы говорили обо всём. Обо всём, кроме папы и Сальваторе, решив не вмешивать что-то плохое в этот идеальный день.